Баба не просто прописала у себя девчонку, а и не брала с нее ни копейки. Видела, чувствовала, как трудно приходилось ей в жизни, как нелегко давался каждый вздох.

Оля теперь работала медсестрой. И Оглобля, видя ее, усталую, тщедушную, разметавшуюся на койке, завидовала. Ведь вот могла бы воспользоваться молодостью. Снять пенки с судьбы. Пока не состарилась. Ан нет, никого к себе не подпускает. Серьезная. Даже во сне брови сдвинуты в одну полосу. Вот если бы она, Тоська, смогла бы так в свое время, не была бы ничьей оглоблей.

А Ольга, что ни день, удивляла. То цветов букет принесет, и особым чаем балует. Приучила чай с вареньем да пряниками пить. Смешно. Поначалу даже деньги жаль было давать на такое. Но потом втянулась, привыкла.

А тут, как-то под вечер, пришли из исполкома, пригласили за ордером на квартиру.

Тоська от неожиданности расстроилась. Новоселье отметить по на что будет. Решила Дядю навестить. Надела кофту. Сунула руку в карман. А там — лотерейка. Вспомнилось. И выскочило черное слово в адрес продавца. Ольга удивленно глаза от книги подняла. Тоська и созналась ей во всем. Девчонка долго смеялась, слушая бабу. А когда та хотела порвать лотерейку, Ольга остановила, предложив:

— Проверить ее надо.

— Не умею. Сделай сама. Я другой азарт уважаю, — вовремя остановилась Оглобля.

Утром, когда девчонка пошла на работу, баба еще спала. В исполком она решила наведаться после того, как навестит Дядю. А к нему раньше десяти сявка не пустит.

Оглобля уговаривала себя уснуть на часок. Но сон пропал. И только успела одеться, Олька примчалась. Трясет измятой лотерейкой, Тоську поздравляет:

— Машину выиграли вы! «Москвича»! Вот бы продавец узнала! Со злости умерла б! — смеялась во весь голос.

— А на хрен мне машина? Что я с ней делать буду? — изумилась баба, не понимая, — чему ж тут радоваться?

— Ну, не хотите машину, возьмите ее стоимость деньгами.

— Это понт! Если так можно, надо скорей деньги забрать. Вот только что за нее возьму?

Когда Ольга сказала, сколько стоит выигрыш, баба онемело плюхнулась на койку. Долго молчала, уставившись в потолок.

Не верилось… Тоська туго соображала, что услышанное — не привиделось, не надумано.

В сберкассе, где она, оттеснив всех, спросила, когда может получить деньги за выигранный «Москвич», к ней поспешили трое мужчин. Попросили продать лотерейный билет.

Оглобля обрадовалась. А когда получила деньги, Оля первая посоветовала положить их на сберкнижку. Так и сделала.

«Значит, не нужен пахан, не надо канючить. Вон как судьба за все воздала, — подумала Тоська, с тоской вспоминая прошлое. Ведь вот и она могла стать медсестрой, если бы в те дни кто-то помог ей, посоветовал, поддержал. Но ни у кого не нашлось для нее теплоты. И покатилась жизнь по кочкам, — падая и подпрыгивая, разбивая в синяки бока и душу.

Ее не любили, она не любила. Никого не впустила в сердце, никем не увлекалась, ни о ком не вспоминала, не плакала.

Да ведь и ее никто не пожалел. Каждый брал свое, платя положняк, тут же забывал. Может, потом и вспоминали, об этом она не знала.

А вскоре Тоська с Олей переехали в новую квартиру.

Баба долго разглядывала ванну и санузел, гладила белый кафель. Как ребенок, открывала для себя преимущества новой жизни.

Вот она… Чистая, сверкающая кухня с газовой плитой. Здесь не надо топить печь. Не надо носить воду. Как хорошо, что хоть теперь, пусть под старость, под занавес, но будет жить как человек…

Одинокая колода. Из дерьма в замок попала. Хотя теперь— какая разница? Могла бы и в каморке век свой доконать. Но ведь повезло! «Без фартовых, без понту, никто навар не требовал, а вот надо же, из клевой бабы в путнюю старуху переделалась», — думала Тоська. И вышла на балкон.

Сверху ей виден парк. Он — как на ладони. Как здесь здорово!

«Но кто это там внизу гонится за мужиком? Что-то очень знакомое, — вглядывалась Тоська в фигуру догоняющего и узнала Кабана. Тог шныря Дрозда за шиворот схватил. Тряхнул резко, так что голова Дрозда мотнулась из стороны в сторону.

