Понял Берендей, что в последнем деле было трое кентов. Главарь ждал их на хате. Те, двое, что побывали в смотровой яме, оставили следы, по каким мог узнать о них все только вор с нелегким прошлым.

Оба были немолоды. Спускались в яму трудно, облапав ее края окровавленными руками. Вот тот, кто убил кассиршу, — высокий, лезвие бритвы вытер о край ямы. Не о стенку. А значит, ростом почти с него, Берендея. Худой, как скелет. Следы его сапог почти к стене ямы приткнулись.

«Чахоточный, что ли? — думал Берендей, разглядывая следы, — Вот этот — доходной, что с опасной бритвой, уж не тот ли давний фрайер? Хотя нет, говорили, что он в тюряге концы отдал где-то на северах. Ну да этот из-за навара и своего кента не пожалел бы. Недаром и кликуха у него была — Удав. Уж больно ловко умел придушить любого, кто ему поперек горла становился. Вот и этот сработал так похоже на того. Только не голыми руками, а лезвием…»

Берендей всматривался внимательнее. Прежде чем опуститься в яму, оба фартовых сначала скинули в псе мешки с деньгами. Остался след волокна. Сами не прыгали, а вначале сели па край ямы и, цепляясь каблуками за выступы, сползли.

«Но как не побоялись, что хозяин придет в гараж? Видно знали, чей гараж: геолога, а он теперь где-нибудь на геологической базе — в поле. Хотя и появись он — убили бы, не охнув. И все же это — Удав. Его рука. Вот и здесь он отметину оставил. Сел задницей на телогрейку хозяина гаража. Одной ягодицей продавил. Вторая — будто на весу была. Не впечаталась. Ее Удаву финачем за шкоду фартовые пропороли. С тех пор сидел он не по-человечески, подкладывая под порезанную ладонь. Так ему удобнее было. Вот и на телогрейке такой след. Сырая, взбухшая вата сохранила четко очертания. Второй был моложе. Но не намного. Сидел на песке в углу ямы. Хотел курить. Но первый не дал. Две папиросы сломаны. На обоих бурые следы крови остались. И ни одной обгорелой спички. Боялись все-таки… Второй фартовый был плотным мужиком. Ноги до колен, что на песке отпечатались, как у бабы, толстые. Но короткие. Значит, и рост небольшой. Да и следы его ботинок значительно меньше, чем у первого».

Восстанавливая в воображении все подробности того дня фартовых, понял Берендей, что ожидание ночи далось тем нелегко. Вон как часто тот, что покороче ростом, сдавливал выступы ямы, замазав их кровью и песком.

Но почему столько крови? Ведь вон тряпки — все в бурых пятнах, вытер ею руки — и ладно. Значит, убивая шофера, мокрушник собственную кисть порезал. Вот кровь и сочилась, а он, в темноте, не замечал. Но что это? Он — левша! Берендей долго вспоминал. Но память не подсказывала ни одного мокрушника- левшу.

Берендей, сам того не замечая, стал в тот угол, где сидел левша. Левая его рука коснулась окровавленного выступа, он отдернул ее. Да это, видимо, был тот боксер, которого не один год обхаживали фартовые сахалинских «малин». Он был левшой. Из боксеров его выкинули за пьянку. Берендей хотел припомнить его лицо, но оно никак не собиралось во что-то целостное. Все по частям. Кривой, сбитый на бок нос, маленький лоб, широкие скулы и большой рот. Но он ли это?

Берендей, покинув гараж, долго думал над тем, что увидел в нем.

«Да, эти фартовые побывали в переделках. Как ловко сумели обвести легавых, пустив их на «зайца». Но кто тот — третий, наблюдавший из первого подъезда за мокрушниками? Он не убивал. Он сбил с пути мусоров. Но и рисковал. Возможно, новичок? Хотя нет. Его папироса выкурена лишь на треть. Не измята. Значит, не волновался, привык к мокрым делам. Но папиросу пригасил слюной и оставил, не растоптав, по зэковской привычке на выступе стены, словно автограф свой».

Зэки никогда не затаптывали недокуренные папиросы. Пригасив их, аккуратно оставляли в укромном месте, чтоб потом, при нехватке, докурить. Эта привычка сохранялась на долгие годы и на воле. Лишь те, кто никогда не был в изоляции, не знают, как дорого ценится в неволе курево…

Имей фартовый и сотни тысяч, он никогда не растопчет, не отшвырнет, не выкинет бычок. Пригасив — спрячет в пачку. Запас карман не точит.

