На самом деле, определение Китая, данное Кастро, отражало его собственную концепцию государственной политики, как сохранение политического руководства свободным в управлении правительственными делами, без чрезмерного контроля снизу, и которое, таким образом, могло изменить курс, фактически, по желанию. Структуры общественного участия, установленные в 1976 году, не сдвинули власть от руководства к народу, но создали каналы, через которые общественные требования могли, подняться до верхов, а директивы сверху могли опуститься к народу. Власть до сих пор практически оставалась в руках небольшой группы лидеров, хотя ей приходилось откликаться на интересы различных элит.

Политические масштабы авторитаризма Кастро берут качало из трех источников: формирующий опыт заключения на острове Песнес, партизанской борьбы, в которой военная иерархия и повиновение являлись необходимым условием для выживания; вера элиты, что только лояльным и проверенным в борьбе руководителям можно доверить проведение Революции в верном направлении; и убеждение, что в условиях блокады и нехватки не было места для плюрализма в стиле западной демократии. Вторжение в залив Свиней разожгло давние опасения влияния США в душах кубинских лидеров так сильно, что антиамериканизм стал почти смыслом существования Революции, тогда как «свержение коммунизма» в Центральной Америке и на Карибах стало наваждением Вашингтона.

Чтобы понять соблазн авторитаризма на Кубе, необходимо принять во внимание весь объем наступления Америки на Кубу. Согласно отчетам сената США, вторая по величине база ЦРУ находилась во Флориде. Отделенная от Кубы лишь водным пространством, она разрослась до 120 000 кубинских агентов, занимающихся экономическим саботажем, убийствами и терроризмом, контролированием воздушных линий, и флотилии шпионских судов, действующих у берегов Кубы[251]. Около 500 часов пропаганды против Кастро каждую неделю транслировалось по радиостанциям Флориды. Последующие правительства США, в частности администрация Рейгана, мобилизовывали свои самые мощные ресурсы, чтобы поставить Кубу на колени.

Следовательно, политическая централизация и репрессии на Кубе являлись ответом на острое ощущение национальной незащищенности, а не предписаниями состарившегося лидера, цепляющегося за власть. По мнению Кастро, происходила борьба не на жизнь, а на смерть для защиты новой Кубы и построения экономики, дисциплинированной и аскетичной, а не политического и культурного плюрализма. Это убеждение влияло на его ответы на все события. Как он не одобрил Пражскую Весну в 1968 году, так же он осудил протест студентов на площади Тянаньмынь. Кубинская пресса сообщила только официальную китайскую версию события, и кубинское правительство послало неразглашенное послание о поддержке китайских руководителей после бойни[252].

Продолжающаяся централизация политической жизни в руках небольшой элиты, однако, создала привычку уважения и пассивности. Без радикального возобновления руководства снизу с трудом представляется, что Кастро можно просто сместить. Теперь, когда ему около семидесяти лет, отяжелевший, с поседевшей бородой и замедленными движениями, кажется, что Кастро потерял часть своей энергии, свою жажду к знаниям и необычайную память. Но он продолжает изумлять посетителей своей эрудицией: он может говорить и говорить часами на широкий круг тем, начиная от последних достижений в биотехнологии до сырных печений. Он — гурман-повар и профессиональный ныряльщик. Так как он продолжает опасаться наемных убийц, то, как писала «Российская газета», для его охраны назначено около 10 000 телохранителей, которые, прочесывая бухту в поисках мин, когда он собирался плавать[253], предотвратили более 100 диверсий.

Кажется, что Кастро принял власть и держится за нее с непоколебимым чувством несения исторической миссии. На вопрос американского журналиста в 1985 году о том, чувствует ли он себя одиноким, он ответил отрицательно, так как он ощущает себя «среди людей». Однако, продолжал он: — «Я могу чувствовать некоторую горечь власти, жертвы, приходящие с властью, необходимость подчиняться этой пытке… Иногда каждый чувствует потребность делать то, что делает кто-либо еще, простые, обыкновенные вещи: сидеть на морской дамбе (популярный Малекоп вдоль побережья Гаваны), идти куда-нибудь, вещи, которые я не могу делать. Но со временем я пришел к принятию такого образа жизни, и это не делает меня несчастным»[254]. После столкновения режима с еще большим давлением, компрометирующим его ценности, вкус власти, несомненно, стал более горьким. С Малекона видны кубинские туристические корабли с казино, которые теперь регулярно курсируют вверх и вниз вдоль пути к прибрежному курорту Варадеро, неоновые вывески рекламируют кубинский ром.

В 1993 году Кастро намекнул, что он уйдет в отставку при условии, что когда-нибудь «особый период» завершится. «Время идет, — говорил он в интервью во время выборов, — и даже марафонцы устают. У меня была долгая гонка, с изумительными экспериментами, но очень долгая, и существуют другие compañeros, которые могут сделать это не хуже меня… Я надеюсь, что мои compañeros не потребуют (чтобы я еще раз участвовал в выборах) и что к тому времени трудные условия «особого периода» могут исчезнуть…»[255]. Но перед режимом стояла дилемма: он не мог позволить отпустить Кастро на пенсию сидеть на дамбе, даже если он действительно очень хотел этого. Без него будет трудно требовать дальнейших жертв от кубинцев. Кастро является стержнем режима, по чьему образу он создавался и поддерживался. Это Кастро держал вместе отдельные элементы кубинского общества: классы и элиты, молодежь и стариков, черных и белых. Известные образы Кастро разнообразны: от кубинского героя, отважного выразителя идей людей, который противостоял Америке, до заботливого и неподкупного патриарха. Одни кубинцы видели в Кастро напыщенного седобородого старца, а другие — тирана. Тот факт, что политика Кубы часто преломлялась через образ одного человека, означает, что любая критика подразумевает нападение на самого Кастро. Возможности для демократических дебатов и принятия решений уменьшались с продолжением нравственной и политической гегемонии.

Некоторые общепринятые панегирики в честь Кастро подразумевают, что революция обязана в большей степени его руководству. Кастро первый умалил значение такой упрощенной версии истории[256]. Действительно, он проявил необычайные качества, которые в некоторой мере повлияли на его успех. Среди них его упорная настойчивость перед лицом невыносимого неравенства, его удача (если это можно назвать качеством), мужество, честность, способность к воплощению идей, не будучи особенно оригинальным мыслителем, и идеологическая гибкость при преследовании стратегических целей. Тем не менее первый личный триумф Кастро произошел в большей степени на основе особых исторических условий, сложившихся на Кубе в 50-е гг. Своим успехом он обязан сопоставлению со старым националистическим видением своей страны. Революция была последним звеном в цепи событий на Кубе, которая начинается с восстаний против испанского колониального правления. Пока она не столкнулась с Кастро, революция шла по тропинке, проложенной ранними безуспешными попытками достигнуть независимости. Кастро переделывает историю, но с помощью инструментов, унаследованных им от кубинского прошлого. Несмотря на его очевидные колебания в политике и разнообразие идеологий, существует последовательность в его политических идеях, которые имеют столетнее происхождение, и до сих пор не исчерпаны, борьба за независимость и развитость продолжается. Это стремление со стороны миллионов кубинцев, а также его личные качества как политического лидера объясняют удивительную карьеру Кастро.