Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Фартовый не спал всю ночь.

Где-то за зимовьем звенели топоры, лопаты. Берендей не слышал их голосов.

Ему вспоминался Харя, отыгравший его в очко у Медведя. А вот цепкая рука поднимает Берендея с обрывистой скалы. И последний случай, от которого мороз продирает по спине…

А ведь было и другое, чего не видел, не замечал. Чистые рубахи и белье, всегда просушенные к утру валенки и телогрейка. Горячая еда. Протопленное, чистое зимовье. Мелочи. Но они облегчали жизнь.

Харя мало говорил. Не требовал внимания и заботы. Жил в тени. Лишь недавно рассказал о себе. Да и то по просьбе Берендея. Он любил слушать фартового. Никогда и ни в чем не подвел, не обманул его.

Фартовому вспоминался Харя, растянувшийся на нарах рядом. Маленький, худой. Выпятив живот, он с гордостью оглядывал зэков, добровольно признав себя шестеркой или полукентом фартового.

Вон он, не сморгнув, отдает Берендею половину своей пайки. Фартовые на такое были способны лишь за жирный навар. А этот без понту. Так, от души. И где она взялась, такая большая в маленьком теле?

Он никогда не садился за стол без Берендея. И не ложился спать без него.

Берендей вспоминал всех своих кентов. Давнишних фартовых. С ними лихие дела проворачивал. Кутил. Бывал вместе в ходках. Сколько зон и тюрем, сколько побегов — теперь не счесть. Ни один кент в памяти и жизни не мог сравниться с Федькой. Хотя тот никогда не был вором и не любил фартовых. Разве вот Берендея… Их друг другу подарила сама судьба. Да и то ненадолго.

Берендей курил одну папиросу за другой. В горле от дыма горечь. Еще горше на душе.

Как жить дальше? Что делать без Федьки? Хотя почему? Он не уйдет из Заброшенок. Останется здесь навсегда.

«А может, тот стон и есть Федькино Белое Эхо? Может, его оно предупреждало от беды. Да только не понял никто его предостережения. Да и с чего бандюгу станет оберегать кто-то. Вот Федьку — другое дело», — думал Берендей.

Он не заметил, как вполз в зимовье серый рассвет. Вместе с ним в Заброшенки, будя охотников, примчался заиндевелый от мороза вездеход.

Затормозив у палатки, водитель откинул брезент, и из машины выскочили пятеро милиционеров. Они глянули на беглецов, засунутых охотниками на ночь в спальные мешки, на мертвого Пана, на свежий гроб.

— Это для беглеца так старались?

— Чтоб я для гада хоть пальцем пошевелил, — огрызнулся Подифор, рассказал о поимке преступников с мельчайшими подробностями.

— И вы говорите о Берендее так неуважительно? Зря. Вы

не знаете фартовых, бригадир. Он не только беглых задержал, он себя сумел переломить. Это то, чего не могут добиться ни в зонах, ни в тюрьмах. Обезвредив эту банду, он целиком чист перед сегодняшним и завтрашним днями. Жаль, что редко такое случается. Возможно, погибший поселенец и не знал, как многое перевернул он в Берендее.

После этих слов начальник райотдела милиции направился к Берендею.

С фартовым он говорил недолго. Минут через десять, пообещав через денек вернуться, забрала милиция уголовников, живых и мертвого.

Обдав промысловиков бензиновым облаком, рокоча железными гусеницами, машина умчалась в Ново-Тамбовку.

А в Заброшенках готовились к похоронам Федьки.

Он лежал в гробу до неузнаваемости белый, маленький и тихий. Не нашлось в зимовье ботинок, а потому хоронили Федьку в валенках. Они неуклюже высовывались порыжелыми, словно прокуренными носами из-под простыни. И Подифор постоянно укрывал их.

Пока несли к могиле, опускали и закапывали, Берендей стоял с непокрытой головой. Он не помнил, как прощался и бросил на гроб горсть мерзлой земли.

Душа его будто заледенела от неверия в случившееся.

Белый березовый крест встал в изголовье могилы. Берендей обнял его. И впервые в жизни заплакал горько, со стоном, с болью, скрыть которую не было больше сил.

Промысловики тихо ушли в палатку, решив дать человеку возможность побыть наедине с горем. Ведь и сильный должен иметь право на слабость.

