Прибыв на место минут за десять до того, как должен был здесь же объявиться Геннадий Ильич, Романова вышла из машины, поскольку далее была уже исключительно пешеходная зона. И с самым нейтральным видом пристроилась возле парапета, отделявшего Купеческую набережную от Волги: вид отсюда открывался словно специально для туристов. Небольшой обрывистый спуск к реке, уже практически полностью освободившейся ото льда, широченной, необыкновенно полноводной, серо-розово-голубой под рассветным небом такого же цвета… Романова некоторое время с искренним восхищением любовалась великой русской рекой, от которой шло ощущение настоящей вечности — таинственное, возбуждающее в душе тоже что-то вечное, чему названия в человеческом языке просто нет…
Но вся эта гамма чувств не помешала ей, профессиональному оперативнику, услышать за спиной ритмичный звук размеренного бега и углядеть метрах в пятидесяти слева от себя внезапно выползшую прямо на пешеходную набережную машину. Джип чернильно-фиолетового цвета: уточнить марку с облюбованного ею места Романова не могла, хотя на зрение отродясь не жаловалась.
Фомин обогнал ее, начавшую двигаться в сторону джипа легким, прогулочным шагом любующейся пейзажем туристки, как раз в тот момент, когда дверца машины-нарушительницы распахнулась. У Галочки, уже почти не сомневавшейся, что сейчас ей придется вмешиваться в ситуацию, и успевшей открыть сумочку, но, слава богу, не успевшей извлечь пистолет, на мгновение замерло дыхание и напряглись все мышцы до единого: она не сомневалась, что в следующую секунду ей придется в один прыжок настичь Фомина и повалить его наземь, поскольку сейчас — вот-вот! — прогремят выстрелы… И, по счастью, прежде чем сделать это, бросила молниеносный взгляд в сторону джипа…
Высокий, элегантный блондин, спрыгивающий в этот момент с подножки машины, был безоружен. Ветер, подхвативший полы темно-серого плаща, распахнул его, и Галя моментально оценила и застегнутый на пуговицу внутренний карман, и тонкую водолазку, плотно обтягивающую великолепный торс мужчины, походившего, как она скажет позднее, на оживший манекен из модного магазина…
…Позднее Галя Романова, обдумывая все, что произошло на набережной, поколебавшись, все-таки поставила сама себе «пятерку». За то, что хватило и быстроты реакции, и моральных сил моментально не только перестроиться, но сделать все, что нужно.
Она ни секунды не сомневалась в том, что неизвестный ждет, небрежно опершись на свой джип, именно Фомина. И прежде чем Геннадий Ильич споткнулся на ровном месте при виде блондина и перешел на торопливый шаг, двинувшись к нему, успела поглубже засунуть в открытую сумочку пистолет и извлечь из него пудреницу… Точнее, маленькую видеокамеру, сделанную в виде пудреницы… В ее душе, прежде чем она нажала маленькую золотистую розочку на крышке и, открыв ее, начала «пудрить носик», даже успела вспыхнуть благодарность к Денису, снабдившему ее этой моделью — одной из самых последних, имеющихся в распоряжении на сегодняшний день разве что у сотрудников внешней разведки… Бог весть зачем понадобилось Грязнову-младшему приобретать по своим личным, секретным каналам (наверняка через его же загадочного сотрудника Алексея Петровича Кротова) эту «игрушку». Но у Дениса всегда был на такие вещи бзик, и слава богу!..
Галя только теперь обнаружила, что на Купеческой набережной объявилось за последние минуты довольно много народа — большинство либо в спортивных костюмах, либо с собаками. Для того чтобы вести съемку, ей пришлось поначалу опереться на парапет, затем еще несколько раз поменять положение и даже подойти чуть ближе к успевшим встретиться Фомину и «манекену». Эти мелкие неудобства, однако, вполне компенсировались тем, что в постепенно увеличивающейся толпе на «пудрившую носик и подкрашивающую губки» туристку вряд ли кто обратит внимание.
