— В больших городах человеку всегда проще жить, веселее, легче. С работы в кино иль театр можно пойти. С девушкой — в парк, ресторан, на танцплощадку. Культурно отдохнуть.
«Ишь, развесил губы! Танцплощадку ему подай! Да еще с девушкой! А что ты делать там будешь? Как стреноженный конь станешь топтаться. Танцор из тебя! Как из нашей коровы — певчий», — угнула голову Настя.
— Вот и вас, из грязи в князи! Отмоем, вылечим, приоденем, как- людей. Из лохмотьев в наряды, подкормим, чтоб с ног не валились. И тютю… Прощайте навсегда. Глаза бы вас не видели. Одной морокой меньше станет.
— Это, как понять? — вздрогнул Федька и глаза его округлились, лицо посинело.
— Да не пугайся! Теперь уж всего отбоялся, — усмехнулся чекист.
— За себя не боюсь. Хватило с меня по горло, по самую завязку. А вот за детей страшно. Что еще придумал? Какую муку нам уготовил? — скрипел горлом Горбатый.
— Теперь уж все. Расстанемся скоро. Навсегда. Я свое — прощай, ты мне свое — прости! И больше не увидимся, — смеялся чекист.
— Слава тебе, Господи! — перекрестилась Настя.
Оперативник скривился, глянув на нее.
— Так что нас ждет — ерзнул Горбатый.
— Выселяем мы вас. Всю семью…
— Куда? — побледнела Настя.
— Отписываем вас. Сдаем. Выпроваживаем далеко. Отсюда, сколько ни тяни шею, скорее голова отвалится, чем увидишь, В дали дальние, — мучил чекист недоговорками.
— Куда теперь нас кинут? И за что? — хрипел Горбатый.
— Скоро скажут вам.
— А разве ты не знаешь?
— Знаю. Но мало ли… Не мне о том говорить вам. Не от меня услышите. Это особое. А то, что знаю, так мало ли? Я много чего знаю! Не все ж вам о том говорить, — усмехался оперативник.
Когда в кабинет вошел дежурный, загруженный коробками и свертками, Федька был вконец измучен неизвестностью.
— Одевайтесь! — перешел на вы чекист.
Федька смотрел на него растерянно.
Оперативник разворачивал свертки, открывал коробки. Вытаскивал новехонькую, красивую одежду.
— Живее!
— Помыться надо. А то, как я залезу в чистое? — не решался Горбатый.
— Может еще и побрить тебя? — не выдержал оперативник.
Горбатый тут же переоделся. И стоял среди кабинета, как манекен,
украденный из магазина. Только синяки и шишки на голове и лице, выдавали живого человека.
Вся одежда пришлась впору. Мягкие ботинки плотно облегали ноги. Ладно сшитый костюм и вовсе делал Федьку неузнаваемым.
— Это сколько же с меня за все выверните? Считай, годовой заработок, не меньше?
— Вывернут. Куда денешься? — смеялся оперативник, наслаждаясь растерянностью людей.
— А "теперь, живо в Усолье! Продукты и врач вечером у вас будут. И носа никуда не высовывать. И ни с кем, ни словом ни о чем, — повторил напоследок, открыв дверь перед Горбатым.
Когда Федька с Настей вошли в дом, к ним тут же пришли усольцы. Спросили, где были они, что случилось?
Федька отмахнулся, ответил, что замели его по бухой в селе лягавые. Отметелили. А когда поняли, что перегнули, испугались. И вот, новую одежду выдали, чтоб не жаловался.
— А Настя тоже перебрала с тобой? — указали ссыльные.
— И ей, чтоб не вступалась, не ходила по властям…
Настя краснела молча. Она не умела врать и не могла сказать правду.
Вечером Горбатым привезли продукты. Приехал врач. Осмотрел обоих. Проверил, целы ль суставы на руках и ногах. Смазал йодом ссадины, ушибы. Сказал Горбатым, что через неделю ни следов, ни памяти не останется. Дал таблетки обоим. И сказав, что навестит их через пару дней — уехал.
Ни Федька, ни Настя не пили таблетки. Выкинули их в помойное ведро. И выхаживались, как могли. Да еще вечером, когда совсем темно стало, Шаман пришел, принес травы, настои для леченья. Ему, закрыв плотно двери, все начистоту выложил Горбатый.
— Сам не знаю, что мне теперь ждать? — сознался простодушно.
— Я так и думал. Ведь в милицию мы всем селом три раза ходили. Шум подняли. Требовали выпустить тебя. И Настю. Нам говорили, что нету вас у них. А потом даже все камеры показали. И не сбрехали. Нигде не сыскали вас. Тогда мы к чекистам пошли. Там нас в ружье встретили. Стали мы орать, вас требовать. Они целую компанию против нас. Те давай стрелять. Но поверх голов. Для острастки. И сказали, коль не смотаемся, в упор убьют. Говорить с нами не стали вовсе. Мы и поняли, где вас держат. Только не знали, за что? Ну, вернулись домой… Пацанов твоих по одному разобрали в семьи. Чтоб не голодовали, мало ль что могло случиться с вами в НКВД. Так хоть этих решили уберечь от погибели. Прятали их. А за домом и коровой бабы присматривали. Чего уж не передумали о вас. Отец Харитон день и ночь за вас молился. И Бог увидел.
