— Надо проучить шпану. Навек отбить охоту на законников наезжать! — повернул голову Остап.
— Теперь уж завяжут! Ты знаешь, кто с ними был? Зелень Сивуча. Мы вместе учились. Почему он у шпаны оказался? Из малины, верно, выперли? То-то я с ним не могла сладить. Будто сама с собой махалась.
— Тебе его не жаль?
— Кого? Геньку? Ничуть! Мы учились вместе. Но никто ни с кем не кентовался! Не заведено было, не принято. Да и с чего мне жалеть его, если полез? Вот и нарвался! Припутала козла! — ответила не сморгнув тазом.
— А меня вспоминала в Брянске?
— Некогда было пылью кентель забивать. Не до того…
— Зато я всегда тебя помнил!
— Даже у шмар — в притоне?
— И там!
— Ну и хмырь! — усмехнулась Задрыга.
— Капля, я люблю тебя!
— Дрыхни. Не вякай пустое! — осекла, нахмурившись, и отвернулась.
— Пора нам с-тобой из фарта линять. Вон как шпана отделала обоих! Как барбосов выдрала, — грустно вздохнул Король.
— Линять из малины? Куда?
— Земля большая, место сыщем всегда! Было бы желание! — смотрели на Капку глаза через щели в тряпках.
— Земля большая! А места мало! Как дышать без закона, без малины? — удивилась Задрыга.
— На земле не одни законники! Есть обычные люди.
— Фраера? Да разве они живут? Ты что?
— Они бывают счастливы, Капля! По-настоящему счастливы! Хотя у них нет столько денег и барахла, нет рыжухи. Зато им никто не мешает любить, иметь детей, свои семьи, свои дома, а не хазы. Они не боятся ни воров, ни милиции. Первым — отнять нечего. А ментам — придраться не к чему.
— Ну и что это за житуха, что за дом, в каком вору глянуть не на что? Это ж нищая хаза!
— Но она счастливее и светлей тех, в каких мы канаем. Там тихо и спокойно. Никто не обидит, не обзовет, не унизит Там — все верят и любят друг друга. Помогают и живут вместе. Делят поровну хлеб и тепло. А что человеку нужно больше?
Капка поневоле заслушалась. Повернулась лицом к Королю.
— Откуда ты знаешь, как живут фраера? Я в подземке слышала совсем другое!
— Капелька, я сам так жил. О себе рассказывал. О своей семье! Те, кто в подземке — не всего света дети! Им — не повезло! Но есть и другие. Ты видела их повсюду. Да не хочешь замечать! Несчастные не поют и не смеются. Оглянись, увидишь улыбки вокруг. Плачущих — меньше. Поверь мне!
— Ну чего жужжишь, как муха на стекле? Не смогу я дышать без фарта! Без малины. Я же кто? Дочь пахана!
— Капля! У фарта есть другое мурло! Оно очень страшное! Не по плечу тебе! Не приведись увидеть его!
— Чем пугаешь?
— Есть зоны на дальняках! Холодные снега! Есть сырость — мокрее дождя! Есть горе — хуже смерти! И это все, чем кончается даже самый удачливый фарт. Когда ты там — на Колыме — останешься совсем одна, среди зэчек. Когда каждая из них будет помыкать тобою, как последней дешевкой или шестеркой, ты вспомнишь меня и этот день. Но будет поздно. С таким уже сама не раз столкнулась. Всему свое время, Капля! Линяем!
— Сдвинулся! С чего бы это? Хочешь, сам сваливай! Меня не фалуй. Я фартовая — до гроба!
Король вздохнул тяжело.
— Куда я без тебя? Подожду еще! Может, одумаешься? А нет, накроемся вместе иль в разных зонах откинемся, как повезет…
— Ты вякаешь, счастливо канают фраера! А возникаем мы! Тряхнем! И все счастье накрылось. Где радость и улыбки со смехом? Сплошной вой стоит!
— Случается, Капля, такое! Но там, где люди любят друг друга, дорожат жизнями. Остальное — нажить можно!
Они еще долго спорили бы, если б не вошел в это время шестерка, неся в руках завтрак для законников.
— Поешьте, родимые! — пригласил к столу, не зная ни правил, ни закона, как Бог на душу положил. И присел к печке, погреть старые кости, не подозревая, что в присутствии этих — ему даже стоять надо было не дыша.
Капка нахмурилась. Но Король, обняв ее, шепнул на ухо:
— Стерпись, уважь старость. Так среди людей положено. Смирись, Капелька! — и та согласилась не заметить неуважение к своему званию.
— Холодно на дворе? — спросил Король старика, тот вытер слезящиеся глаза:
— Да, зябко! Плечи пробирает. Видать, к ночи будет дождь.
