— Удачи, — только и сказал на прощание Андрий. После чего тяжёлая дверь-арка за ним захлопнулась с лёгким скрипом, а Верпетий глубоко вдохнул и медленно двинулся по направлению к призрачной фигуре в красном.
Корнетти держал в руках длинную подзорную трубу, инкрустированную драгоценными камнями. Рядом стоял внушительных размеров пюпитр, на который, очевидно, труба могла устанавливаться для удобства смотрящего. В данную минуту епископ был занят увлечённым созерцанием чего-то, находящегося явно не на небесах, но на территории монастыря, внизу. По всему было видно, что долгое отсутствие Верпетия ничуть не нарушило его планов. На секунду монаху показалось, что если бы даже он вообще не пришёл на эту встречу, епископ не очень-то бы и расстроился, и, сделав все необходимые дела здесь — преспокойно отправился спать. Однако то была лишь видимость.
Когда герой подошёл достаточно близко, чтобы его можно было заметить, то неожиданно услышал следующие слова:
— Звёзды… Планеты… Целый мир, приблизиться к пониманию которого человек не сможет никогда, пусть даже пройдут сотни и сотни лет. Всё, что нам известно о небе — это лишь то, что с наступлением ночи на нём загораются красивые огоньки, а с наступлением дня — они гаснут, а вместо них на небосводе появляется огромное жёлтое солнце… Бессмысленны попытки понять эту загадку Бога, но мы люди — у нас в крови течёт соблазн, «подаренный» нам в наследство Евой: вкусить, изведать всё необъяснимое. Попытаться понять, как устроена вся эта красота… Отвратительная и жалкая черта человеческого характера, не правда ли?
Корнетти, стоявший к молодому человеку в профиль, развернулся — Верпетий никогда ещё не видел столь умных, но в то же время столь странных тёмных глаз. Что-то в них было непостижимо для понимания юноши, но что именно — этого он для себя никак не мог ухватить. Такая реакция молодого монаха объяснялась тем, что он ни разу в жизни не видел Корнетти столь близко. Епископ довольно часто появлялся в библиотеке и трапезной, но никогда не подходил настолько близко, чтобы Верпетий, да и другие братья, могли его как следует рассмотреть. Кроме того, священнослужитель часто бывал в разъездах по различным провинциям, где встречался с другими, не менее важными представителями церкви. Нередко приглашали его в Рим, где он подолгу гостил у Папы, будучи его добрым знакомым.
Словом, Верпетий находился под впечатлением, а потому единственное, что в ту минуту пришло ему на ум, было — просто представиться этому удивительному человеку. Заикаясь, Верпетий с трудом произнёс:
— В-в-ваше Святейшество… П-позвольте представиться ничтожному вашему рабу… Брат Верпетий Ар-римафейский… Это я попросил о встрече с Вами…
Монах клял себя за то, что не мог преподнести своё имя с должным достоинством, и больше всего боялся, что епископ, услышав такой тон, посмеётся над несчастным юношей и выгонит его вон, даже не поинтересовавшись целью визита. Однако Корнетти не разозлился, напротив, миролюбиво вскинул правую руку и перекрестил юношу, одновременно делая в его сторону дружеский кивок головой:
— Рабы мы только для одного господина, и Господин сей отнюдь не я. Не стоит так смущаться, — улыбнувшись, добавил он. — Отец наш в эту минуту смотрит на нас, и наверняка его позабавило ваше преклонение перед таким же простым человеком, как и вы сами.
При этих словах епископ многозначительно посмотрел вверх, на ночное небо. Верпетию же почему-то почудился оттенок иронии в речи священнослужителя.
— Так значит это Вы — тот самый брат, которому отец Мануэль доверил передачу рукописи? Что ж, если Мануэль выбирает кого-то себе в помощники, тот человек достоин доверия. Я слышал о несчастье, приключившемся с ним, думаю, он должен скоро оправиться. Этот человек всегда добивается своего, и обморок его не остановит…
Епископ странно ухмыльнулся. «Ну что же, теперь, видимо, и меня настигли бесовские галлюцинации, раз во всём мне мерещится какой-то подвох», — подумал Верпетий, но вслух сказал:
— Благодарю Вас, Ваше Святейшество… Но только отец Мануэль ничего мне лично не передавал, я же имел смелость лично доставить Вам его послание. Он выразил свою волю перед тем, как потерять сознание, но это я, солгав другим братьям, забрал его вещи… Простите мне этот грех, если это возможно…
Трясясь мелкой дрожью от страха, Верпетий рухнул перед епископом на колени. Но тот лишь удивлённо взглянул на него и поспешил помочь ему подняться. Монах успел отметить, что для человека в возрасте епископа, Корнетти имел очень сильные и крепкие в хватке руки.
