Николя Ле Флок — комиссар полиции Шатле

Луи Ле Флок — его сын, ученик коллежа

Сартин — министр морского флота

Ленуар — начальник полиции Парижа

Альбер — его преемник

Пьер Бурдо — инспектор полиции

Сен-Флорантен, герцог де Ла Врийер — министр Королевского дома

Граф де Вержен — министр иностранных дел

Барон де Бретейль — посол Франции в Вене

Тестар дю Ли — судья по уголовным делам

Аббат Жоржель — секретарь посольства в Вене

Шевалье де Ластир — подполковник

Жак Мурю — булочник

Селеста Мурю — его жена

Юг Парно — ученик

Дени Камине — ученик

Анн Фриоп — ученик

Лепрево де Бомон — бывший секретарь

Матиссе — откупщик

Папаша Мари — привратник в Шатле

Сортирнос — осведомитель

Рабуин — агент

Эме де Ноблекур — прокурор в отставке

Марион — его кухарка Пуатвен — его лакей

Катрина Госс — бывшая маркитантка, служанка Николя Ле Флока

Гийом Семакгюс — корабельный хирург

Ава — его кухарка

Д’Арране — адмирал

Эме д’Арране — его дочь

Триборт — его дворецкий

Господин де Жевиглан — доктор

Тьерри де Виль д'Аврэ — первый служитель королевской опочивальни

Лаборд — его предшественник, в настоящее время генеральный откупщик

Шарль Анри Сансон — парижский палач

Ретиф де Ла Бретон — журналист, писатель

Мэтр Вашон — портной

Жак Ниверне — сапожник

Жюстен Белом — архивариус Ост-индской компании

Полетта — содержательница борделя

Гурдан — содержательница борделя

Колетта — ее служанка

Четверг, 2 марта 1775 года

В задумчивости Николя созерцал скопление надгробий, теснившихся на полу подземной часовни Капуцинов. Тяжелые металлические плиты, часть которых успела подвергнуться окислению, а часть еще поблескивала свежестью металла, пробуждали в нем мысль о кораблекрушении. Потемневшие от времени свинец, цинк и серебро, украшавшие надгробия, местами отражали неровный свет, проникавший сквозь узкие щели цветными полосками, словно на пути его поставили призму. Куда ни повернись, взор непременно падал либо на барельефные портреты, либо на изваяния бренных останков и прочих повергающих в трепет фигур, а также поверженных символов власти — корон и скипетров. В это пропахшее сыростью и свечной гарью подземелье, именуемое Императорской криптой, его привел монах-капуцин в темной рясе с непременным капюшоном. Николя стоял и думал, насколько это захоронение Габсбургов, место паломничества каждого прибывшего в Вену иностранца, отличается от подземной часовни собора Сен-Дени, где покоятся Бурбоны. После смерти Людовика XV он спускался туда дважды: один раз самостоятельно, чтобы отдать последний долг своему покойному повелителю, а в другой раз — сопровождая мадам Аделаиду, пожелавшую преклонить колени перед небольшим кирпичным саркофагом, внутри которого был замурован гроб с телом ее отца. В ожидании он бродил по коридору, где по обеим сторонам тянулись строгие ряды гробов опочивших венценосцев, предусмотрительно водруженных на железные козлы. Последнее пристанище августейших особ в Сен-Дени выглядело мирным и домашним приютом, в то время как здесь на него со всех сторон взирали пробуждавшие ужас лица, а хаотичное расположение саркофагов создавало впечатление, что захоронения производились впопыхах и наугад. Прислонившись к колонне, он принялся вспоминать события последних месяцев. Успех его последнего расследования, позволившего снять с министра Королевского дома, герцога де Ла Врийера, крайне неприятные обвинения, снискал ему расположение Ленуара. Отныне новый начальник полиции полностью доверял ему.

