Задрыга, оглядев Мишку, дотащившего ее до леса, вытащила из-за пазухи сверток, протянула парню:

— Бери башли! Это твои! Так и быть! Не греши на фраериху! Я стыздила! Но и вернула сама! Сегодня ты — кент! А вчера был падлой! Доперло? Нет? Ну, ладно! Хиляй шустрей. Пока я добрая — скорчила козью рожу и отказавшись от Мишкиной помощи, пошла рядом с Глыбой, рассказывая, за что ее били опера.

— Базлать я стала, когда они вломились в камеру. И навалились втроем. Я двоим мусорам по мудям. А третий меня с катушек сбил и взял на сапоги. Я и вцепилась ему в глотку. Он от меня не мог избавиться и ввалился к кентам. Мол, заберите свою суку! Так и вякнул. Я ему за это глаз хотела выбить. Но он, паскуда, успел вывернуться. А тут еще лягавые ввалились. Ну и понеслось!

— Как же ты с троими операми не смогла сама сладить? — удивился Паленый.

— Бухнула лишку, вот и развезло! — созналась Задрыга, добавив:

— Никогда не киряла, а теперь и вовсе завязала! Хана мне, если квашу! Косею быстро! И сил нет! Нельзя, выходит, верняк ботал Сивуч! Пока жива душа фартовая, всегда на стреме дыши!

Капка радовалась, что из милиции выскочили скоро и без потерь. Что все башли, весь общак у пахана с собой и Черная сова меняет место фарта.

Шакал решил вывести малину лесом к маленькой, неприметной станции. И оттуда выбираться поездом. Но сначала дождаться темноты.

Деревенская станция тонула в лесах. Конечно, здесь не останавливались скорые поезда. Но Шакал не любил спешки там, где была важна осторожность.

Малина до сумерек не вышла из чащи. И лишь впотемках сели фартовые в неспешный поезд, потащивший их от столба к столбу — в Москву, оттуда законники решили ехать на новое место.

Мишка вздумал отдать пахану положняк — свою долю. Тот глянул на Паленого удивленно:

— Положняк себе возьми! Помог с лягашки смыться! Мне Глыба вякнул. Это дороже башлей! Файный кент! Не стемнил Медведь! Ну, а с Задрыгай, оботрется! Попривыкнете! Она — своя кентуха! Фартовая! Снюхаетесь, если не будешь наезжать! — отстранил деньги и посоветовал покемарить, покуда есть время.

Законники расположившись в разных вагонах и купе, знали, что в Москву они приедут утром, если ночью ничего не случится.

Пахан с Задрыгай ехали в одном купе. В этом же вагоне Глыба — в последнем купе. Он в пути никогда не оставлял Шакала. И нынче верен себе.

В вагоне пассажиров так мало, что все верхние полки пусты. Но недоверчивая Капка не любит нижние места. Не может спокойно уснуть. Но при первом же свистке дежурных по станциям падает, забывшись, на пол, приняв этот свисток к отправке поезда за милицейский.

Шакал так и не уснул. Поймав Задрыгу в который раз, ругается на нее, подвигает ближе к стене. Но та решила встать. Села рядом с паханом.

— А ну, вякни мне, зачем у свежака башли сперла? Иль Сивуч надоумил, что у своих кентов тыздить можно? — глянул на дочь сурово. Та сжалась в комок.

— Западло тебе, законнице, таким фартом заниматься! Ты ж клятву дала!

Капка угнула голову, ожидала оплеуху, больную, унизительную. Но Шакал не ударил. Ухватил за подбородок двумя пальцами и глянув в глаза Капки, а может, и в саму душу, спросил свистяще:

— Иль уже хвост подняла? На мужиков зуб точишь? На этого — свежака? Смотри, засеку, шары выбью тебе, а его из малины! Посей мозги про шашни и флирт. Это позволялось, пока не была в законе. Теперь — крышка! Секи!

— Тебе со шмарами можно? А мне — почему запрет?

— Я — кент! В юбке не принесу! Доперла? Тебе такое — как два пальца! Не смей думать про кобелей! Своими клешнями задавлю!

— Тогда и ты со шмарами завязывай! — потребовала Задрыга.

Шакал вскипел, подскочил, ударился головой о верхнюю полку, выругался и раздосадованный цыкнул на дочь:

— Захлопнись, зараза!

Та, свернувшись в клубок, повернулась спиной к пахану, обиделась. Выставила, как фигу, острый зад, молча сопела.

