В среду, 15 февраля, все, несмотря на холод, ранним утром собрались возле дома Ноблекура. Рабуин, в малиновой ливрее с серебряными кантами, наполовину скрытой плащом из грубой шерсти, притулился возле кучера, форейтор в высоких сапогах оседлал одну из лошадей в упряжке. Шевалье де Ластир, возраст коего не поддавался определению, возможно из-за гладко зачесанных назад и заплетенных в косу волос, прибыл вовремя, как и следует приятному попутчику; на нем был кавалерийский плащ темно-красного цвета.

Доктор Семакгюс зябко кутался в плащ с воротником из выдры, лицо его скрывала надвинутая на лоб шапка из того же меха. Николя облачился в творение мэтра Вашона, своего портного, соорудившего для него широкий плащ с собольим воротником и множеством карманов. Вокруг шеи он обмотал кашемировую шаль, подарок Эме д’Арране; он обещал Эме носить шаль на протяжении всего путешествия, и сейчас с наслаждением вдыхал исходившей от нее аромат вербены.

Золото, которым его щедро снабдили Вержен и Сартин, явно не лишнее. Пятьдесят девять подстав отделяли Париж от Страсбурга, а так как ехали они в достаточно громоздкой карете, расходы только в пределах королевства наверняка достигнут многих сотен ливров. Во Франции им предстояло проехать Шалон, Сен-Дизье, Бар-ле-Дюк, Нанси, Люневиль, Фальсбург и Саверн. Заглянув в справочник королевской почты, они узнали, что не только в Страсбурге, но и в иных местах, в случае если карета приезжает после закрытия ворот, надо, помимо дорожной пошлины, заплатить станционному смотрителю по десять су с лошади. В Вене же лучше нанять тамошний экипаж, более приспособленный для передвижения в лабиринте городских улочек.

Разговоры об удобствах, доступных путешественникам, растопили лед в отношениях с шевалье де Ластиром. Он оказался знатоком денежных единиц различных государств, и даже раздал всем квадратные листочки бумаги с табличкой обменных курсов. Со знанием дела он объяснил, что австрийский кронталер равен двадцати четырем ливрам, или одному золотому луидору, но если в одном ливре двадцать су, а в одном су четыре лиара, то, следовательно, лиар эквивалентен пфеннигу, ну а отсюда вытекает… На этом месте он окончательно запутался в своих рассуждениях, и там, где речь явно шла о флоринах, у него почему-то появились крейцеры. В конце концов он попытался перевести пфенниг в индийские анны. Семакгюс, ходивший всеми широтами, попытался ему помочь, однако безуспешно. Компания, к которой присоединился продрогший на козлах Рабуин, развеселилась; корабельный хирург вытащил из-под скамьи маленькие деревянные ящички, обитые изнутри листовым железом и наполненные горячими углями. Походные грелки встретили с большим энтузиазмом, а когда на всеобщее обозрение был выставлен походный фарфоровый ночной горшок в кожаном чехле с золотым тиснением по краю, все дружно расхохотались. Но восторгам поистине не было конца, когда хирург извлек на свет божий маленький поставец из черного дерева, открыл его, и все увидели стаканы и четыре складных прибора с рукояткой из перламутра, заключавших в себе одновременно и вилку, и нож. В таких условиях они просто не могли не отведать своих запасов и все послеобеденное время посвятили приятному процессу переваривания пищи.

В дороге дни сливались воедино, отличаясь друг от друга только мелкими происшествиями. Если у одной из лошадей отлетала подкова, а ехать надо было в гору, они высаживались и шли пешком, чтобы облегчить вес кареты. Прибыв на подставу, они немедленно вступали в словесную перепалку, чтобы получить приличную упряжку. Останавливаясь на ночь в грязных придорожных трактирах, им приходилось вести яростное сражение с вездесущей и непобедимой армией клопов. Семакгюс раздал своим товарищам пахучую мазь собственного изготовления, где, судя по запаху, преобладала камфара; состав сей мази корабельный хирург держал в секрете. Обеды сменялись ужинами, иногда достойными внимания, иногда малосъедобными. Они сохранили трепетное воспоминание о пиршестве в гостинице Золотого льва в Витри-ле-Франсуа. Для возбуждения аппетита путешественникам подали лоснящиеся от жира сосиски из Труа, обжаренные на сковороде. За ними последовал великолепный паштет из кролика, для которого, как объяснила хозяйка, она лично несколько дней выдерживала кусочки мяса в маринаде из смеси красного вина и сливовой настойки, а для лучшего сохранения аромата она намеренно не отделяла мяса от костей. Затем замаринованное мясо долго упаривалось вместе со свиным салом под корочкой из теста, в серединке которой она проделала дырочку для выхода пара. Пир завершился кусочком террина из кабаньей головы. Местный мягкий сыр с плесенью послужил прекрасным дополнением к вину с виноградников Шампани. Однако они напрасно попытались разведать секрет вкуснейшего пряного сыра: хозяйка лишь уточнила, что перед подачей на стол она щеткой промывает его в большом количестве воды. Ее сообщение и вовсе окутало сыр покровом таинственности.