— Ложь — это очень тяжкий грех, — сказал епископ. — Но, — продолжил он, — Есть вещи и пострашнее, чем мелкое воровство (извини, сын мой, но это так) и недоговаривание правды. Я же вижу, что ты не солгал братьям своим, но именно утаил часть правды. И судя по тому, как ты взволнован, эта её часть может представлять определённую опасность. Я охотно прощу тебе грех присвоения себе вещей отца Мануэля, если ты расскажешь мне всё, что тебе известно. И без утайки.
Корнетти улыбнулся так тепло и добросердечно, что Верпетий почувствовал полную неспособность сопротивляться его влиянию. Кроме того, не затем ли он пришёл сюда, чтобы рассказать всю правду и попросить совета и помощи у того, кто знает гораздо больше, чем он — простой бедный монашек?
Верпетий рассказал епископу всё — начиная с происшествия у ворот в монастырь и заканчивая теми сведениями, что успел почерпнуть из бумаг Мануэля. Альберто Корнетти сохранил присутствие духа и при рассказе о поведении инквизитора в трапезной, и при упоминании шрама в виде креста. Но когда речь зашла о содержании рукописи, через непроницаемый ранее взгляд епископа стало пробиваться сначала лёгкое любопытство, но позже — недовольство, и, в конце концов, хорошо сдерживаемая ярость. Верпетий приписал такие чувства епископа чудовищному описанию опытов над несчастным созданием, подозреваемым инквизитором в явном колдовстве.
Когда монах закончил рассказ, на лице Его Святейшества читалась злость и обеспокоенность.
— Скажи, Верпетий, ты никому больше не показывал эти бумаги, что сейчас находятся в твоих руках?
Спохватившись, юноша протянул платок епископу и покраснел:
— Простите меня, Ваше Святейшество, в порыве я совсем забыл об этом! Вот, — воскликнул он, подходя ближе к епископу, — Эти бумаги Ваши. Прочтите и убедитесь во всём сами — возможно, всё не так уж и страшно, и это лишь моё невежество подсказало все те страхи, о которых я Вам поведал? Если так, то простите мою неразумность, и прикажите сделать со мной всё, что сочтёте нужным сделать с человеком, посмевшим зря потревожить Ваш покой…
Епископ принял из рук монаха платок и тут же его развернул. Извинившись перед Верпетием, священнослужитель попросил его немного погулять по площадке, пока он изучает содержимое. Верпетий, который на тот момент стал уже понемногу замерзать, не возражал. А потому решил отправиться к противоположному краю.
Поверхностно проглядев бумаги, находящиеся внутри, Корнетти остановился на листке с «Прошением наиглавнейшего Инквизитора провинции ***, Отца Диего Хорхе Мануэля о разрешении Его Святейшеством епископом Альберто Фацио Корнетти проведения эксперимента III степени сложности». Датировано Прошение было 20-м января 1456 года от Рождества Христова. Внимательно изучив его при свете находящегося неподалёку факела, епископ задумался. Через несколько минут он подошёл к Верпетию, который стоял, «любуясь» видом с площадки и в нетерпении (но больше от холода) притопывая ногой.
— Первое, что мне пристало сделать в этой ситуации — это исполнить данное мной обещание простить тебе грех воровства. Наклонись, — властно потребовал епископ.
Верпетий повиновался, и в тот миг, когда над его головой трижды прошелестел рукав тёплого кафтана Корнетти с меховой опушкой, прощавшего таким образом грехи юноши, в воздухе раздались сотрясающее всё пространство башни удары колокола. Пробило три часа ночи.
Прочтя «отпускную» молитву, Корнетти обратился к Верпетию взволнованным до чрезвычайности голосом:
