Следовательно, для Кастро тактика Советского Союза в середине шестидесятых годов не представляла ни защиту от Соединенных Штатов, ни модель экономического развития. В то же время он не мог позволить упустить поддержку Москвы. Эта дилемма лежит в основе колебаний его политики во второй половине шестидесятых годов. С 1965 года Кастро начал отдаляться от Советского Союза и открыто критиковать его внешнюю политику, даже в более резких выражениях, чем Че Гевара. Если в первые годы Революции он игнорировал «орла», то теперь можно было сказать, что он травит «медведя». Внутри страны он предпринял новое наступление для разрешения проблемы слаборазвитости раз и навсегда, отметая в сторону малодушную, не приспособленную и, помимо всего, остаточную просоветскую оппозицию в пределах ККП. Две кампании являлись частью одной и той же специальной цели: защитить Революцию, отстоять независимость Кубы и мобилизовать людей для выполнения задачи развития. Провал программы индустриализации сделал весь проект еще более необходимым.
Самоуверенность Кастро по отношению к Москве происходила от нового ощущения смелости. То, что китайско-советский спор ослабил социалистический блок, дало Кубе несомненное преимущество над Советским Союзом, который стремился сохранить Кубу на своей стороне в разногласии. Однако Кастро осторожно соблюдал дистанцию с Китаем, старавшимся использовать разногласия между Гаваной и Москвой[106]. Равнодушная поддержка, оказываемая Северному Вьетнаму и Китаем, и Советским Союзом, увеличивала возможность третьего блока социалистических сил, охватывающего Ханой, Вьетконг, кубинцев и Северную Корею. Сопротивление Северного Вьетнама под яростной атакой американских бомб стало огромным источником поддержки для кубинских лидеров. Более того, Куба обладала определенным престижем среди стран «третьего мира» и многих слоев общественного мнения на Западе, что Москва вряд ли могла проигнорировать.
Но уверенность Кастро опиралась, помимо всего, на его веру в стратегию партизанской войны в Латинской Америке. В начале шестидесятых казалось, что кубинский пример мог бы быть вывезен. Широкое распространение получила агитация среди крестьян в Центральной Америке и районе Анд. Партизанские отряды возникли в Колумбии, Венесуэле, Перу и Гватемале. А в Боливии, беднейшей, невежественной и самой центральной стране в Южной Америке, Че Гевара подготавливался к началу партизанской войны, рассчитывая распространить ее в соседние Аргентину, Бразилию, Перу и дальше. Его присутствие в джунглях Боливии с отобранным отрядом ветеранов кампании в Сьерре привело к преувеличению надежд на революционную волну на субконтиненте, которая покончит с изолированностью Кубы и уменьшит ее зависимость от Советского Союза. Казалось, даже Кастро поддался мифу, согласно которому кубинская революция породила героизм и уверенность, которые могут одержать победу повсюду. В своей речи в 1966 году он сказал, что кубинская революция не произошла бы, если бы расчеты делались, исходя из объективных условий: «Что касается субъективных условий, — продолжал он, — вероятно, существовало не больше двадцати, а на первых норах не больше десяти человек, которые верили, что Революция возможна… важным была не личная вовлеченность, а убежденность. Заслуга принадлежала не личностям, а убеждениям»[107].
Едва прикрытые нападения Кастро на Советский Союз в период между 1965 и 1968 годами могут быть поняты только в свете его уверенности в том, что новая революционная основа возродилась под руководством Кубы, Вьетнама, Северной Кореи, вскоре охватив вновь освобожденные страны Латинской Америки и несколько народностей стран «третьего мира». Это должно было стать новым коммунистическим фронтом, который повернет течение американского империализма, влиянию которого Советский Союз и его сторонники, казалось, поддавались. Это явилось скрытой повесткой для трехконтинентальной Конференции революционных организаций из Африки, Азии, Латинской Америки, имевшей место в Гаване в январе 1966 года, во время которой было зачитано послание Че Гевары, призывающее латиноамериканских революционеров поднять «два, три, множество Вьетнамов». Спустя восемнадцать месяцев последовало финансируемое Кубой собрание латиноамериканских революционных организаций, на котором был учрежден новый фронт «Латиноамериканская Организация Солидарности» (акроним, на испанском ОЛАС — «волны»). Вопреки голосам нескольких ортодоксальных коммунистических партий, присутствовавших на собрании, ОЛАС одобрило стратегию партизанской войны и избрала отсутствовавшего Че Гевару, находящегося в это время в глубине горных массивов Боливии, почетным президентом. Во время конференции Кастро предпринял нападение на венесуэльскую партию за подрыв партизанского движения в этой стране и за интриги против Кубы. Он также критиковал Советский Союз за поставку бензина и предоставление кредита странам, обложившим Кубу торговым бойкотом.
