Стенания Станы и просьбы Николая Николаевича сделали своё дело: сердце Царя дрогнуло. Решил помочь «несчастной», тем более что со стороны Лейхтенбергского препятствия не имелось. Николай II поставил вопрос перед церковными иерархами, и он был положительно разрешен.
Императрице Марии Фёдоровне Монарх сообщал 22 марта 1907 года: «Недавно у меня был митрополит Антоний по некоторым делам. Между прочим, я его спросил, что он думает по вопросу о женитьбе Николаши на Стане? Он мне сказал, что он переговорит с другими членами Синода и затем сообщит мне их общее мнение. Через неделю он приехал с ответом, что, так как такие браки постоянно разрешаются Синодом в разных епархиях, то они ничего не имеют против этой свадьбы, лишь бы она состоялась в скромной обстановке и вдали от Петербурга. Признаюсь, такой ответ меня очень обрадовал, и я сообщил его Николаше вместе с моим согласием. Этим разрешается трудное и неопределенное положение Николаши и особенно Станы. Он стал неузнаваем с тех пор, и служба сделалась для него легкой».
Условия были с радостью приняты, тем более что «молодые» и не собирались особо афишировать. Невесте сорок лет, а жениху пятьдесят. На церемонии должны были присутствовать лишь некоторые, особо близкие. Приглашения рассылал лично Николай Николаевич.
Своему кузену Николаю Михайловичу написал 13 апреля 1907 года:
«Милый Николай! Пишу тебе эти строки, чтобы сообщить, что вопрос о моей свадьбе рассматривался в Святейшем синоде и решен в утвердительном смысле. На основании этого Государь Император разрешил мне жениться на Стане. Я сегодня уезжаю в Крым, где ввиду нездоровья Милицы, которая не может приехать в Петербург, 29 апреля, надеюсь, состоится моя свадьба в Ливадийской дворцовой церкви. Будь так мил, если найдешь возможным, сообщи об этом дяде (Михаилу Николаевичу. — А. Б.). Не откажи мне тоже передать это Анастасии (сестре. — А. Б.) и братьям. Сердечно твой Николаша».
Автор «забыл» упомянуть, что Крым для венчания избран не в связи с «болезнью Милицы», а в связи с условиями брака. Но такие «мелочи» теперь уже не имели никакого значения.
«Интеллектуалка» Милица и напористая Анастасия оставили свой след в истории не своими брачно-семейными делами, а тем, что «открыли» Распутина. Именно эти две Великие княгини первыми среди аристократии начали принимать в своих дворцах странного человека родом из сибирского села Покровского, уже к началу XX века снискавшего славу врачевателя душ и провидца.
Милица и Анастасия познакомилась с ним в Киеве в 1903 году, на подворье Михайловского монастыря, когда прибыли в Киево-Печерскую лавру на моление. Они сразу же разглядели в нем человека, обладавшего «большим духовным даром». Его глаза горели таким «магическим огнем», что немедленно покорили сердце «пламенной оккультистки» Милицы. Она была потрясена и после непродолжительной беседы сразу же пригласила Григория в себе в столицу. Стана же, смотревшая на мир глазами старшей сестры, всегда лишь поддакивавшая ей, естественно, тоже «воспламенилась».
К тому времени слава Григория еще не достигла Петербурга. Черногорки утроили ему столичную «премьеру». В усадьбах Знаменка и Сергеевка под Петергофом, принадлежавших Милице и Анастасии, Григорий стал частным и желанным гостем. Посещал он их в их петербургских дворцах. Петр Николаевич и Николай Николаевич целиком разделили душевные привязанности своих ненаглядных…
Обе Великокняжеские пары были очарованы «старцем Григорием», с упоением слушали его «духовные откровения», находя для себя много важного, необычного, «захватывающего». Даже «бесстрашный вояка», командующий гвардией Великий князь Николай Николаевич был «пленен» Распутиным. В декабре 1908 года писал своему «ангелу» Анастасии:
«Сию минуту вернулся из дома Пусси (брата. — А. Б.). Видел Григория. Он ужасно огорчен, что не застал Вас. Приехал с Параскевой. Для Твоей матери привез флакон от Макария. Я получил образок на цепочке от Макария. Пусси получил такой же. Затем сказал, что подобного ужаса, как мы переживали в 1905–1906 гг. больше не только нам не будет, но дети и внуки чрез подобный ужас не пройдут».