В довершение трапезы принесли огромное блюдо хвороста, воздушных ромбиков из легкого теста, обжаренных в масле и посыпанных сахаром. Семакгюс заявил, что это лакомство прекрасно дополнит омлет его собственного изобретения. Дабы слова не расходились с делом, он метнулся к очагу, схватил пару десятков яиц, решив, что их достаточно для четырех отменных едоков, и в мгновение ока разбил их, отделяя желтки от белков. Желтки были смешаны и взбиты с сахаром при помощи вилки, а белки взбиты венчиком в крепкую пену. Затем обе массы осторожно соединили вместе и аккуратно вылили на большую сковороду, где уже шкворчало сливочное масло. Под действием жара на глазах у изумленных путешественников омлет вздулся до невероятных размеров. Семакгюс обильно посыпал омлет сахаром, а затем, достав из-за пазухи фляжку выдержанного рома, вылил изрядное количество содержимого на сковороду и поставил ее на огонь. Ловко стряхнув пахнущий карамелью омлет на блюдо, он полил его алкоголем, подожженным с помощью головешки. Синеватый свет озарил радостные лица сотрапезников. Хрустящий хворост прекрасно сочетался с нежным сладким вкусом пышного омлета, глазированного сахарной корочкой. Путешественники надолго замолчали, и только чей-нибудь восхищенный вздох время от времени нарушал тишину.

Зима никак не хотела уходить; холод столь прочно укоренился в жилищах, что даже самый жаркий и постоянно поддерживаемый огонь не мог их согреть, невзирая на старательно законопаченные щели. По наблюдениям Николя, крестьяне, встреченные ими на почтовых станциях, выглядели чрезвычайно озабоченными: ведь суровая зима пришла на смену чрезвычайно холодной осени. Говорили, что щедрый урожай фруктов уже погиб. Многие опасались голода и разорения, двух бедствий, предвестницей которых обычно является долгая и холодная зима. Действительно, в иные дни иней не таял до самого полудня, и только когда солнце смягчало разлитый в воздухе холод и растапливало снег, начинали подтаивать и наледи. По ночам дули прилетевшие с севера ветры, приносившие с собой снеговые тучи, и природа вновь застывала до следующего полудня.

Страсбург поразил Николя своей красотой и богатством. Собор из розового песчаника, высившийся над покатыми крышами, привел его в восхищение; он вспомнил, как вечерами на кухне Катрина Госс, рассказывая о своих родных краях, непременно упоминала этот собор. Путешественники запаслись солониной, салом и копчеными ребрышками, для которых Семакгюс прикупил еще несколько горшочков с обожаемым им хреном. Николя приготовил спутникам сюрприз. Вспомнив, как однажды Ленуар вспомнил фуа-гра по рецепту маршала де Контада, он спросил про кушанье у повара в гостинице. Поломавшись, тот ответил, что Клоз, повар маршала, являющийся, как и он, уроженцем Нормандии, получил от хозяина приказ ни в коем случае не разглашать секрет приготовления паштета. Но, разумеется, земляки могли бы… Словом, перед отъездом путешественники насладились паштетом из фуа-гра в шубке из мелко нарубленного телячьего фарша запеченным в тонком слое теста, превратившемся в процессе пребывания в плите в хрустящую золотистую корочку. На протяжении всего вечера общество радовал сопровождавший трапезу сладкий Trottacker с виноградников Рибовиля.