На возрастающее своенравие и придирчивость своего протеже Москва ответила приостановкой торговых соглашений и предельно возможным снижением поставок необходимых запасов нефти на Кубу.
Своей нижней точки советско-кубинские отношения достигли, когда Кастро отказался присутствовать на праздновании пятидесятилетнего юбилея русской революции осенью 1967 года. Несколько педель спустя он совершил свое самое жалящее нападение на коммунистическую ортодоксию.
На международной конференции интеллигентов в Гаване он заявил: «Нет ничего более антимарксистского, чем догма, пет ничего более антимарксистского, чем окаменелость идей. Но некоторые идеи, кажущиеся настоящими ископаемыми, выдвигаются под именем марксизма. Марксизм нуждается в развитии, преодолении определенного склероза, объяснении реальностей настоящего объективным и научным методом, он должен вести себя как революционная сила, а не как псевдореволюционная церковь»[108].
Однако дерзкое послание, главным образом, было направлено на тех людей в рядах партии, которые опасались радикальных мер, принятых Революцией. В феврале 1968 года, меньше чем через месяц после речи Кастро, руководящие представители советской ортодоксии подверглись судебному разбирательству по обвинению во фракционности. Доклад Центрального Комитета, содержащий обвинение, был представлен Раулем Кастро и длился двенадцать часов. Он разоблачил сенсационную картину сборищ просоветских коммунистов и тайных встреч с советскими и восточноевропейскими официальными лицами[109]. Сомнительно, что так называемое мелкофракционное дело дошло бы до серьезного заговора, по это способствовало продолжению нарастания напряжения между двумя нaправлениями кубинской революции — дореволюционными коммунистами и Движением 26 июля. Судебное разбирательство послужило предупреждением Советскому Союзу, что ему не позволено потворствовать внутренней «обработке» членов правительства.
Нападение на просоветских коммунистов являлось частью более широкого нападения, предпринятого Кастро в 1968 году, с целью напрячь волю кубинцев для выполнения задачи накопления. После реорганизации экономических министерств в 1965 году он взял на себя экономику, лично одобряя и направляя счета на честолюбивые проекты. Восточноевропейская модель пятилетнего планирования была отклонена в пользу региональных или участковых планов, под управлением отдельных руководителей, таких как сам Кастро. К началу 1968 года, однако, появились зловещие признаки того, что экономика снова идет к кризису. Советский Союз усилил нажим, решительно сократив поставку топлива и бензина на Кубу. Многие экономические планы не смогли достигнуть ожидаемых результатов из-за недостаточного планирования или недостатка технической проверки[110]. Особенно утомили Кастро действия мелких фермеров и торговцев, которые поняли преимущества выдачи пайков и недостатка товаров для выхода на черный рынок. Их присутствие было политически несообразным в то время, когда он призывал к всеобщему самопожертвованию, и не соответствовало обществу, которое он пытался построить. «Мы произвели Революцию, — заявил он, — не для установления прав на торговлю». Воспользовавшись ярким примером уличных лоточников, продающих яичницу и сэндвичи, он предупредил о возможной опасности расширения мелкого частного капитализма[111]. В марте он начал революционное наступление с целью уничтожения последних признаков частного сектора, национализировав около 55 тысяч мелких предприятий, определявших около трети кубинской розничной торговли[112].