Впрочем, будь даже набережная и вовсе пуста, Фомин и его собеседник, скорее всего, все равно на Романову бы не взглянули — настолько оба они были поглощены разговором! И Геннадий Ильич при этом выглядел еще несчастнее, чем во время разговора с дочерью, тогда он не был по крайней мере напуган. А сейчас даже его спина, моментально ссутулившаяся, повернутая к Романовой, выражала страх. «Манекен» же был, как решила Галя, зол, как дьявол… Именно злоба скривила тонкий рот незнакомца, и если поначалу ей показалось даже, что мужчина достаточно хорош собой, теперь сказать этого было никак нельзя.
Галочка уже хотела выключить камеру и вернуться в машину, но тут блондин извлек из кармана плаща какой-то предмет и помахал им перед носом Геннадия Ильича, отчего тот окончательно втянул голову в плечи. Что именно он продемонстрировал Фомину, Романова не разглядела. Но очень надеялась на то, что Денисова «пудреница» окажется более глазастой, чем она…
У Альберта Вронского, молодого сотрудника «Глории», давно уже не было так тяжело на душе, как в это утро, в течение которого он уже раз двадцать успел проклясть себя за то, что согласился на это, с позволения сказать, «задание»… Кто ж знал, что Евгения Петровна Шмелева и впрямь пробудит в душе молодого повесы Альберта нечто похожее (опасно похожее!) на чувства, которых испытывать по отношению к «объекту» задания не положено!.. И это несмотря на то, что она была старше его на целых пятнадцать лет!..
Вронский сердито оглядел ободранные, убогие стены однокомнатной хрущевки, заявился в которую минут тридцать назад, подчинившись Жениному распоряжению, отданному по телефону. Затем подошел к окну, вид из которого был не менее убогим, чем здешние стены. Ключ от этого жилища, никак не вязавшегося с обликом Жени, она оставила ему еще вчера. И что теперь?.. А теперь ему, Альберту, мягко говоря, не по себе настолько, что аж тошно… Чего стоят одни только взглядики и тщательно скрываемые ухмылки дорогих коллег, особенно этих прокурорско-ментовских… Хотя к Турецкому, конечно, претензий никаких: весьма корректный дядечка. Ну и, разумеется, к автору данной «операции» — Денису! Хотя в данный момент Альберту, честно говоря, больше всего на свете хотелось бы своего шефа за его сценарный талант если и не придушить, то хотя бы в морду сунуть…
Он еще раз глянул вниз, на тоскливо-серый двор с пятнами грязи на тех местах, где недавно лежал снег, и слегка вздрогнул: слева, стараясь обходить лужи в своих ярко-красных сапожках на шпильках, к дому шла Женя… Интересно, почему она сегодня по телефону напустила столько таинственности, организовывая свидание? Из романтических побуждений? Ну это вряд ли… Альберт нахмурился и, строго напомнив себе, что он оперативник «Глории», а отнюдь не сентиментальный вьюнош, роль которого ему так не по вкусу, двинулся в сторону прихожей, дабы лично встретить Шмелеву.
Женя ворвалась в квартиру словно весенний ветер с Волги и, резко захлопнув дверь, привалилась к ней спиной. Глаза ее горели, щеки сияли нежным, естественным румянцем, женщина слегка задыхалась.
— Ох-х-х!.. — Она оттолкнулась от двери и прижалась к Альберту, спрятав лицо у него на груди. И вдруг неожиданно рассмеялась. — Ты не представляешь, как, я лажанулась! — скидывая на ходу белоснежное легкое пальто и красную, в тон сапожкам, шляпу с шарфиком, она пролетела в комнату. На мгновение замерла, обнаружив на столе прелестный букет белых роз (деньги Денис выделил беззвучно!), рассеянно чмокнула Альберта в щеку («Спасибо, милый!..») и почти упала на кровать.
— Что случилось, Женюра?.. — Вронский искренне встревожился: не хватало только, чтобы оскорбленный муж сорвал им операцию! В этот момент в нем говорил исключительно оперативник — несмотря на нежность в голосе.
— Ты знаешь, что я вчера опоздала домой?.. В том смысле что Василий был уже там и бесился от ревности и подозрений, пел своих «Волков», которых я терпеть не могу…
— Ка-каких волков?!
— А-а-а, не важно! Не в этом дело, а в том, что выкручиваться пришлось на ходу, я брякнула первое, что пришло в голову: наврала, что мне по телефону якобы угрожали раз пять за ночь, и в итоге я со страху рванула ночевать сюда… А поскольку приехала поздно, то и проспала его поезд!