Распутин предсказал князю, что он и его потомство больше не переживут революционную смуту. Он оказался прав наполовину: потомство избежало этой участи (у него с Анастасией его просто не было), сами же «вкусили ужаса» в полной мере. Еле выбрались из России в 1919 году, коротали «осень своей жизни» почти в нищете на чужбине, где и скончались. (Николай Николаевич и его жена похоронены в Каннах в церкви Михаила Архангела.).
Черногорки познакомили Царя и Царицу с Распутиным. Несколько месяцев при встречах расхваливали старца, уверяли, что он способен узреть то, что остальным смертным не дано видеть, что он способен снять недуги, перед которыми медицина бессильна.
Александра Фёдоровна к таким способностям относилась всегда очень внимательно: у Неё на руках больной Мальчик и Она не могла оставить без внимания подобный дар. Тем более что Милица рассказала, что у сына Романа, которого когда-то вылечил месье Филипп, опять появились признаки падучей, и Григорий помог. Кроме того, сестры уверяли Царицу, что «старец Григорий» «очень одобряет» брак Станы с Николаем Николаевичем, но позже Александра Фёдоровна выяснила, что это была чистейшая ложь.
Первая встреча Царской Четы и Григория Распутина состоялась 1 ноября 1905 года в Петергофе в присутствии Милицы и Станы. В дневнике Царь записал: «Пили чай с Милицей и Станой. Познакомились с человеком Божьим — Григорием из Тобольской губернии».
Позже Распутин в полной мере оправдал надежды Царицы и не раз спасал Ее больного Сына — Наследника Алексея. Однако благодарность к Милице и Стане Александра Фёдоровна со временем перестала испытывать. Более того, возникла стойкая антипатия.
Выяснилось, что черногорки стремились превратить Распутина в инструмент своего влияния на Царя, что они старались использовать его для воздействия на Монарха, добиться новых выгод и субсидий для Черногории. Они вообще вознамерились не просто, как полагается Великокняжеской родне, находиться в числе первых среди подданных. Их это не устраивало. Они хотели занять «кусочек трона».
Царица поняла, что души этих женщин такие же чёрные, как и их внешность. Дружба кончилась. Наступило охлаждение, а полный разрыв произошел в 1910 году. Позже А. А. Вырубова написала: «Помню, как посол в Черногории А. Гире говорил моему отцу в Петергофе, что он должен бы обратить внимание Государыни или Государя на Великих княгинь, которые хуже заговорщиков против Государыни: „одна умна и зла, другая глупа и зла“, — говорил он. Императрица знала, что они Ее ненавидят, но ей было всё равно».
Причина разрыва лежала совсем не в той плоскости, где ее искали (и находят до сих пор) разоблачители «тайн царизма». Дело было совсем не в том, что Распутин вмиг оказался «грязным развратником» и «проходимцем», а у Великих князей и княгинь «открылись глаза». Всё было куда более приземлённей, а потому и отвратительней. Когда мозговой лидер «чёрного квартета» Милица убедилась, что Распутин и Царская Семья в общении обходятся без ее посредничества, что Григорий не хочет играть по ее правилам и быть приложением к ней, то злость и выплеснулась, приняв форму целенаправленной деятельности по дискредитации и «Царева друга», и Самих Венценосцев.
Причем дискредитациям подвергались все, кто был вхож в Царскую Семью и был Им близок. Примечательный эпизод в этой связи воспроизвёл в своих воспоминаниях дворцовый комендант генерал В. Н. Воейков. «Еще в бытность мою командиром полка Она (Анастасия Николаевна. — А. Б.) однажды в присутствии Великого князя Николая Николаевича обратилась ко мне с требованием не принимать в моем доме А. А. Вырубову, мотивируя это требование якобы вредным влиянием ее на Императрицу». Далее генерал вполне резонно заметил, что «исполнить желание Великой княгини я не счел для себя возможным, находя, что, поступив так с подругою Государыни, был бы некорректен по отношению к Самой Императрице». Но черногорок такие «пустяки», как «корректность», совсем не занимали; ими двигала только злость, их вдохновляла только ненависть, которая у этой компании не знала удержу.
