Король сбавил бег лишь на окраине, где до спуска в подземку было уже совсем близко.

Капка попросила его опустить ее на землю. Медвежатник неохотно выполнил просьбу.

— Давай присядем на минуту! Никогда мне не было так кайфово— ходить в дело как теперь! — признался он Капке, и та впервые в жизни, покраснела, поняв, что значат эти слова. Она еще не разобралась в себе. И не знала, что ответить Королю на его признание. Решила схитрить и прикинулась наивной:

— Еще бы! Так здорово облапошили Лангуста! Они теперь удавятся! — рассмеялась Задрыга и спросила:

— А что в этой шкатулке?

— В ней — все твое! Может по кайфу что-нибудь выберешь? Там то, что я из ювелирок слямзил!

Капке не терпелось взглянуть, но она сдержала себя. Пусть не думает медвежатник, что Задрыгу за рыжуху можно взять.

— Ты не дрейфила? Там? Когда я фаршманулся на проволоке?

— С чего бы мне мандражировать? — показала Капка не менее десятка «перьев», какие брала с собой на всякий случай.

Король грустно вздохнул. Он не услышал ответ, какой согрел бы его душу. Видно, мала еще девчонка, не проснулось сердце не готово к весне. Не понимает она, что и фартового настигает любовь. Сладкая эта болезнь, не всегда бывает взаимной…

Медвежатник встает следом за Задрыгой, идет в подземку, держа Капку за руку. Та скачет через вывернувшиеся булыжники, минует кучи мусора. Не отнимает руку у Короля. Ей льстит его влюбленность, какую давно приметили в Черной сове.

Задрыга не обрывает и не подогревает это чувство в Короле. Как опытная пройдоха, умело пользуется, не принося в жертву ничего, не отвечая взаимностью. Лишь невинные улыбки, легкое кокетство, вот и все, что позволяла себе Капка, удерживая на этом слабом поводке громилу медвежатника. Он, на свое несчастье, влюбившись, стал нерешительным.

Он искал любую возможность остаться наедине с Задрыгой. Но даже когда это удавалось, был робок и не позволял себе ничего, что могло бы обидеть, оттолкнуть Капку.

Когда они появились в зале, многие фартовые спали крепким сном. Лишь пахан, Глыба и Паленый ждали их возвращения.

Шакал, увидел пузатый саквояж в руках Короля, понял без слов, что фортуна не обошла удачей и в этом деле.

— Возьми, пахан! — подал Король Шакалу общак городских законников. Пахан улыбнулся довольно.

Увидев шкатулку в руках дочери, заинтересовался. Та поняла. Молча передала Шакалу.

— Это не в малину! Это ее! Мой подарок Капке! — взялся за шкатулку Король.

Шакалу пришлось по душе настырство медвежатника. Он выпустил из руки шкатулку, но не смог погасить любопытства во взгляде. Король аккуратно открыл миниатюрный замок. Крышка шкатулки открылась под тихую мелодию. Капка заглянула внутрь и не смогла оторвать взгляда от сокровищ. Уж чего только не было здесь. Изящные золотые цепочки, перстни и кольца, ожерелья и медальоны» серьги и браслеты, часы изумительной работы, броши редкой красоты.

— Да это же целое состояние! — заглянул Шакал через плечо дочери.

Задрыга увидела, какой лютой злобой перекосило лицо Паленого, увидевшего краем глаза содержимое шкатулки.

— Хана Лангусту! Он теперь сам похиляет на погост! Чтоб разборка в клочья не разнесла его! Весь общак просрал, плесень! — хохотал Глыба.

Шакал пересчитывал деньги. Пачки были аккуратно сложены. И пахан быстро подбил итог:

— Семь с половиной лимонов! — сказал громко. Фартовые малины, казалось, спавшие глубоким сном, вмиг проснулись.

Все, кроме Паленого, восторгались Королем. Капка, оторвав взгляд от сокровищ шкатулки, звонко поцеловала медвежатника в щеку. Тот — обалдел от счастья. Он готов был тряхнуть весь свет, чтобы эта маленькая, хрупкая девчонка повторила бы свою благодарность.

Широкая, довольная улыбка согнала с его лица усталость бессонной ночи. Он смеялся и радовался вместе со всеми, рассказывал, как удалось наколоть Лангуста и законников.

И лишь Паленый стоял молча в тени подземелья, кусая губы. Он готов был разнести этого верзилу Короля, ставшего на пути. Мишку теперь никто не замечал. И Капка, кажется, забыла его имя.

