Не только остатки зубов выбили ему в милиции. Изувечили и искромсали так, что Влас, увидев Федьку в суде, не узнал его. И весь процесс сидел он злой, похрустывал кулаками.

— Пятнадцать лет… — прозвучало в приговоре. Отбывать срок Федьку повезли на Сахалин, куда труднее всего попасть ворам, откуда ни сбежать, ни улететь нельзя. Так говорили бывалые воры, тянувшие в зонах не одну ходку.

Федька не мог стоять на своих ногах, не мог владеть руками. Все было перебито, переломано. Он оказался настолько беспомощным, что не мог ни поесть, ни справить нужду. Он мог сидеть, если его посадили, лечь — не без посторонней помощи. Но встать самостоятельно не хватало ни сил, ни здоровья.

Федьку, как гнилой мешок, втолкнули в вагон, в дальний угол. Чтобы не видели другие зэки его косорылой, желто-зеленой личности. Там, подальше от фраеров, голодал и бредил, тихо плакал от беспомощности.

Его вытаскивали из угла лишь тогда, когда вонь от Федьки становилась нестерпимой. С него снимали приросшие к коже штаны, обмывали грязь и вонь. Накормив поспешно, снова заталкивали в угол, забывая о нем тут же на целую неделю.

Федька лишился даже голоса. Когда он хотел о чем-нибудь попросить, из его рта вырывалось шипенье или скрип. Слов не было. И зэки не считали Федьку за человека.

Он стал посмешищем для всех, ходячим трупом, уроком каждому: так, мол, поступят с тем, кто осмелится поднять руку на милицию.

К концу этапа он завшивел. По нему рекой ползли черви, разъедая человека заживо.

Когда его переносили из вагона на пароход, который перевозил партию заключенных на Сахалин, кто-то предложил помыть мужика в морской воде, и вскоре Федьку по горло посадили в горько-соленую воду, под присмотром двоих охранников, больше всех страдавших от Федькиной вони.

Вначале было больно и холодно так, будто не в воду, а в снег Колымы закопали по горло.

Все тело словно иглами закололо. Федька увидел, как вылезают из его тела черви и тут же сдыхают в морской воде.

Все внутри ныло, покалывало, щипало. Но Федька терпел, хотя слезы градом текли по его лицу. Их никто не видел.

«Мама родная! Зачем меня на свет пустила? За что такие муки выпали на долю мою. Уж лучше забери к себе, чтоб не мучиться больше! Зачем я вором стал? Простите, родные! Сам каюсь! Виноват перед вами, сжальтесь, заберите меня отсюда насовсем! Лучше уже не стану!» — думал мужик, прося помощи и понимания у тех, кто ничем уже не мог помочь ему.

Три дня старый пароход «Крильон» одолевал море, шел от Владивостока к Сахалину. И каждый день молодые охранники вытаскивали из трюма Федьку, сажали его в старый чан, заполненный морской водой. И держали в нем человека, пока не надоедало смотреть, как тот мучается.

А Федька плакал. Соленая вода, попадая на раны, обжигала болью. Но это лишь поначалу. Потом боль становилась терпимой, а вскоре отпустила вовсе. Исчезли черви. Быстро заживали ушибы и ссадины, шишки и синяки. Ноги и руки стали чувствовать тепло и холод. Федька в последнюю ночь на судне почувствовал пальцы на ногах и руках. Правда, встать самостоятельно еще не мог. Но уже уверенно сидел, не ронял беспомощно голову на грудь и плечи.

Когда его привезли во Взморье, он обрадовался, что будет отбывать срок в зоне, расположенной рядом с морем.

— А это что за пугало? — услышал он рядом с собой недоуменный голос.

С трудом повернув голову, Федька увидел мордатого мужика в военном кителе, не застегнутом на жирном пузе.

— Нам рабочие нужны! А вы кого привезли? Дармоеда? Так сачков здесь не надо! Убирайте! Мне он не нужен! — отказывался от Федьки начальник зоны.

Двое зэков, державших Федьку на плечах, отпустили его, и тот упал лицом в ноги начальнику.

— Это что за цирк! Все равно не возьму, как ни просите! Встаньте сейчас же! — заорал начальник зоны.

Федька попытался встать, но не смог.

— Хорошенькие дела! Инвалида! Калеку мне подбросили! У меня тут не богадельня! Отправляйте его обратно, откуда привезли! — кричал начальник зоны старшему конвоя.

