Алек пришёл в школу только на следующее утро. Наверняка он мылся тысячу раз, но всё без толку. Хоть он пытался вести себя как ни в чём не бывало, убийственная вонь тянулась за ним шлейфом. Что же касается семейного фургона, то он был теперь так же бесполезен, как если бы слетел вниз со скалы — можно смело выбрасывать на помойку.

Хотя Алек и не обвинил никого напрямую, чувствовалось, что он убеждён: это моих рук дело. Это ощущалось по тому, как он смотрел на меня — вернее, как не смотрел. Он наскочил на меня на третий день после происшествия со скунсом, когда мы выходили с английского — у нас с Алеком это был общий урок. Не просто случайно наткнулся, а нарочно подошёл, хотя за два дня я не услышал от него ни слова в мой адрес. Он смерил меня взглядом и с улыбкой, которую я не смог истолковать, сказал:

— Классная рубашка.

Я понял — ему просто хотелось вывести меня из равновесия; знаете, как бывает, когда говоришь: «Клёвые носки!» — человеку, у которого с носками и правда всё в порядке; этот человек весь оставшийся день ходит и мучается, что не так с его носками. Неплохой приёмчик, надо запомнить.

Но подначка Алека — это ещё пустяки. Гораздо больше меня беспокоили взгляды, которые бросали на меня другие ребята — взгляды, полные подозрения, которое они больше не стремились скрыть.

На следующий день, когда я вынимал из шкафчика книги, голос за спиной произнёс:

— Молодец, Джаред!

Я резко развернулся на каблуках, но окинув взором снующих вокруг ребят, не смог определить, кто из них произнёс эти слова. Это мог быть кто угодно. На лицах толпившихся в коридоре ребят явственно читалась убеждённость в том, что за происшествиями со скунсом и Лохматым Пеппером стояли Теневой клуб и я лично.

В тот же день, после полудня, я подбросил записки в шесть разных шкафчиков. В этих записках я вызывал Теневой клуб из царства мёртвых.

Некоторые места, как и некоторые люди, старятся с достоинством, другие — нет; они впадают в отчаяние и теряют уважение к себе. Так случилось с нашей старой мариной — шлюпочной гаванью, находящейся у северной окраины города примерно в миле от сгоревшего маяка. Местечко, скажем прямо — не для глянцевых открыток. В воде, сияющей радужными разводьями нефтяной плёнки, плавал всякий мусор. Деревянные столбы, некогда поддерживающие пирс для рыбачьих лодок, сгнили, из-за чего прогуливаться по причалу отважился бы только любитель отчаянных приключений. Конечно, оставались ещё рыбаки — крепкие орешки, каждый день до рассвета упорно отправлявшиеся в море из старой марины, но в остальном она была пустынным реликтом прошлого.

У дальней банки при входе в гавань сидел в воде полузатопленный остов парома — его прибило туда штормом лет десять назад. На южной стороне входа возвышался раскрошенный бетонный волнолом с потёками ржавчины — железные прутья его скелета были теперь открыты воде и ветрам. Прямо над волноломом, на возвышенности, с которой открывался вид на всю марину, лежал Погост.

Это было что-то вроде кладбища для отслуживших своё судёнышек. Рыбачьи лодки, яхты, моторки и тому подобное — все они оканчивали свой жизненный путь здесь, на Погосте. Само собой, когда владельцы приводили их сюда, только немногие признавали, что это окончательно, нет, что вы — лодки здесь для ремонта или на хранении. Так они и стояли на своих поржавевших тележках со спущенными шинами или на специальных подпорках и ждали, когда за ними вернутся хозяева. Но хозяева старились, уходили на тот свет или попросту приобретали себе другие хобби, а на Погосте их судёнышки умирали в муках при виде прекрасных океанских просторов, которых им больше никогда не бороздить.

Вид отживших своё лодок всегда производил на меня особое впечатление. На берегу судёнышки казались крупнее, чем на воде; будучи такими естественными и изящными на волнах, вытащенные на сушу, они выглядели неуклюже и чуждо.

Когда я был малявкой, лучше места для игры в прятки, чем старое лодочное кладбище, было не найти. Детишки резвились здесь всё время, до тех пор пока кто-то из них не упал с волнолома и не утонул. После этого несчастья Погост обнесли забором. Но на берегу океана, на солёном ветру ржавчина разъедает железную сетку, и времени на это требуется совсем немного.