Паленый страдал. Уж пусть бы она издевалась над ним, устраивая всякие мерзости. Но только не оставалась к нему равнодушным бревном. Как все вернуть? Ведь перестала замечать, что я хожу в притоны — к шмарам. Порою, по две — три ночи провожу у них. Задрыга уже не видит и не злится. Значит, выкинула из сердца навсегда!

Поначалу Мишка радовался внезапной свободе. Когда он вернулся из притона лишь через две ночи, Задрыга не только не обругала, но и не оглянулась, не заметила возвращения Паленого. У нее уже появился Король.

Мишка ходил по шмарам, зная, теперь его никто не упрекнет, не обругает. Но, вернувшись в малину, злился на безразличие. Ни Капка, ни кенты не замечали Паленого. А он не мог смириться с таким отношением к себе и долго обдумывал, как лажануть Короля перед Черной совой, вернув себе уважение малины и Задрыги? Но ничего Подходящего не лезло в голову, и Паленый, положась на судьбу, ждал свой час…

Фартовые Черной совы теперь обговаривали, когда им лучше уехать из Калининграда. Теперь их ничто не держало здесь.

— Махнем в Питер! — предложил Глыба пахану. Но тот настаивал на юге.

— Надо и Медведя навестить! Потрафить ему. Вякнуть про падлу — Лангуста! Пора его на сход выдернуть! — предложил Шакал и продолжил:

— С нашим общаком нынче можем дышать кайфово! С месяц кутнем! А там посмотрим. Заодно кентам грев подкинем. Нашим. Плесени… Пусть дышат «на большой»,

— Пахан! Когда линяем? — спросил Паленый, пытаясь хоть как-то привлечь к себе внимание.

— Сегодня ночью! Так, кенты?

Фартовые согласно закивали головами.

— Тогда я отчаливаю! — сказал Мишка. Ему никто не ответил, не обратил внимания. И Паленый пошел в притон, к приглянувшейся шмаре.

Никто из законников Черной совы не знал и не мог предположить, что происходит у Лангуста.

Пахан городских паханов еще до рассвета узнал о пропаже общака и вмиг понял, чьих рук это дело. Он не запаниковал, не побежал на погост давиться, не заорал на стремачей. Он позвал паханов и законников. Рассказал о пропаже общака, назвал вора.

— Надо отмерить той же мерой! Не хотел я мокрить эту малину. Не без того не сдышимся! Нас оставили без башлей! Осмеяли, как пидеров! Не можем такое дарма спустить Шакалу. Он это дело прокрутил. За такое — с него и Короля сверну кентели!

— Но где они приморились?

— Вот это надо надыбать!

— Шпану уломаем! Та весь город обшмонает и надыбает!

— Тихо, кенты! Не кипятитесь! Есть у них кент. Паленый — его кликуха! Он — падла, недавний у Шакала! Свежак! Так вот ею, козла вонючего, я почти всякий день вижу в притоне. Бухает и со шмарами кайфует знатно! Его попутать надо! Добром не расколется — заставим трехнуть, где малина приморилась. И не только вякнуть, а и провести!

— А если не расколется?

— Ожмурим! Либо так уделаем, чтоб своими копытами слинять не смог. Шакал кентов не сеет. Начнет- дыбать свежака по городу. Вот тут мы его и схомутаем. Чтоб мозги не заклинивало, подкинем жару, сам рад будет вернуть общак. И свой — в придачу.

— А если тот козел в притон не нарисуется?

— Тогда другое обмозгуем! — недовольно оборвал Лангуст.

Городские фартовые, распределив меж собой притоны, вскоре покинули хазу пахана и, заглянув в магазины, разбрелись по знакомым улицам и закоулкам, по двое, по трое.

Мишка не увидел открывшейся двери комнаты, где он развлекался со шмарой уже не впервой. Здесь Паленого знали. И проведя не одну ночь, тот не ждал для себя в притоне никаких неожиданностей.

— Эй, кент, завязывай! Вскакивай на ходули! — услышал над головой внезапное, как гром. Он оглянулся через плечо.

— Сваливай с мамзели! Потрехаем! — не уходили из комнаты, следя за всяким движением Паленого.

Тот оделся, обулся. Встал. И, как учил Сивуч, обоим законникам, без промаха въехал в дых. Сам к окну бросился. Но… Не тут-то было…

Законники всех малин умели пересилить боль. Иначе они не были бы фартовыми.