В начале года ему поручили сопровождать эрцгерцога Максимилиана Австрийского из Брюсселя в Париж. Ему предстояло обеспечивать не только безопасность принца, путешествовавшего инкогнито под именем графа Бургау, но и оказание ему военных почестей по прибытии в расположение гарнизонов, равно как и необходимого почета и знаков внимания, положенных брату королевы. Привязавшись к Николя, молодой эрцгерцог потребовал, чтобы тот сопровождал его также и в столице во время официальных визитов. Во время одного из таких визитов Николя стал свидетелем сцены, позабавившей весь Париж: принимая важного гостя, господин де Бюффон с надлежащими почестями преподнес ему один из томов своей «Естественной истории», но тот отказался от подарка, любезно сообщив, что «не желает лишать гостеприимного хозяина столь редкой книги». С тех пор стоило кому-нибудь напомнить о простодушном неведении принца, как все вокруг принимались хохотать. Во время визита брата королева совершила оплошность, ставшую одной из первых в длинной череде промахов, стоивших ей утраты популярности среди своих подданных. Так как эрцгерцог известил заранее, что прибудет инкогнито, принцы крови Орлеан, Конде и Конти решили, что он должен первым явиться к ним с визитом. Узнав об этом, возмущенная королева устроила скандал герцогу Орлеанскому, но безрезультатно. Более того, принцы перестали посещать празднества в Версале, а вместо этого ездили в Париж, где появлялись в публичных местах и своим острословием вызывали бурный восторг простонародья.

Николя пришлось съездить на остров Сент-Маргерит за узником по имени Керель[1], бывшим стражником маршальского суда Франции, коего следовало доставить в парижскую лечебницу Бисетр, служившую одновременно тюрьмой. Вместе с двумя жандармами он галопом примчался на юг королевства и принял узника, чьи жалобы давно раздражали министра иностранных дел Вержена, под свое попечительство. На острове Николя узнал, что Керель обманул доверие Лорана, генерального прево Экса, поверившего добродушной физиономии и рассудительным речам стражника и выдавшего ему в качестве аванса изрядное количество луидоров. Когда же прево справился в казначействе маршальского суда, ему недовольно ответили, что Керель давно бросил службу, но мундир не вернул. Продолжив расспросы, комиссар узнал, что семь лет назад Керель выманил четыреста ливров у консула Пармы, за что суд в Монпелье приговорил его к повешению. А в сообщении кардинала де Берни, французского посланника в Риме, говорилось, что некий Керель преумножал свои преступления, изготовляя с незаурядной ловкостью фальшивые предписания, паспорта и ордонансы.

Вернувшись в Париж, Николя с удивлением встретил в полицейском управлении Сартина, немедленно ему сообщившего, что помимо управления делами Морского министерства он временно осуществляет руководство полицией, так как господин Ленуар подхватил тяжелую кожную болезнь. Все рукописные новости, во множестве выпускавшиеся в столице, повторяли шутку маркиза де Бьевра: «Господин Ленуар совершил преступление против собственной кожи и теперь не может руководить полицией…»

К счастью, в доме на улице Монмартр царили спокойствие и размеренность. На Рождество прибыл из коллежа Луи. Те несколько дней, что он провел дома, Ноблекур, обрадованный и взволнованный, окружил его особым вниманием. Рождественским подарком Луи Ле Флоку, наряду с лакомствами и книгами, стала обустроенная под крышей дома комната с небольшим рабочим столом и книжными полками. На порядки в коллеже молодой человек не жаловался, однако Николя, как любящий отец, почувствовал, что у сына начались неприятности, которые тот изо всех сил старался скрыть. Но как бы он ни был благодарен окружающим за их внимание, сколько бы ни являл свою радость по поводу каждого подарка, отец, не подвергая сомнению его искренность, ощущал, что мальчика что-то тяготит, что кто-то сильно его обидел, и обида эта, словно заноза, засела в его сердце. Решив, что его задело изгнание матери в Лондон, он со всей возможной деликатностью попытался поговорить об этом с сыном. Однако Луи опроверг его подозрения — то ли потому, что не захотел рассказывать о своих переживаниях, то ли потому, что их причина была совершенно иной. И видя, с каким удовольствием сын подолгу беседует с почтенным прокурором и уплетает лакомства, которыми закармливали его Марион и Катрина, делавшие все, чтобы он хотя бы на время позабыл о не слишком аппетитной еде в коллеже, Николя успокоился и решил, что он ошибся.