Нет, он ни на что не надеялся. Он знал, что Ольга много моложе его и у нее растут трое детей… Мать й жена… «Зачем я ей нужен? Женщина всегда за мужа своего держаться будет. Не как за мужика, он, какой ни на есть — отец детям. Отчиму его не заменить», — думает Васильев. И смеется над собой: «Эко тебя занесло, братец! Уже и в отчимы размечтался. А кто такой? Старый хрен! Уже пятый десяток пошел. Башка, как сугроб — белая! А в душе — снова головешки затлелись. С чего бы так?»
До Усолья доехал быстро. Остановил машину в начале улицы. И только теперь вспомнил: «Что скажу, если спросят, зачем приехал? Навестить? Так это смешно! Не поверят. Ссыльных лишь милиция навещает. А я к кому? К ней? Засмеет и прогонит», — краснеет Васильев. И вспомнил, придумал: «Картошку в хранилище пора перебрать. Надо обговорить день и количество баб. А это только с нею. Она здесь голова».
Ольга не ждала гостей и теперь чистила картошку на кухне, прижавшись спиной к теплому боку печки. Когда Васильев вошел, забыв постучаться, баба от неожиданности нож в ведро уронила!
— Вы? Что случилось? — спросила испуганно.
— Нет. А почему испугалась? — загорелась в сердце надежда. Был бы безразличен, головы бы не подняла. Тут же словами подавилась…
— Испугаешься поневоле. Все, кто нам поможет хоть чем-нибудь, в неприятность попадают. Вот и подумала, раз без стука, значит, торопитесь иль волнуетесь. Эго не с добра — жди беды…
— Так уж и беды? Будто без того к вам никто не приезжал, — усмехнулся Васильев.
— Отчего же? Милиция да Волков часто приезжают. Не забывают нас. Соскучиться не дают. Но от них не только беда — целое горе остается, — отвернулась баба.
— Вы же их гостями не считаете?
— Таких гостей за хрен да в музей! — вырвалось невольное. И, покраснев до корней волос, Ольга извинилась.,
— Что они опять отмочили?
— Нашего Гошку вчера на море пограничник поймал. Он хотел морской капусты принести домой. Так мальчишку в милицию отвезли на катере и всю ночь в камере продержали! С пьянчугами поселковыми! Ну, разве не звери? Да таких к стенке надо ставить!
— Вы его взяли оттуда?
— Не отдали мне. Степан за ним поехал. Сам, — злилась Ольга.
— А почему вам не отдали?
— Да потому, что я им не родная. Их мать умерла. По пути. Мы со Степой уже здесь сошлись. Власти знают о том, — выпалила Ольга.
— Так они не твои? — обрадовавшись, выдал себя Васильев.
— Как это не мои? Чьи же еще? Мои, конечно! Не я родила, так ну и что? Они меня матерью зовут. Я их ращу!
— Оленька! Оля! А я-то, дурак! Думал, что ты им — родная! Своя!
— Конечно, своя! — не понимала баба.
— Своя, да не кровная! Большая разница в том!
— В чем? Для детей главное, не расти сиротами!
— Сиротами и взрослым оставаться больно. Одиночество, хуже смерти. Это я по себе знаю. Сам так живу. Да и живу ли? Ничего в душе нет. Пусто. Пепел один остался…
В это время на крыльце послышался топот ног, голоса. В дом вошел Степан с сыном.
— Вот, полюбуйся! Он там опозориться сумел! Обоссался! — не сразу заметил Васильева Степан.
Ольга мальчишку из рук мужика отняла. Прижала к себе, заплакала. И ответила мужу зло:
— Изверги! И за что столько мучений из-за них терпим! Детей и тех в покое не оставляют! Их не обоссать, их убить мало.
— О! У нас гость! Здравствуйте! — приметил Степан Васильева и спросил:
— С чем пожаловали к нам?
— Насчет переборки картошки хочу договориться. Сколько женщин дадите…
Ольга тут-же сообразила:
— А как за работу рассчитаетесь?
— Это — смотря по результату. Но лучше бы продуктами. К Новому году свиней колоть будем. Можем мяса дать. Или живым весом — по себестоимости отпустим. Либо кур. Масло есть. Молоко, сметана. Как вы предпочтете? Но сначала — работа, — улыбнулся управляющий.
— К Новому году хотелось бы продуктами получить. Но я сама этого не решу за всех. Поговорю со своими. Сегодня. И скажем завтра вам. А вы нам покажете, с какого хранилища начинать переборку.
