Прошка все понял и вместо ответа взялся за шабаш. Нанимался вечерами на любую работу. И копил так, что на каждом куске хлеба себя урезал. Не до баб, мать стало жаль. За пол года скопил на маленький домик без удобств и через неделю перевез в него мать,

Конечно, жить с нею даже не думал. В маленькой комнатушке поместилась одна постель да столик. Если кто-то сел на стул, второй уже должен был стоять. На кухне даже матери тесновато было. Зато она жила в городе, и он всегда мог ее навестить, подкинуть деньжат, помочь в доме, но ночевать не оставался. Даже на полу не было места.

Едва мать обустроилась, выхлопотала пенсию. А Прошка напился на радости, решил себе выходной

устроить. Ведь за все время жизни в городе ни разу не расслабился. Вот и выпил один целую бутылку водки, а утром на работу проспал. Его, когда пришел, враз к начальнику. Тот с лица посинел, кричавши. И Прошка не выдержал, послал его на хер и, выйдя из кабинета, написал заявление об увольнении.

Зачем спешите? Найдите работу, жилье, потом уволитесь! — тихо посоветовала секретарша, сероглазая белокурая Маринка.

Он глянул на нее, при щурясь. «Приглянулся или пожалела?» — подумал молча.

Эй, если б у меня была вот такая же красивая и умная подруга! Тогда и жизнь имела бы смысл, — ответил тихо.

А кто мешает? — удивилась Маринка.

Вы — городская, а я — деревенский. Кому нужен? — глянул украдкой на грудь.

Какое это имеет значение? Я слышала, как по доброму отзываются о вас.

Кто? — испугался Прошка.

Хвалят вас наши работяги!

А ты? — глянул в упор, решив не медлить.

Я вас не знаю…

А кто мешает? Давайте погуляем вечерком по городу, — предложил, не веря, что девчонка согласится.

Погодите! Давайте сначала ваш вопрос уладим. С работой. А уж потом о прогулках поговорим.

Маринка предложила Прошке подождать ее, сама зашла в кабинет к начальнику. Вышла оттуда минут через десять. Глянув на Дылду, головой закачала:

А вы — грубиян! Вас простили сегодня, но впредь не распускайтесь! Я не всегда смогу защитить. Идите! Завтра не проспите на работу.

А как прогулка? Ведь обещала!

Я ничего не обещала. Да и завтра рабочий день. Надо успеть отдохнуть. Когда будет выходной — другое дело! — улыбнулась озорно, обещающе.

В пятницу он напомнил ей о прогулке, но Маринка отказалась, сославшись на домашние заботы. И лишь через неделю согласилась встретиться, но попросила, чтобы он о том никому не говорил.

Они гуляли по темной аллее парка, пока не только людей, скамеек не стало видно. И Прошка осмелел, обнял Марину. Та прижалась к нему. Он поцеловал — она ответила. И тогда Прошка совсем осмелел. Подхватил Маринку на руки, понес в кусты. Она не вырывалась, обвила его шею руками. И только тут

Прошка

понял, как соскучился он по женщине, как истосковался за время жизни в городе по теплу и ласке:

Маринка! Давай завтра встретимся. Скажи, где живешь? Я приду!

Нельзя. Я замужем, — словно ушат холодной воды вылила на голову. — Муж старше меня на десять лет и, конечно, не устраивает меня. Он догадывается, но молчит. Не надо, чтобы увидел. Я не хочу уходить от него. Мне это не выгодно. Ты понял? У нас с ним все хорошо, кроме этого, но и здесь есть ты. Значит, все в порядке.

Когда же увидимся в следующий раз? — пришел в себя Прошка.

Я скажу тебе сама. Я найду тебя!

Не обманешь?

Нет! С тобой так здорово! Ты — опытный, не смотри, что из деревни! В этом толк знаешь! — поцеловала так, что дух захватило. И вместо прощанья устроил продолжение.

Маринка была в восторге:

Прошка! Ты — чудо! Ну, почему мы не встретились с тобой пять лет назад?

