«Ниспровергательница» антинорманизма Мельникова - выпускница романо-германского отделения филологического факультета МГУ им. М.В.Ломоносова, где из исторических дисциплин прослушала историю КПСС и, вполне возможно, даже получила по этому предмету «отлично». И кандидатскую диссертацию - «Некоторые проблемы англо-саксонской героической эпопеи «Беовульф» - она защитила в 1970 г. по профилю своего базового образования, т. е. филологии (обращает на себя внимание довольно невразумительная - даже для курсовой работы - формулировка проблемы). Но в 1990 г. филолог Мельникова каким-то чудом «превратилась» в доктора исторических наук, защитив в Институте всеобщей истории по специальности 07.00.03 диссертацию «Представления о Земле в общественной мысли Западной и Северной Европы в средние века (V-XIV века)» (что-то не припоминается, чтобы кандидат исторических наук вдруг стал доктором филологических наук, да еще бы затем взялся учить профессиональных языковедов основам их специальности. Случай с Мельниковой, кстати, не единственный, и уже ряд филологов, вместо того, чтобы защищать докторские степени по своей родной специальности, успешно «защитил» их по истории Древней Руси). Одномоментное «превращение» Мельниковой в высокодипломированного историка на бумаге не означает, что она стала таковым на деле (и у чудес бывают свои пределы). И в этом плане она, как «историк», совершенно равноценна тем же докторам физико-математических наук Фоменко и Носовскому, наверное, высококлассным специалистам в области математики, но полнейшим дилетантам и провокаторам в русской истории.
Наша наука знает примеры, когда люди, не будучи историками по образованию, очень многое сделали для изучения истории России. Это русские В.Н.Татищев, М.В.Ломоносов, Н.М.Карамзин, И.Е.Забелин. Это немцы Г.З. Байер, Г.Ф. Миллер, А.Л. Шлецер. И, как я говорил в 2005-2006 гг. в работах «Варяги и варяжская русь: К итогам дискуссии по варяжскому вопросу», «Ломоносов: Гений русской истории», а также докторской диссертации, протестуя против отрицательной оценки вклада немецких ученых в развитие отечественной исторической мысли, несмотря на их весьма серьезные ошибки (а у кого их нет?) во взглядах на прошлое России, «не может быть никакого сомнения в том, что имена немцев Байера, Миллера и Шлецера являются таким же достоянием русской исторической мысли, как и имена русских Татищева, Ломоносова, Карамзина и других замечательных деятелей нашей науки», и что они имеют «весьма значимые заслуги... перед русской исторической наукой»[222].
То, что к этому ряду блестящих историков-«неисториков» нельзя прибавить Мельникову, которая как была, так и осталась, несмотря на все пертурбации и свои потуги, переводчиком, видно хотя бы из того, как она прочитала мою монографию «Варяги и варяжская русь: К итогам дискуссии по варяжскому вопросу» (М.: «Русская панорама», 2005), в своих «размышлениях» преподнося ее, утвержденную к печати решением Ученого совета Института российской истории РАН, в качестве примера недоброкачественного отношения к источникам и историографии и делая это только потому, что она написана не с позиций так пылко любимого ею норманизма.
И о каком тогда понимании Мельниковой сложнейших источниковедческих проблем может идти речь, если она не может читать даже исторические монографии, т. к. из семи глав названной работы смогла осилить только одну, последнюю. И только по этой главе решила, собрав очень большую аудиторию, устроить автору показательный разнос, вменяя ему в вину то, что он отвел ПВЛ «всего две страницы», что он «полностью игнорирует источниковедческие исследования» этой летописи, что у него не найдешь фамилий летописеведов, например, А.А.Шахматова, А.Е.Преснякова, Д.С.Лихачева, А.А.Гиппиуса (№ 5, с. 55,57, прим. 5). При этом она даже не потрудилась ознакомиться с оглавлением книги, где две главы - «Норманистская историография о летописцах и Повести временных лет» и «Сказание о призвании варягов в историографической традиции» (главы 4 и 5, с. 200-335) - посвящены детальному рассмотрению источниковедческих и историографических аспектов изучения ПВЛ и ее составных частей (да и в аннотации, которую обязательно читает и непрофессионал, четко сказано, что «источниковедческая часть работы содержит подробный историографический обзор по вопросу складывания древнейшей нашей летописи Повести временных лет и Сказания о призвании варягов»).