— Куда я его дену? В расход пущу? Не повезу же за тысячи верст назад. Мне его навязали! Сказали, что в пути одыбается. А он не сдох! Еле доставили живым! Теперь все шишки на меня! Я при чем? Мне кого дают, тех привожу! Вы им говорите! Я с ним в пути намучился по горло! Второй раз не возьмусь. Пристрелю, как собаку! — побагровело лицо охранника. Он с ненавистью смотрел на копошащегося в пыли Федора.

— А может, симулирует?

— Да нет! Он совсем плохой был. В пути полегчало, когда его в морской воде держали. Он весь в червях был. Теперь, глядите, очистился от них. Гладким стал, как боров…

— Это — боров? С чего на ногах не стоит? Иль перекормили в пути? — обошел Федьку начальник зоны задумчиво, размышляя, куда пристроить этого хиляка, которого не расстрелял конвой, и в то же время получать от него хоть какую-то пользу.

— В банщики — не справится, в библиотеку — слабак. Во! Придумал! В каптерку его! Пусть учет склада ведет, покуда окрепнет! — придумал начальник зоны. И тут же велел врачу осмотреть Федьку, проверить, нет ли у того заразной болезни.

Врач внимательно осмотрел, сводил на рентген, сделал полный анализ крови. И через несколько дней доложил начальству, что инфекционных заболеваний у него нет.

Начальник зоны уже ознакомился с уголовным делом Федьки.

— Враг народа! Сын кулаков! Поджег лесоматериалы, сбежал из тюрьмы, примкнул к ворам. Был в розыске, судим, сбежал! Опять воровал! Снова разыскивался уголовным розыском! Опять воровал. Поймали случайно. Искалечил при задержании лейтенанта милиции. Ого! Вот это хиляк! Да такой тип похлеще моих уголовничков! Такие быстро на ноги встают. Зато беды с ним потом не оберешься! Вора сколько ни корми, человеком не станет, — вздохнул начальник зоны, решив отделаться от Федьки при первом же удобном случае.

Врач, несмотря ни на что, выпросил для Федьки две недели на восстановление здоровья. И, не мучая уколами, держал его в подогретой морской воде, заставляя есть плотнее и сытней. Давал выспаться вволю, ни о чем не спрашивал, не позволял никому приставать к Федьке с разговорами. Грел его под кварцевой лампой и заставлял пить брусничный сок.

И через десять дней тот встал на ноги: держась за стены, в который раз учился ходить.

Увидев, как старается мужик отвязаться от болезни, начальник зоны попридержал язык. Не стал попрекать, грозить. Спросил лишь коротко, подойдя вплотную:

— Работать будешь? — Федька согласно кивнул головой.

— Что умеешь?

— Строить. Дома, бани, из леса. — Он трудно выталкивал слова из больного рта.

— Может, в каптерку пока? Там полегче. А уже потом строить? — предложил начальник зоны, но Федька отрицательно замотал головой.

— Еще с неделю полечись, там видно будет, — ушел удивленный начальник зоны.

Через неделю Федька вышел на работу вместе с бригадой фартовых, строивших жилой барак для жителей поселка.

Конечно, дрожали ноги. Он быстро уставал. Но Федьку никто не подгонял, не торопил. Услышав, что довелось пережить человеку, даже закоренелые воры уважительно отнеслись к нему. Не потребовали магарыч с новичка, как это делалось обычно. Не ждали положняка. Взяли в долю сразу. Не попрекнув, что в зону он загремел совсем порожним.

Когда Федьке с воли пришли сразу две громадные посылки, он, не заглянув внутрь, поставил их на общий стол, за что вмиг получил уважение всего барака.

— А кент не жлоб! Не захотел на холяву дышать!

— Свой в доску!

— Эх, его бы в нашу «малину»! — послышалось со всех сторон.

Федька жил, стиснув кулаки до боли. Нечем было жевать хлеб, и он, размачивая его в кипятке, глотал, как кашу. Когда не было кипятка, сосал сухари, как конфеты. Он обжигался баландой. И вскоре почувствовал боль в желудке — ноющую, постоянную.

А кенты с воли присылали копченые колбасы и сыры. От них шел одуряющий запах. Но есть он этого не мог. Болели стертые до шишек десны. Ночами спать не давали. И однажды, не выдержав, пошел к врачу. Тот, зная, что мучает Федьку, повел его к начальнику зоны.