Мундштук папиросы не был обкусай, обслюнявлен. Не осталось на нем следа от зубов. Спокойно курил фартовый, словно на прогулку вышел, а не на дело.

Но главари «малин» никогда не бывали «зайцами». Это Берендей знал доподлинно.

Конечно, зная, что менты обшмонают все подвалы, чердаки и помойки, мокрушники заранее обзавелись надежной хатой. Но где?

На Сезонке у Дамочки они не появятся. Тот каждого охтинца в мурло знает. Новичков сразу бы заприметил и заложил бы Привидению либо мне. На Фебралигке, Дамире и в Черемушках их тоже нет. В центре — вовсе не рискнут. Там мусоров полно. Значит, на окраинах: около нефтепромысла, либо у кирпичного завода. Все остальное уже проверено. «Ну что ж, другого выхода у них нет… У меня — тоже», — подумал Берендей.

Он забыл, когда ел в последний раз. Кончались деньги у «малины». Таял общак. Потому пришлось, оставив себе двоих кентов, остальных, вслед за уже уехавшими, отпустить в Южный. Там они и без него прокормятся. А Берендей должен свое сделать. Может, опять в зону придется идти. Кто знает?..

Местные фартовые помогали, как могли. Но гастролеры оказались хитрее, чем думалось. Затянулось время. Теперь, когда они снова высветились, и смыться им не дают легавые, надо торопиться.

«Вот ведь смех, впервой, того не зная, менты мне помогают. И я, и они одних и тех же ищем!» — улыбался Берендей своим мыслям.

Вблизи промысла живут либо пенсионеры, либо алкаши. Они друг о друге все доподлинно знают. «Возьму завтра пару бутылок вина да схожу к ним. Там и выведаю подробности», — решил фартовый.

— И куда это ты навострился? — возник внезапно на пути Привидение. — Я было смекнул, что смылся ты уже со своими восвояси.

— Да вот рассматриваю твою Оху.

— И много увидел?

— Знаешь, немало. Почти везде побывал. И уж теперь знаю, на чей след напал я.

— Ну тогда пошли ко мне, поговорим, — предложил Привидение и повел Берендея тихой, безлюдной улицей.

Разговорились они еще по пути. Берендей рассказал Привидению о гараже и смотровой яме в нем, о ловком трюке с «зайцем».

— Я уже не сомневаюсь что сейчас у тебя на гастролях Удав. Правда, слышал, будто в Александровской тюрьме он окочурился. Да, видать, натемнил кто-то. Этот сам по себе не сдохнет. Я его знаю, — вздохнул Берендей.

— А что за фрайер он? В законе иль как?

— Таких в «малины» не хотят брать. Он не вор. Не фартовый.

— Пидор, что ль? — усмехнулся Привидение мрачно.

— И таким он не нужен. К фартовым он примазался в Одессе сразу после войны. К «Черной кошке» пристал. В той «малине» перед тем душегубов лягавые замели. И Удав один троих заменил. Ну а как-то по кайфу проболтался, что его по всей Украине ищут. Он, падла, полицаем был. Может, слыхал, чего про Бабий Яр? Так вот там он, гад, не мелочью был. Баб да детей своими руками гробил и еще молодых натаскивал, как это

делать. Чтоб одна — сразу кончилась, а другая — в муках. Не всех под «маслину» ставил. Кровь любил пускать. Ему и бабы не надо, дай прикончить кого-нибудь. А уж способов тому знает немало.

— А почему своих убивал?

— Таким зародился. До немцев — руки коротки. Те его бы враз пришили. Да и просто убивать — не мог. Всегда с измывательством. Ну а фашистам какая разница? Знали, что из его рук никто живым не выйдет. На его работу глядючи, даже они вздрагивали. Так вот, когда он это растрепал, фартовые и смекнули: мол, на хрена им такой фрайер? Одно дело — украсть. Тут уж дело клевое. Но когда, кроме мусоров, на хвост фартовым чекисты сядут — хана блатной жизни придет.

— Отшили они его?

— Подставили вместо своего кента в одном деле. Он и засыпался. Удав тогда червонец схлопотал. Не прознало следствие

о его прошлом. Увезли в Сибирь. А он — фрайер тертый. Швыркнул пером охрану — и в бега. Через год — новый суд. Опять — тюряга. У него раз семь ксивы менялись. Он их у жмуров брал. Менял кликухи. Я с ним виделся. В зоне. Узнал по метке. У него татуировка есть на пузе — свастика. О том от «Черной кошки» знал.