— А семья у вас есть? Старуха, дети, дом — имеются? — тормошил шестерку.
— То как же? Как у всех! В Озерске они живут. При своем доме, при скотине и огороде! С земли харчатся! Бабка моя нынче внуков растит. Их аж пять душ! Трое — в школу ходят. Старший — Славик — в седьмой класс пойдет нынче. А младшая — Ксюха — ей четыре сравнялось. Дети работают. Им недосуг с детьми возиться. Так вот бабка — при деле. Зато со скотиной и огородом — невестки управляются. Две их у нас. Одна — Настенька! Другая — Маринка! Вот с этой я не поладил сразу. Змея — не баба! Сколько ни дай — все мало. И сама лишнего куска не сожрет. Все тютелька в тютельку готовит. Приди вечером — подавиться нечем будет! Чтобы ничего не пропало. Все под обрез. Мне другой раз закусить было нечем. Ну и сбесился я! Учинил им погром! Той змеюке нашей! Она ревизором работает в мелиоводстрое. Уж я ей все вылепил в бельмы бессовестные! Она— с воем к матери своей сбежала! Ну, сын мой — Васька, с неделю покряхтел один и не выдержал, стал на меня выступать, недовольствие высказывать. Я его кулаком по горбу! Он на меня «полкана» спустил. Мол, я ему семью разбил! Вишь, чего придумал? А старуха — в слезы! Мол, родные, опомнитесь! И за сына вступилась. Ей внуков жаль. Маринка не захотела вертаться, покуда я в доме. Ну, вижу, лишним стал. Собрал свою котомку, с какой с войны пришел, и вышел с избы. Никто меня не вертал, не отговаривал, ни о чем не попросил. Обидно стало. Решил уйти, куда ноги приведут. Так-то и приехал в Калининград. Там познакомился с алкашами, сам таким чуть не стал. Все пропил, что было. А чего жалеть? Сегодня усну, а утром где проснусь? На том или на этом свете? Никто не знает. Ну, а тут добрый человек сыскался. Ваш главный. Приглядел меня. Я тверезей всех был.
Знамо дело! Свое пропил, на чужое рот не разеваю. Не свыкся пока. Он меня подозвал. Поговорил уважительно, не матерно. Предложил у него пожить при деле. Я решил попробовать. И вот уж третий месяц с ним. Целых тыщу рублев дал. Я их бабке послал. Себе стольник оставил. На одежу. Отписал старой, чтоб отдельный дом приглядела к моему возвращению. Сказал, что грузчиком работаю в порту. Только они такие деньжищи получают. Вот мои с ума сойдут! Пожалеют, что с дому выжили. Думали, я только самогонку жрать могу? Ан вишь, покуда еще в кормильцах состою! Не пропащий навовсе! Рано меня на мыло списывать! Накось, выкуси, Марина! — свернул сухую маленькую фигу и покрутил ею, как шилом.
— Ваш главный обещал мне и на похороны дать. Чтоб не попрекала меня мертвого — ревизорша наша! Не хочу с ее рук есть и видеть стерву не желаю! Вот заработаю — отделюсь от сынов! Сам себе хозяином заживу! С бабкой своей! Акулинушкой! Как стосковался я по ней — по своей оглобле! Я ж с нею уже больше полвека прожил. Не думал, что так приключится. Ну, да ништяк! Ненадолго расстались! С войны вернулся живым. Бог даст, и тут ворочусь.
—: Дед! А признайся честно, часто бабке изменял? — спросил Остап улыбаясь.
— Ну, тут по молодости чего не было? А в года сурьезные вошел, перестал баловать! Мужик — не жеребец! Об имени думать должон. Своем и семьи! Так-то!
Капка слушала молча. Ей не верилось, что этот старый, тщедушный дедок, греющийся у печки, способен на любовь. Да еще на такую долгую.
— Дед! А ты счастлив был со своею старухой? Вот если б заново родился, женился на ней? — спросила Капка шестерку.
— Только на ней оженился бы! На своей голубушке — Аку- лине! Ни на какой другой. Она — самая лучшая! Второй такой — в свете нет!
— А ты ее часто бил?
— Никогда! Боже упаси от такого стыда! Что ж это за мужик, какой бабу колотит? Это ж грех! Баба рожать должна!
— И не ругались со старухой?
— Нет! Ладили без того. Умели уступать.
— А теперь бабка зовет тебя?
— Да вот, приезжают люди с Озерска. Я их спрашиваю про своих. Живут спокойно. Но бабка, так передают, скучает по мне. Ждет, когда ворочусь в дом. Даже Васька, меньшой мой сын, у какого в бабах ревизорша, тоже умнеть начал. Пристращал свою — разводом, если рога выставлять будет. Теперь хвост поприжала. Надолго ли только?