Берендей лежал, обхватив могилу руками. В своей уже немалой жизни он никогда, никому не был нужен. Даже самому себе. Ничто не держало в ней. И только Харя, только он говорил Берендею, что не может жить без него. И доказал это всей своей жизнью. А разве такое нужно было доказывать?

Он берег Берендея. А для чего? Стоил ли тот забот и внимания Федьки?

— Прости меня! — сорвалось с губ запоздалое раскаяние.

И снова пугающий стон срывался неведомо откуда и навис над могилой и головой Берендея. Будто усопшая мать вместе с фартовым оплакивала единственного, горемычного сына.

Берендей не испугался, не вздрогнул. Ведь белое эхо — как светлая память живет о добрых людях. А раз оно появилось, если оно есть, чего ж его бояться? Да и что худшее может случиться теперь, когда, кроме горя, ничего не осталось в сердце.

— Берендей! Берендей! К тебе приехали. Иди скорее! — тормошил поселенца Подифор.

Начальник райотдела милиции держал в руках бумаги. Улыбаясь, встал навстречу Берендею:

— Поздравляю от всего сердца! С сегодняшнего дня вы свободный человек.

Берендей, оглушенный, сел на лавку.

— За добросовестный труд и оказание помощи в обезвреживании опасных преступников… — читал начальник райотдела выписку из судебного постановления о прекращении дела и об освобождении от дальнейшего отбытия наказания.

Паспорт, даже денежное вознаграждение… Ничего не забыли. Все в полном порядке.

Как долго ждал он этого дня! Шел к нему годами. Но почему теперь нет радости в сердце? Ведь сколько раз пытался убежать из Заброшенок. К своим, к фартовым, в «малину». Почему теперь медлишь? Почему не торопишься, пока не передумали, выхватить из чужих рук свои ксивы и, вскочив в поезд, мчаться очертя голову в Южный, который так часто снился тебе.

Свобода… Этим словом бредят на нарах и шконках зэки. Ради нее идут на подвиг и подлость, не разбираясь в средствах. Чего ж ты стоишь, как дубина корявая? Иль ходули отказали? Иль взять свои ксивы из именно этих рук западло? «Чего раздумываешь?»— спросили бы кенты…

Берендей медленно взял документы.

Свободен… Можешь идти, бежать, ехать. Но куда, к кому, зачем?

Уже и его отпевает в Заброшенках белое эхо. А может, просит остаться?

Заметает зимовье пушистый снег. Нет в нем огня, не вьется дым из трубы. На пороге ни одного следа человечьего. Уехал хозяин?

Да нет, вон Берендей. У могилы Федьки. Белый — как снег, прозрачный — как эхо, седой — как смерть…

ЧАСТЬ 3. ИЗГОИ

Глава первая ПАХАН

Вчера была жаркая ночь: фартовые «взяли» ювелирный магазин неподалеку от Южного. Сами не ждали такой удачи. Сработали чисто. И полмиллиона в золоте и платине — словно ветром сдуло. Без выстрелов и крови обошлось. А все благодаря Дяде: и сигнализацию аккуратно отключил, и сейф вскрыл, как собственную кубышку.

Милиция чуть не рехнулась. Все сторожа — на стреме, овчарки — на шухере, а «рыжуха» слиняла. Ну и хай там поднялся. Продавцов шмонали, сторожей за клифты хватали, всех откольников за задницу взяли, кто жив и на воле отирается. Отпечатки пальцев снять вздумали. А там — хрен ночевал… «Ну и усекли, что не ханыги обчистили точку», — взахлеб выдавал последние новости престарелый лысый шнырь.

Дядя слушал его вполуха. Знал, тертый стервец накрутит темнухи полные карманы, чтоб получить у фартовых магарыч пожирнее.

— Я шлангом прикинулся и спрашиваю тамошнего сторожа: «Мол, с чего шухер?» А он мне ботает. — «Хиляй отсюда, фрайер, покуда и тебя не сцапали мусора. Тут такая «малина» побывала, что всю лавку ободрала со шкурой вместе. Нынче хотят вызвать мусорового пахана, аж с центра, чтоб дело раскрутить и накрыть фартовых. Во!»

Дядя даже головы не повернул. Допил водку в стакане. Шнырь екнул селезенкой, просить не решился. Знал, если дадут, то только по зубам. Не по чину пахану со шнырем водяру жрать. Но требуха аж стонала. Ведь старался. Неужель не оценит фартовый? Ведь вон какой куш сорвали, может, и ему, шнырю, кроха перепадет.

67
{"b":"177308","o":1}