Бегство Карла XII в Бендеры после его поражения создало новые прения. Он сразу начал нажимать на султана, Ахмета III, чтобы тот активнее проводил антироссийскую политику. «Петр, — предупреждал он в письме, написанном почти сразу же после своего прибытия на турецкую территорию, — теперь нападет на турок, как он напал на шведов в 1700 году, среди мира, безо всякого объявления войны». Строительство царем пограничных крепостей и мощного флота показывало то, что он намеревался делать. Против этой угрозы единственной защитой для Турции был союз со Швецией. «Сопровождаемый вашей доблестной конницей, я возвращусь в Польшу, укреплю мои оставшиеся там войска и снова направлю свое оружие к сердцу Московии, чтобы установить границы амбициям властолюбивого царя»[55].
Со своей стороны Петр (который был глубоко разочарован неудавшейся попыткой захватить в плен Карла и Мазепу после Полтавы) оказывал давление на Ахмета, чтобы отговорить короля от отъезда с турецкой территории и выдать ему гетмана, как предателя. Хотя Мазепа умер рано осенью 1709 года, крымский хан Девлет-Гирей, настроенный глубоко антироссийски, вскоре присоединился к Карлу для оказания давления на Порту, чтобы начать войну с Россией. В феврале 1710 г. отношения, казалось, на некоторое время улучшились, когда в Москве были получены новости, что Толстой преуспел в получении от турок подтверждения мира 1700 года. Все же к июлю Петр лично писал Ахмету III, чтобы предупредить его против любой попытки послать Карла XII с большим турецким и татарским эскортом через Польшу, с целью присоединиться к шведской армии в Померании. Тремя неделями позже новому российскому командующему в Польше, М. М. Голицыну, были даны инструкции, чтобы встретить возможное турецкое вторжение в республику[56]. Турецкая внешняя политика очень часто направлялась фракционными и персональными конфликтами в Константинополе, и уже в июле после падения миролюбивого великого визиря Чорлулу Али-паши было принято решение начать войну. Антироссийская сторона во главе с Девлет-Гиреем была теперь у власти. В ноябре Порта объявила войну; оправдывая свое действие указанием на строительство фортов русскими в нарушение соглашения 1700 года, укрепление азовского флота, нарушение турецкой территории российскими силами, преследующими Карла XII, и российскую оккупацию Польской Украины.
Прежде всего Петр сделал все, что мог, чтобы ограничить действия этого нежелательного осложнения. В январе 1711 г. он попытался, написав султану, избежать вспышки крупномасштабной войны[57], одновременно обратившись к державам Великого Союза и к Франции для оказания возможного посредничества. Когда, однако, к весне стало ясно, что война с Турцией состоится (российская декларация войны, ответ на турецкую, сделанную несколькими месяцами ранее, была объявлена только 11 марта), он начал строить далеко идущие планы. В течение десятилетия или больше было ясно, что в такой войне Россия могла бы надеяться на некоторую активную поддержку православного христианского населения Балкан. В 1698 году агент господаря Валахии, дунайского небольшого государства, которое было под турецким подчинением начиная с XV столетия, посетил Москву и предложил союз[58]. В 1706–1707 годах агенты Ракоци в Константинополе сообщили, что жители Валахии, Молдавии, греки и болгары готовы поддержать Петра против султана по причине своих религиозных связей с Россией. Теперь, весной 1711 года, российский правитель впервые попытался разыграть эту потенциально мощную религиозную карту в борьбе с Оттоманской империей. В марте были изданы «Воззвание к Черногорскому народу» и «Воззвание к христианским народам, находящимся под турецким правлением»[59]. Оба они были явными призывами к восстанию; и они сопровождались рядом других обращений того же рода. Агенты были посланы на Балканы, чтобы организовывать там восстание, в то время как через недавно назначенных российских консулов в Венеции и Вене, Каретту и Боциса, были направлены туда для этой же самой цели. К августу Боцис уверял царя, что если бы его силы перешли Дунай, то началось бы вооруженное восстание повсюду в Румелии, Македонии и Греции. Уже в апреле недавно назначенный господарь Молдавии Дмитрий Кантемир подписал соглашение, которое в действительности сделало Молдавию частью Российской империи, хотя автономной и с полным внутренним самоуправлением.