— Еще неизвестно, чем все кончится? — сомневался Горбатый.
— Я думаю, сошлют вас в эту Канаду! Раз туда вербуют наших, свои там жить не хотят. Значит, хорошего мало. Тоже — каторга. Она хочь своя, хочь загранишная — едино: мука. Ничего я о ней не слыхал и не бывал там ни разу. Но ить не с добра оттуда не вертаются. Знать, ворочаться некому, — погрустнел Шаман.
— А как же дом, угодья, деньги? — не верил Федька.
— Брехня на засыпку. Приманивают. Чтоб приехал, позарился. А на самом деле — ни хрена не будет! Ну где ты видел, чтоб человеку дарма отдали свое? На холяву только подыхают. Все остальное — за понт. Без него ни шагу. Не поверю, что в той Канаде лучше, чем у нас, — говорил Шаман.
— Ас чего нас как в новогодние елки вырядили? Иль не равно в чем сдыхать? Небось в подвале ни разу не переодели. Рожу помыть не дали. Для мордобоя и такая годилась. Здесь же Антон тебе скажет, даже врача прислали. Если б на погибель, на что доктор нужен?
— Для того, что та каторга не нашенская. Заграничная. Но я не знаю, верно ли скумекал. Надо отца Харитона спросить. Он все знает. Слетай за ним, Настя, — попросил Гусев.
— С дома выходить не велено, — робко напомнила девчонка. И подтолкнула к двери Димку. Тот вскоре привел отца Харитона.
Узнав все, услышав о сомненьях Шамана, Федьки, священник долго смеялся, даже слезы на глазах выступили.
— Если Канада — каторга, то я не человек. Канада — рай земной. И там нет ссыльных. Видимо, братья Варвары заплатили за вас властям кругленькую сумму и выкупили вас из ссылки и из государства. Вот только этим можно объяснить все случившееся.
— А зачем отказное письмо писать заставляли? Зачем бросили в подвал, били? — не верил Федька.
— Тогда за выкуп торг шел. Хотели козырнуть. Мол, мы не продаемся. Но те предложили столько, что наши не устояли. Хотя и я могу ошибиться, наша власть, как бандит с большой дороги, не знаешь, где убьет и за что помилует. Но коль выпустили живьем, теперь уж не убьют, — говорил отец Харитон уверенно.
От его доводов на душе Горбатого полегчало. Священник много рассказал о Канаде. Успокоил, что туда после гражданки много людей из России уехало. Белорусы и украинцы, прибалтийцы и русские, ехали осваивать Канаду целыми семьями. Всем там место нашлось, всех приютила эта земля. Никто не остался без крова, без куска хлеба. Никто Канаду чужбиной не назвал. Не отрекся от нее, не пожалел, что приехал туда и никто ее не покинул. Ехали на время люди, а остались — навсегда. Своею родиной, домом признали, полюбили, прижились, сердцем вросли в нее. И теперь для них нет на свете земли дороже и родней, — рассказывал Харитон, а Федьке каждое его слово маслом на душу ложилось.
Может, никогда не придется увидеть ее, побывать там. Может, так и останется она сказкой под смерть. И все же отрадно было что живут где-то в неведомой дали люди, не зная ссылок, каторги, не видя ни разу в глаза чекистов. Где покой и достоинство каждого охраняются законом.
Неужели такое бывает на свете, чтобы в дом не врывались чужие люди, не вытаскивали хозяев за шиворот и, кинув лицом в обледенелые от горя стены родного дома, забрызгали их кровью, дыханьем, жизнями…
Разве есть место на земле, где ночами люди спят спокойно, зная, что власти не убьют, а защитят их в любую минуту? Где не только жизнь, а и здоровье человека — самое дорогое? Где продукты не отбираются для властей у голодных крестьян, а выдаются бесплатно? И не кем-нибудь, а властями. Что никто там не смеет избить другого лишь потому, что рожа не понравилась. Потому, что Знает: может получить за это пулю в лоб. Что нет там оперативников и председателей поссоветов, жиреющих на слезах и горе ссыльных. А государство заботится о всех и даже о дряхлых стариках. Что не правят этой страной оголтелые коммунисты. И благополучие — каждого — забота общества. Что бабы там имеют возможность не работать. Потому что мужик на свою зарплату имеет возможность прокормить семью и содержать ее безбедно. Что мужик не утратил там своего изначального звания кормильца и главы семьи.
