— Ранил, дед. К счастью, только ранил.

Рябой очнулся в следственном изоляторе. Начал восстанавливать в памяти случившееся. Вспомнил. Скрипнул зубами от боли и досады…

Фартовый не отвечал на вопросы следствия. Знал, по смыслу вопросов догадался, что попался он один. А все, что было в сейфе, исчезло.

Много дней допекало Рябого простреленное сторожем плечо. Сказалась потеря крови. Даже во время болезненных перевязок, которые делал тюремный фельдшер, фартовый не переставал прислушиваться к каждому звуку снаружи.

В последний раз он сидел вот в такой же камере лет девять назад. Но тогда оставшиеся на воле подельники сделали набег на «воронок» и отбили у милиции Рябого, когда того везли в суд. Теперь на такое рассчитывать не приходится. Из фартовых никто больше не рискнет. Настоящие воры теперь по зонам. Остался Дядя. Но он стар… «Да и не справиться ему в одиночку с кодлой мусоров», — подумал Рябой.

Но к вечеру, когда Рябому принесли жидкую перловую баланду, мужик, сунувший в дверной «волчок» миску и кусок хлеба, положил кверху коркой. Старый, условный знак — в хлебе начинка.

Рябой сразу повеселел. И едва «волчок» захлопнулся, прочел в записке короткое: «Не ссы».

«Значит, отобьют», — обрадовался фартовый.

Между тем городские «малины» готовились к дерзкому налету. Фартовые выследили, куда возят на допросы Рябого. Здание милиции они знали не хуже расположения ювелирных магазинов.

Смущало лишь то, что воронок въезжает во двор милиции, прямо к гаражу. А двор закрывался неприступными воротами и забором.

Освободить Рябого должна была «малина Кабана», самая дерзкая и удачливая.

Фартовые следили за зданием милиции днем и ночью. Но случая долго не представлялось. Но вот однажды вывели Рябого во двор после допроса, а машина — сломалась основательно. Пришлось пешком добираться. Тут-то и налетели в глухом переулке мокрушники на конвоиров. Оглушили обоих кастетами. Рябой, вмиг перескочив забор, побежал вслед за махнувшим ему рукой пацаном.

Далеко позади слышались милицейские свистки, но сумерки уже надежно укрыли бегущих от погони и любопытства редких прохожих.

Рябой легко пробирался по темным дворам.

Свобода!.. Фартовому даже не верилось в это. Свобода… Еe он ценил больше жизни.

Кто сказал, что законнику тюрьма — дом родной? Тот никогда не знал воров и не бывал в неволе

Уж какие только легенды не ходят о ворах. Их называют рыцарями удачи. Забывают, что удача — дело случая. А жизнь фартовых — короткий миг. Как черная молния в ясном небе. Нет для них родни, нет семей и детей. Нет друзей и дома. Зачем же жизнь? Какой в ней смысл? Да ведь и она дорога тем, кто всем благам предпочел леденящий душу риск и, постоянно испытывая судьбу, уходят из жизни, настигнутые пулей, или

где-нибудь в зоне, состарившиеся и одряхлевшие, умирают безвестно.

Вечные странники, подкидыши судьбы, за короткую улыбку удачи они ставят на кон жизнь.

…Рябой отлеживался на чердаке дома. — туда его запихали септы на время облав. Сюда, даже по несчастью, никто не заглядывал. Лишь пауки да мыши скреблись по всем углам.

Фартовые присылали к Рябому сявку, который приносил выпивку и еду, рассказывал обо всех новостях в городе и «маликах». Нынче лягавые на ушах стоят. Все фартовых шарят. В городе объявлено о банде уголовников, которые с тюряги смылись. Ну и шухер пошел средь фрайеров. Мол, помочь лягавым надо поймать урков. Все барухи и бандерши на приколе. За каждой следят, падлы. Все хазы засвечены. Но кенты теперь в Черемушках осели. Погоди малость. Найдут понадежней хазу и тебя туда…

Рябой не торопил. Ждал.

Тем временем шныри и сявки рыскали по всему городу, переполненному страхом и слухами.

Фартовых боялись даже те, кому ни бояться, ни терять было нечего.

Даже беззубая старуха шамкала на завалинке усохшему лысому дедку:

— Слыхал, вчера ворюги в корейском квартале всех собак украли. Не иначе как обокрасть готовятся.

— Кого? Собак?