Или хотя бы заглянуть в именной указатель, в котором приведены фамилии названных ею ученых с перечнем десятков страниц, где речь идет о них и других специалистах в области летописеведения, начиная с В.Н.Татищева, Г.Ф.Миллера и заканчивая современными, большинство из которых Мельниковой, никогда не занимавшейся проблемами летописания, абсолютно незнакомо (она даже не знает известную студентам младших курсов исторического факультета истину, что летописи являются сводами, в связи с чем летописцев, на протяжении долгого времени - со второй половины X до начала XII в. - в той или иной мере работавших над созданием ПВЛ, привлекая, т. е. сводя с этой целью разнохарактерный материал, в науке принято именовать «сводчиками», и что в работах специалистов присутствует понятие «августианская» легенда, применяемое к первой части «Сказания о князьях владимирских»), И ей давно надо было знать, что в научных исследованиях по истории не принято валить все в одну кучу - и критику противоположной точки зрения, и систему доказательств своей. Поэтому, в первых шести главах монографии (с. 8-421) продемонстрирована, с обращением ко всему кругу источников по варяго-русскому вопросу и к историографическому наследию (а в общей сложности это более тысячи двухсот наименований на русском, латинском, немецком, шведском, финском, английском и других языках), несостоятельность всех положений норманской теории. И лишь только затем в 7 главе «Этнос и родина варяжской руси в свете показаний источников» - письменных, археологических, нумизматических, лингвистических, антропологических - доказывается южнобалтийская родина варягов и варяжской руси (с. 422-473). И доказывается обращением к богатейшему материалу, говорящему о существовании самых давних и крепких связей на Балтике между южнобалтийскими и восточноевропейскими славянами (а об этих связях, которые не знает Мельникова, науке известно уже не одно столетие), и в первую очередь, массовыми археологическими находками, которые она - то ли по незнанию, то ли по умыслу - характеризует как «немногие и узколокализованные» и «исключительно в Приладожье» (№ 5, с. 57).
Совершенно напрасно Мельникова гневается, обвиняя автора и в других, рожденных ее непрофессионализмом, грехах. Уделяя пристальное внимание критике воззрений норманистов, я, что вполне естественно, к их числу отношу тех представителей науки, кто отстаивал в прошлом и отстаивает сейчас норманство варягов и руси. И странно, конечно, слышать от Мельниковой, что антинорманисты именуют норманистами всех, кто отказывается «признать варягов балтийскими славянами» (№ 5, с. 57, прим. 23). По такой логике к норманистам следует отнести тогда крупнейшего антинорманиста прошлого Д.И. Иловайского, признававшего норманство варягов и категорично отрицавшего версию антинорманиста С.А. Гедеонова о их южнобалтийском происхождении, но вместе с тем принявшего его концепцию о руси как славянском племени (поляне-русь), жившем в Среднем Поднепровье. Но эту концепцию Мельникова связывает, опять же по причине незнания простейших вещей, с именем советского академика М.Н.Тихомирова (№ 5, с. 57), хотя в монографии имеются на сей счет самые подробные разъяснения (с. 131, 139, 142-143, 280, 294-295).
По той же причине она возвела интерпретацию «об основании Древнерусского государства» среднеднепровской русью «к народным этимологиям Ломоносова (русь = ираноязычные роксоланы и загадочные росомоны)», хотя наш гений, как это видно из его работ, выводил русь с южнобалтийского побережья, видя в ней потомков роксолан, переселившихся из Причерноморья в Пруссию, о чем также говорится в монографии (с. 101-102). Разумеется, что Фомин не мог пройти мимо, вопреки заверениям Мельниковой (№ 5, с. 55), и русских названий днепровских порогов Константина Багрянородного, и Вертинских аннал (с. 380-385), тенденциозно интерпретируемых в пользу норманской теории. Ее только правда, что Фомин обошел молчанием сообщение Константина Багрянородного «о славянах как пактиотах, то есть данников росов...». Но если она придает этому свидетельству силу аргумента в пользу норманской теории, то тогда норманнами Мельникова может считать все наше дворянство поголовно до 1861 года. А в 6 главе (частично и в главе 4) впервые в науке приведена и проанализирована вся подборка разновременных - от самых ранних до самых поздних - летописных и внелетописных известий о варягах и варяжской руси (с. 200-203, 245-246, 336-376), в том числе и из ПВЛ, и из Правды Ярослава, и из Киево-Печерского патерика, и из «Вопрошания Кирика», якобы отсутствующих, обманывает далее читателей журнала «Родина» Мельникова, в моем исследовании. И это подборка также показывает несовместимость норманизма с наукой. Неоднократно, несмотря на ее утверждения (№ 5, с. 55, 57, прим. 17), привлекаются в монографии и показания исландских саг, и хрониста XII в. Гельмольда (с. 105, 341, 376-380, 440, 451), и многих других памятников, неизвестных Мельниковой.