— Еще раз такое отмочишь, выкину из малины, как паскуду! У своих не тыздят! И ты — не карманница! И не зелень! Пора шевелить коробкой! Этот свежак тебя и малину среди всех законников лажануть имеет шару! Секешь такое?

Но Капке не верилось, что Паленый лажанет Черную сову.

Уже по дороге в Калининград в купе к Мишке вошла молодая женщина. Паленый вмиг заметил в двери мелькнувшую острую рожицу Задрыги и пулей вылетел из купе, нашел себе другое место, без баб, зато от Капки не жди пакостей. Иначе, кто знает, что она оторвет?

Задрыга не умела спокойно сидеть на одном месте. Ей постоянно хотелось куда-то бежать, что-то делать. Вот и здесь услышала разговор проводников, что в составе, помимо пассажирских вагонов, идут багажный и почтовый. Первый — охраняется четырьмя мордоворотами. А значит, перевозят деньги, либо ценности. Иначе, зачем такая охрана, да еще с винтовками? Капка тут же решила разнюхать. И на первой же станции вышла из вагона, пошла вдоль состава. Мигом увидела багажный вагон. Достала из-за пазухи свою белую любимицу, какую обучила многому, кошка легко зацепилась за решетку окна, Задрыга заорала, подойдя к охране, указала на торчавший из окна хвост, попросила вернуть подружку.

Только ее там не хватает! Вот сука! Как она туда забрались, эта стерва? — схватился охранник за ружье.

— Оставь! Давай я ее живьем выволоку. Иначе, соплей и не соберешь. Вишь, ее хозяйка — кикимора! Нормальные люди с ней не дружат. Хвостатая — всех заменила. Отдадим, чтоб не вопила! — говорил второй, открыв дверь вагона. И заскочив, стал гоняться за кошкой. Та не уходила без Капкиной команды и прыгала от охранника по всему вагону. Тот гонялся за нею, матерясь.

Слушай, ты, лахудра! А ну залезай сюда сама и забирай ивою тварюгу! Иначе пристрелю ее!

Не вздумай в вагоне палить! Ты что? Иль забыл, что везем? Головы с нас снимут, если испортим! — кричали ему снаружи охранники.

Вы, наверное, колбасу везете? Моя кошка вареную любит, заглянула Капка в вагон. В это время дежурный по станции дал свисток к отправлению поезда. Состав дернулся. Капка испуганно закричала. Ее втолкнули в багажный вагон чьи-то сильные руки.

Сиди и не высовывайся до остановки. Там слезешь и заберешь свою шалаву! А пока — не ори! — предупредил ее охранник.

А остановка скоро будет? — огляделась Задрыга и мигом подметили все.

Километров полста пропилим…

Капка делала вид, что гоняется за кошкой. Сама внимательно рассматривала багаж.

- Ты там полегше носись, чувырла! Багаж у нас особый! Музейный! Панская посуда! Из золота и серебра. Старинная! И картины. Им цены нет. А ты немытыми срайбоходами по ним ходишь! А ну, кыш оттудова, туды твою мать! — заругался на Капку мордатый охранник. Та соскочила с ящика, позвала кошку. И, взяв ее на руки, притихла у двери.

— А зачем золотая посуда нужна? Было б что пожрать! — обронила Капка.

— Потому так и живем, что чуть ли не со свиньями жрем! А они — паны — кушали! Мы сдохнем — никакой памяти не останется даже нашим детям. А этой посуде почти тыща лет. Такую нынче никто не смастырит. С ней есть боязно! Смотришь — и душа обмирает! Красота какая!

— Никогда золотой посуды не видела! — вздохнула Капка и добавила:

— Хоть бы краешком глаза в щелку глянуть! Какая она бывает?

— Загляни! Ходи сюда, племя свиное! — позвал Капку сжалившийся охранник. И приподнял крышку ящика, снял шуршащую бумагу.

— Вишь? Это ихняя суповница! Почти как наш чугун. Только видом ничего общего. Паны в наш чугун по нужде сходить отказались бы! А мы жрем — и ни хрена!

Капка с замиранием сердца рассматривала суповницу, разрисованную, разукрашенную руками мастера-сказочника. Тонкий, изящный рисунок, изображавший охоту на кабана, опоясывал суповницу. Кое-где, очень уместно, вкраплены сапфир и изумруд, яшма и гранат. Посуда была сказочно дорогой не столько из-за золота, из какого сделана, сколько из-за своего оформления и возраста.

— И кто ж теперь с нее есть будет? — спросила Капка.

— В музей везем! Знамо, там она стоять будет под стеклом! Кто теперь из такой жрать насмелится? Нынче — только за показ— деньги огребать станут. Дат еще какие!