Все это, казалось, обещало блестящий успех; и в мае Петр говорил своим военачальникам, что он намеревается продвигаться через Дунай в ожидании помощи как от Валахии, так и от Молдавии и, возможно, вооруженных восстаний на всей территории Балкан. Но последовало горькое разочарование. С самого начала российская армия испытывала трудности в запасах, которые замедлили ее продвижение. При продвижении через Польскую Украину, сопровождаемая царем, она пересекла Днестр только в июне. Турки, со своей стороны, переправились через Дунай севернее с неожиданной скоростью. Результатом было то, что к 19 июля русские достигли Станелиште на реке Прут, где они оказались окруженными намного превышающей по численности турецкой армией и с очень небольшим запасом (недостаток фуража для лошадей конницы был самой большой трудностью). Два дня жестокой борьбы привели российскую армию в безнадежное положение: вся она и сам царь, казалось, станут пленниками султана. Как Петр сам признавал позже, их положение некоторым образом напоминало положение шведов после сражения под Полтавой. Когда барон П. П. Шафиров, наиболее способный подчиненный Петра в вопросах внешней политики, был послан в турецкий лагерь, чтобы вести переговоры об условиях мира, царь был вынужден инструктировать его «соглашаться на все, что они потребуют, кроме рабства»[60]. На самом же деле условия, выдвинутые великим визирем Балтаджи Мехметом-пашой, который командовал турецкой армией, были намного менее гибельны, чем боялся Петр. Он желал, если необходимо, не просто сдать Азов, но отказаться и от Ливонии, признать Лещинского королем Польши, возможно, даже уступить Псков шведам. В результате должны были быть отданы только Азов, Таганрог и крепости на Днестре. Но это означало потерю флота, построенного такой ценой, начиная с 1696 года, который осуществил первое желание Петра сделать Россию военно-морской державой. Это была самая горькая за все время своего правления пилюля, которую он должен был проглотить. Поскольку он проглотил ее, «Господь Бог вывел меня из этого места, подобно Адаму из рая»[61]. Он также должен был обещать прекратить российское вмешательство в Польше, отказаться от посольства в Константинополе и позволить Карлу XII свободный проход в Швецию.
Ряд факторов предотвращал полное бедствие, которое казалось неизбежным. Имелись значительные трения между турками, желавшими ценой короткой войны всего лишь восстановления территории, которую потеряли в 1700 году, и Карлом XII и Девлет-Гиреем, которые надеялись на длительную войну мести и крупномасштабное вторжение в южные российские степи. Великий визирь, конечно же, беспокоился о быстром мирном урегулировании прежде, чем агрессивный король Швеции мог бы прибыть из Бендер и оказать свое влияние на требования более жестких условий. Когда Карл достиг Прута, он сразу поссорился с Балтаджи, утверждая, что с данными ему 20 000—30 000 лучших турецких солдат он сам захватит Петра и будет удерживать его пленником до тех пор, пока русские не согласятся на жесткие условия. Имеется также свидетельство, указывающее, что многие турецкие командующие вступили в войну с недоверием и что они лично ненавидели крымского хана. Отсутствие единства противников Петра, другими словами, было огромным преимуществом для него в этот критический момент[62]. Кроме того, русские, со всеми своими трудностями, сражались хорошо и причинили значительные потери своим противникам, так что просьба о перемирии удивила турок и была вначале принята за уловку. По всем этим причинам Петр сравнительно легко откупился от наиболее критического положения, в котором он когда-либо находился. Хотя великий визирь получил подарки от русских, что являлось обычным делом на таких переговорах, не было никакого убедительного свидетельства тому, что он был подкуплен, чтобы проявить мягкость. Мирные условия дали туркам все, чего они действительно хотели; и это продолжалось до сентября, когда слухи о взяточничестве начали циркулировать и в Москве, и в Константинополе[63].