Уже на следующий день привез Васильев ссыльных в совхоз. Отвел им овощехранилище. И все искал случая остаться с Ольгой наедине. Но она ни на минуту не отлучалась от усольских баб и словно не замечала управляющего, который будто на привязи, никак не мог уйти отсюда. В голову не приходила ни одна благовидная мысль. Как увести отсюда Ольгу, поговорить наедине. Та словно не замечала его взглядов.
— Пригласить их на обед? Ну что я смогу им предложить, кроме картошки, пары селедок и куска хлеба? В доме не то самому— крысе подавиться нечем будет. Да и неуютно, неприбрано, на жилье непохоже. К тому же у них обед с собой взят, — размышляет Васильев.
А женщины, закончив к обеду переборку отсека, перекусили наскоро, и не мешкая, за второй отсек взялись.
Васильев, покрутившись, досадливо чертыхнулся в душе и до вечера работал в конторе. Когда же в конце дня вернулся в хранилище, бабы уже управились с. тремя отсеками и собирались идти домой.
— Зачем же пешком? Отвезем вас, — и предложил Ольге сесть в кабину.
Какой короткой показалась ему дорога в Усолье. Он хотел, чтобы она длилась бесконечно. Но… Ольга уже открывает дверь кабины. Домой спешит. А как легко и радостно было с нею рядом, плечом к плечу, — Но Ольги уже нет. Она вошла в дом, закрыла за собою дверь.
Васильев вернулся в совхоз затемно.
Все последующие дни были похожи на этот первый, как братья- близнецы.
И лишь в последний день, когда лопнули все надежды и мечты, Ольга сама, внезапно, пришла в кабинет Васильева и сказала:
— Мы свою работу закончили. Женщины с последним отсеком вот- вот управятся, а меня прислали к вам договориться об оплате.
— Присядь, — предложил Васильев, и жадно вглядываясь в лицо, спросил:
— Так что вы решили?
— Лучше продуктами. Новый год скоро. Мы вам помогли, а вы — нам…
— Само собою. Все, что скажешь. Сегодня же доставим в Усолье.
Ольга достала из кармана потертые записи, вынудила посчитать
заработок ссыльных самого Васильева. Обговорили, сколько мяса, кур и масла даст совхоз женщинам за работу.
— Спасибо, Оля! Выручаете нас. И бригада у вас подобралась дружная. Мне бы вас всех насовсем. А главное — тебя. Саму. Навсегда.
Женщина рассмеялась громко. И спросила, чуть сдерживаясь:
— Зачем я вам? Иль забыли, что ссыльная?
— Я не могу без тебя. Мне не до смеха, Оля.
Женщина смотрела на человека изумленно, словно не верила в услышанное.
— Я понимаю, тебе смешно. Мол, старый черт, а о чем говорит? Я и сам себя ругал. Ты такая красивая, молодая. Я против тебя — старый пень. Самому неловко. Но себе не прикажешь, коль стала ты радостью моей, жизнью и светом…
— Не надо, Евгений Федорович, таких слов. Кто я? Вы знаете, что со мною нельзя не только говорить о таком, но даже рядом пройти — опасно.
— Я на войне всего отбоялся. Теперь уже поздно. Терять стало нечего. Жизнь одна. А много ли ее отпущено? Война отучила бояться даже смерти. А жизнь увидеть не успел. Так хоть оставшееся… Надоело жить подзаборным псом. Устал от одиночества.
— Разве в совхозе женщины перевелись? Вон их сколько! Свободные…
— Хватает их. Но ни к одной душа не лежит. Сам понимаю, смеяться надо мной будешь. Но разве виноват, что через войну, через горе, на самый север, к тебе судьба привела? Я не могу жить без тебя, Я всюду, как мальчишка, ищу и думаю только о тебе!
— Для утехи на ночь? — резко оборвала Ольга и добавила, процедив сквозь зубы:
— Ну, может на неделю, потешиться, по темным углам, стыдясь и прячась от людей и себя, похоть сбить! Самолюбие погреть, мол, еще одну дуру облапошил. Ссыльну, для коллекции. Наплевал ей, как врагу народа, в самую утробу. Пусть, мол, знает наших!
— Ты что несешь, Ольга?! Разве я дал тебе повод так думать обо мне, иль обманул в чем? Иль воспользовался вашим положением? — покраснел Васильев.
— Евгений Федорович! Как я должна понимать ваше признание? Это что — предложение выйти за вас замуж? Так и вы, и я знаем, что такое нереально. Что остается? Незаконная связь! Иное вы мне предложить не сможете, даже если бы и в самом деле полюбили меня! Так чего вы добиваетесь? — взялось бледностью лицо Ольги. — Или мало пережито мною всяких унижений, чтобы услышать гнусность еще и здесь? Вы любите? Кто вам поверит?