— Дурень! Чего у собак возьмешь? Людей, которые собак держали.

— А собаки зачем?

— Чтоб не помешали. Говорят, их, задушенных, за городом, нашли.

— Кого? Людей?

— Дурень! Собак! До людей уж потом доберутся. Долго ждать не придется.

И только шнырь Дрозд ни о чем не беспокоился. Ему, первый раз в жизни, по-настоящему повезло.

Баба, к которой он заявился в гости, оказалась известной шлюхой. Но флиртовала лишь с фрайерами, не подпуская и на дух фартовых. Наслышана была о клевых подружках воров и боялась их участи.

Дрозда она не распознала, И тот пригрелся под толстым боком, чередуя свое время с шоферами, мелким начальством и мусорами, которые предпочитали брать с бабы свою долю натурой.

Шлюху звали Нюркой. Она из вербованных. Приехала на Сахалин из деревни сразу после войны. Поначалу работала на стройке землекопом. Неплохо зарабатывала. Но потом случилась беда. Простыла. Заболела надолго. И оказалась никому не нужной. На прежнюю работу не взяли, а на легкую и без нее хватало желающих. Вернуться домой на материк было не к кому. Хорошо, что сбережения были. Голодом не сидела. Выпивать стала, вначале понемножку. А там и мужики появились. Залей, мол, горе. Втянулась. Но не спилась.

На нового кавалера поначалу глянула насмешливо:

— Экий заморыш! Я ж тебя меж ног потеряю.

Но Дрозд не заробел. Ответил достойно:

— Я в бабочках не только ноги люблю.

Всю ночь не впускала Нюрка других дружков. Уж больно ей новый понравился. И откуда в кем столько страсти? А сколько всяких хитростей знает про любовь. Она о таких и не слыхала.

Лишь утром выпустила Дрозда из потных объятий, не взяв с него ни копейки. Напоив и накормив, велела навещать. Но он отказался. Не гордец. И теперь через день наведывался к Нюрке. Выпить и пожрать на халяву. Да еще и любовью побаловаться.

Дрозд теперь как сыр в масле катался. В сутенеры попал. По не наглел, в бабью жизнь нос не совал.

Шнырь и сам не знал, что горемычная Нюрка ценила в нем не мужика. Этого она навидалась. Дорого ей было сострадание и понимание его. Что, узнав, чем промышляет — не высмеял. Не обозвал. Пожалел ее, поняв сердцем. Да и как не понять было Дрозду бабу, которую избила жизнь?

Знавал он за свою жизнь немало проституток. Ни одна не занялась своим делом из обычной бабьей прихоти. Каждую на это толкнула беда. Дрозд всех их жалел. Видно, потрепанный судьбой легче понимает чужую боль.

Шнырь, единственный из мужиков, не жалел для Нюрки ласкового доброго слова. За что она была ему верна, пусть не телом, так душой.

Дрозд наплел ей о себе всякие небылицы. Но Нюрку не интересовала его биография. Она тянулась к нему неосознанно. Выделяла изо всех. Понимая сердцем, что жизнь его нелегка и непроста.

Сама того не зная, уберегла его в своей постели от милиции. Искать Дрозда у нее, зная Нюрку, никому и в голову бы не пришло.

Попривыкнув к ней, Дрозд перестал навещать городские притоны и все меньше попадал в неприятные истории.

Но, как и каждого вора, Дрозда тянуло на свой промысел, и он частенько бывал на железнодорожном вокзале. Здесь от кентов узнал, где находится Рябой. Ничуть не удивился, что в районе железки. Милиция поверила в то, что спугнула отсюда фартовых надолго, и те такое заблуждение использовали.

Рябой слезал с чердака поздней ночью, когда в городе не гнали лишь буйные головы. В кромешной тьме, обходя брехливых собак, приходил в «малину».

Кенты теперь часто меняли хазу. Но всегда Рябой знал, где их искать. Не хотелось фартовому показываться на глаза пахану. Тот долго не мог простить законнику неосторожности в универмаге. И того, что на выручку Рябому пришлось дать самую

лучшую «малину». Она выследила. Она вызволила. Она промолчала. Фартовый даже не знал, кому обязан…

Раньше раненых и больных не оставляли фартовые вот так без охраны и присмотра. Но теперь обстоятельства заставили пойти на это.

Здоровые законники быстро меняли хазы и оставались неуловимыми. Им никто и ничто не связывало руки.