А что теперь мешает? Разведись…

Ты с ума сошел! Никогда не говори глупостей. Я умею взять себя в руки. Встречаться можем, а о большем — ни слова…

Она позвала его через неделю. Потом их встречи стали чаще. Прошка на людях вида не подавал, что близко знаком с Маринкой. Зато, оставшись наедине, они теряли контроль над собой. Ни с одной из женщин ему не было так здорово, как с нею. Может потому, что перестал замечать других. Он ждал когда она позовет, он жил ее желанием, ее игрушкой, послушным слугой, нетерпеливым любовником. Для Прохора все бабы земли слились в ней одной. Ему казалось, что так будет всегда, что Маринка когда-нибудь станет только его женщиной и ничьей больше, что только он умеет любить по-настоящему.

Как быстро пролетало время встреч, и как долго тянулись дни разлуки. А тут еще праздник на целую неделю. Маринка сказала, что проведет его с семьей и встретиться с ним не сможет. Но прошла неделя, за нею вторая. От Маринки ни звука, и он решил позвонить ей сам на работу.

Марина узнала его голос, поздоровалась и сказала сухо:

Я не велела вам объявляться самому. Ну, если нарушили условие, между нами все кончено, — торопливо положила трубку.

Марина! — но она уже не услышала.

«Что это?» — недоумевал Прошка, глядя на трубку, захлебывающуюся сигналом отбоя.

Через неделю он увидел Маринку с другим и понял причину своей отставки, вспомнив слова одной из прежних подружек: «Самый надоедливый для бабы — это послушный любовник. Дорожат лишь теми, кто нами не дорожит, не клянется в любви, не становится игрушкой. Будь таким, какой ты есть, и бабы всегда станут виснуть к тебе на шею. Не будь послушным. Преданность — это не сила, а слабость мужчин. На том сгорели многие. Бабы ценят тех, за кого держаться надо, а не тех, кто держится за нас…».

Лишь раз в жизни отступил он от этого правила и сразу был наказан.

Обидный урок запомнился, и Прохор решил раз и Навсегда: не впускать баб в сердце и менять их при первой возможности. А она представилась вскоре, едва увидел он диспетчера Аньку.

Худая, бледнолицая, она была похожа на забытую поганку. Может, потому никто не обращал на нее внимания. Да и как приметишь, копь ни сзади, ни спереди ничего не выпирало, и было непонятно, кто ж перед тобой?

Но, несмотря на внешность, у нее был грудной красивый голос, глаза цвета неба и стройные, будто выточенные, ноги. Над Анькой либо смеялись, либо не замечали. Вот так в столовой назвал ее один из слесарей стиральной доской, ни с чего, из куража обозвал.

Его все мужики поддержали ядовитым смехом. Прохор оглянулся, приметил слезы в глазах и вступился:

Чего наезжаешь на нее, козел? Иль тебе в бабе одно лишь приметно — жопа да сиськи? Ты глянь

в

глаза! В них душа светится чистая как небушко! А ноги! У сракатых таких не бывает. А то, чего нынче нет, появится, когда замуж выйдет. Первой красавицей станет! И ты не только в задницу, следы ее целовать будешь! И себя за все письки и сиськи кусать, что просмотрел и упустил! Давай, Аннушка! Садись ко мне за стол, милая! И плюй на всех! — предложил ей и помог принести поднос с тарелками.

Мужики хихикали, а Прошка в открытую стал ухаживать. И вечером после работы пошел проводить домой. Анька робела, заикалась от счастья, а он вел ее под руку на виду у всех.

Когда остановились перед большим двухэтажным домом, Аня сказала:

Здесь я живу.

Большая семья у тебя? — спросил Дылда.

Нет. Нас немного. Пятеро. Мать с отцом, бабушка и собака.

А я думал, весь дом твой…

Да! Весь наш. Места всем хватает.

Счастливые! А у меня мать в тесном маленьком домишке живет. Поэтому я в общежитии приютился, — вздохнул тихо.

А разве у вас нет семьи?

Нет. Не имею. Свободный как ветер!

Ну, тогда может зайдете к нам?

Это можно! — смело шагнул через порог и онемел…

Паркетный пол весь в паласах, на стенах ковры и картины. На потолках хрустальные люстры. Все в доме дышит достатком. Прошка вмиг догадался, что живет здесь не простой люд.

Когда Анна провела в гостиную, Дылда и вовсе растерялся. Громадный камин обдавал теплом. Напротив — зеркальный стол, большие мягкие кресла, диван накрыт белой медвежьей шкурой, еще одна большая на стене ножами и кинжалами увешана. Рядом — оленьи рога, в них вмонтирована лампочка, дающая неназойливый мягкий свет.