— Не сыщешь ее, пришью, падла, — пообещал Кабан.

Оглоблю от услышанного бросило в дрожь. Почему-то показалось, что фартовый хочет найти именно ее. Но для чего? Этого баба не могла понять.

Тоська знала: от фартовых, как от насморка, никуда не спрячешься и не уйдешь. Они все равно найдут, разыщут, заявятся, предъявят свой счет.

«Но ведь я нигде не облажалась, никого не засветила, не настучала. Слиняла по возрасту, по воле фортуны…» — бормотала Оглобля.

Ее трясло в липком ознобе. Она понимала: если ее ищет Кабан— добра не жди.

«Может, кто-то, спасая шкуру, натемнил на меня? Перевалил свою подлянку на мой калган?» — баба быстро погасила свет в комнате, прикинулась спящей.

У Ольги есть ключ, она сама откроет дверь. Но у пахана имеется отмычка. Что ему дверь, если он любой сейф отомкнет?

Вопрос лишь в том, сколько у нее времени в запасе, пока фартовые найдут ее. Да и что она может выиграть у времени? От силы два-три дня, не больше. Но что делать? Оглобле так не хочется уходить из жизни теперь, когда она наладилась. Когда у нее есть все, что нужно иметь человеку. Ее тело и сегодня радуется мягкой постели. Ее замороженное сердце оттаивает в новой квартире. Вклад на сберкнижке разбудил гордость, которая спала много лет. Уверенность едва стала пускать ростки и ее опять хочет погубить прихоть «малины».

«Нет, я не хочу отсюда уходить! Не хочу вернуться в прежнее! Мне слишком дорого то, чего я не имела и получила, как в подарок на старость, словно утешение за потерянное!» — не смирялось ошалевшее от горя сердце.

Тоська лежала на койке недвижно.

«А, может, самой пойти? Ведь нигде не заложила, а значит, трястись нечего», — размышляла она.

Оглобля слова вышла на балкон. Но внизу уже нет никого.

Тоська металась по квартире. А что если кенты нагрянут ночью? Они не будут спрашивать. Прикончат в постели молчком. Не будешь знать за что.

Оглобля села к столу. И вдруг услышала, как кто-то тихо вставил ключ в замочную скважину.

Тоська подошла к двери.

«Ключ или отмычка? Если отмычка — пахан пожаловал. Значит, дело — крышка», — мельтешили догадки.

Едва ручка двери повернулась, баба включила свет.

Цапля вошел уверенно, не смутившись, не пряча глаз.

— Жива, Оглобля? — спросил, прищурившись.

— А ты жмурить нарисовался?

— Хиляй в парк. К пахану. Да шустрее. Усеки, смыться надумаешь — схлопочешь маслину.

Оглобля рассмеялась в лицо фартовому:

— Линяет кто ссыт. Я— не вы. Сама нарисуюсь. Где Дядя?

— В манде! Сам тебя приволоку.

— Звереешь, кент! Иль мозги заморочены? Ты кому бота- ешь, падла? — взъерепенилась Тоська. И подступила к Цапле вплотную. — Режь, паскуда! — рванула кофту на груди.

Цапля ухмылялся. Эти проделки, старая рисовка блатных, были отменно знакомы ему.

— На «пушку» берешь, думаешь трухну. А мне дрыгаться нечего. Шмаляй, где твой раздолбанный пахан. Я скажу, где видеть его хотела, — накинула Оглобля старый плащ, и, закрыв дверь на ключ, вышла вслед за Цаплей в темноту.

Молча они шли по пустынным, тихим аллеям парка. Цапля вел Оглоблю в глухой угол, куда без большой на то нужды никто не приходил.

— Выплыла, мать твою!.. — отделился от дерева Дядя и встал на Тоськином пути — Привет, Оглобля!

— Чего? Приспичило? — ответила в тон.

— Отвали, Цапля, — рыкнул пахан. И, повернувшись к Тоське, предложил — Пошли, присядем напоследок.

Оглобля дрогнула нутром, но виду не подала. Твердо шагнула за Дядей в заросли жасмина.

Пахан присел на скамью, хлопнув по ней ладонью, пригласил присесть бабу.

— Ты что там в больнице ботала?

— Офонарел, что ль? Ни звуком.

— Когда после наркоза отходила в палате, звала нас. Все кликухи кричала. Врач усек. Позвонил в лягашку. Те — враз на стрему около тебя. Два дня слушали твое ботанье. А когда в себя приходить начала — перестала трехать. Мусора поняли, что понту не будет и смылись, — рассказывал Дядя.