— Ну, что скажешь? — осведомился Тайсон, пока мы пробирались в лабиринте проходов между брошенными лодками.

— Сойдёт, — ответил я.

Это Тайсон выдвинул идею встретиться здесь, а не на прежнем месте заседаний Теневого клуба — старом разрушенном фундаменте в лесу, который мы называли Стоунхенджем. Там жило слишком много мрачных воспоминаний; а кроме того, если мы под подозрением, то искать нас будут прежде всего именно там. Для нового тайного собрания требовалось новое тайное место.

— Сюда, — позвал Тайсон, показывая мне дорогу меж облупившихся каркасов. Мы пришли к останкам буксира, догнивавшим на железных кóзлах, таких маленьких, что судно умещалось на них не иначе, чем каким-то чудом. Старый буксир определённо был самым большим «покойником» на Погосте; он, словно монумент, возвышался у края волнолома, и с него открывался широкий вид на океан.

Волна разбилась о волнолом в каких-то десяти футах под нами, обдав брызгами весь остов мёртвого судна.

— Похоже, кто-то купил его на запчасти, — сказал Тайсон. — Выпотрошили начисто да и забросили.

В нижней части корпуса зияла дыра фута в два шириной. Без сомнения, старый буксир мог бы многое поведать, но, как я подозревал, услышать его историю нам не доведётся никогда.

— Я приходил сюда, когда мне становилось совсем не в дугу, — проговорил Тайсон, засовывая голову в дырку в борту. — Отличное место — тут тебя сам чёрт не найдёт. Глянь сам!

Я наклонился к дыре. Внутренность буксира воняла плесенью и дизтопливом и тонула в полумраке, так что я ничего не увидел.

И тут до моих ушей донёсся далёкий дребезг ржавой ограды — это значило, что либо наше собрание вот-вот начнётся, либо что нас сейчас отсюда погонят. Я поспешил на звук, но заблудился в лабиринте старых лодок. Так и получилось, что это Джейсон Перес нашёл меня, а не я его.

— Привет, — сказал он. Я обернулся. Джейсон стоял невдалеке, но не подходил. — Ну-у что... А где остальные?

— Ты первый.

— А. — Похоже, мысль о том, что он первый, ему не очень понравилась. — Вообще-то, я пропустил сегодняшнюю репетицию, чтобы прийти сюда. — Он сделал несколько шагов вперёд, я тоже — в надежде, что если мы подойдём друг к другу ближе, то неловкость исчезнет. Куда там. — Ты уверен, что другие придут?

— Нет.

— Если они не явятся, я сваливаю, — предупредил он. — Сам не понимаю, зачем я вообще сюда припёрся.

— Я рад, что ты пришёл. — Я протянул ему руку, и он долго молча смотрел на неё. Наконец, скрепя сердце пожал, но тут же напрягся, как будто увидел кого-то за моей спиной. Я повернулся — к нам шагал Тайсон.

— Это ничего, — успокоил я Джейсона. — Я сам его позвал.

— О... э... привет, Тайсон...

— Привет, — отозвался тот. Думаю, что ничего большего от этих двоих ожидать не стоило. Я хочу сказать, в последний раз, когда они встречались лицом к лицу, Джейсон в компании других пытался собственноручно утопить Тайсона.

— Так что... — промямлил Джейсон. — Ты теперь тоже член клуба, Тайсон?

— Не-а. Я что-то вроде независимого наблюдателя.

— Никакого клуба не существует! — раздался голос позади нас. Мы обернулись: из-за разбитого катамарана вышел Даррен Коллинз. — Теневого клуба больше нет, и я так думаю, мы собрались здесь, чтобы в убедиться в этом.

— Правильно думаешь, — отозвался я. Надо признаться, я вообще не ожидал, что он придёт. Из всех членов Клуба он отошёл от остальных особенно далеко: не разговаривал с нами, на уроках не подавал виду, что знает бывших соратников. Словом, вёл себя так, как будто не было никакого Теневого клуба, как будто единственным способом избавиться от прошлого было отрезать его напрочь. Точно так же он играл в баскетбол — не замечая ничего вокруг, кроме товарищей по команде, мяча и кольца. Потому-то он и был таким хорошим игроком.