22 сентября рано утром он находился уже в пути, как вдруг радиотелеграф в Адмиралтействе принял несколько раз повторявшиеся слова: «Aboukir, Hogue тонут 52°18′ Nord 3°41′ Ost».

Немедленно были отправлены самым полным ходом еще восемь миноносцев и адмирал Кристиан на Amethist, но задолго до их прихода все было кончено.

Новая трагедия прибавила в синодику свежие жертвы.

Инструкция, данная командиру Aboukir, предписывала держаться в темные часы к югу, а с рассветом переходить к северу. Боевые наставления эскадре рассматривали как главную опасность атаки миноносцев, на новую угрозу они не рассчитывали. Крейсирование днем к северу, т. е. по направлению к неприятельской базе, только увеличивало риск.

С момента улучшения погоды, по мнению Адмиралтейства, надлежало придерживаться южного района. По причинам, нам не известным, этого сделано не было, хуже того, крейсеры имели только 10 узлов ходу и, держась на траверзе друг у друга на расстоянии 2 миль, не ходили переменными курсами. Однако все же было установлено особое наблюдение за подводными лодками; с каждого борта имелось по одному орудию, готовому к действию.

Таково было положение дел, когда в 6.30 у правого борта Aboukir последовал сильнейший взрыв.

Не видя никаких следов лодки и считая, что он подорвался на минном заграждении, капитан Дрюмонд поднял сигнал «приблизиться, держаться впереди». Aboukir начал крениться на правый борт; когда крен достиг 20°, он остановился; были сделаны попытки выпрямить его затоплением противоположных отсеков, но затем крен вдруг стал так быстро увеличиваться, что не оставалось сомнений: крейсер переворачивается.

Приказание оставить корабль и спасаться на шлюпках выполнить было невозможным, так как мелкие шлюпки, кроме одного катера, оказались разбиты, а большие, спускавшиеся стрелой, не могли быть спущены за неимением пара для лебедок.

Через 25 минут после взрыва Aboukir перевернулся вверх килем.

К этому моменту капитан Никольсон (Hogue), предупредив Cressy, чтобы он следил за подводными лодками, подошел к месту гибели и остановился в 2 кабельтов. На Hogue одна вахта стояла у орудий, другая спускала шлюпки и сбрасывала за борт обеденные столы, скамейки и койки для помощи плавающим в воде товарищам. Капитан Никольсон намеревался, презирая опасность, пойти в гущу плавающих людей, дабы оказать им всю возможную помощь. Как только отвалившие шлюпки позволили дать ход, он поставил ручки машинного телеграфа на «вперед», и в этот же момент в крейсер попали две торпеды — с левой его стороны всплыла подводная лодка. Hogue немедленно открыл огонь.

В первый момент казалось, что повреждения не слишком серьезны, но уже через 5 минут шканцы были в воде. Однако доблестные орудийные расчеты оставались на своих местах, не прекращая огня до момента почти полного погружения, когда последовало приказание «спасайся, кто может».

Шлюпки Нодие и Cressy начинали возвращаться со спасенными с Aboukir, Cressy стоял рядом, посылая радиосообщение, принятое Адмиралтейством. Через 10 минут после, попадания торпед, в 7.17, Нодие пошел ко дну. Cressy, продолжая посылать сигналы о помощи, оставался, однако, на месте. В этот же момент с правой стороны в 2 кабельтов в направлении на скулу был замечен перископ, и послышался шум торпеды. «Полный вперед, обе!» — скомандовал командир, но не успел крейсер набрать ход, как одна торпеда попала в борт у задней трубы, а вторая прошла под кормой. Одновременно с этим увидели на левом траверзе боевую рубку другой лодки. Немедленно открыли огонь, послышались радостные крики о попадании, как вдруг в крейсер попала еще одна торпеда (у заднего мостика). Казалось, что она была выпущена с другой лодки, прикрывавшейся Нодие, так как шла по направлению к месту его гибели.

Последняя торпеда прикончила Cressy, он перевернулся и, продержавшись 15 минут вверх килем, исчез. Гибель эта стала самой ужасной — его шлюпки были полны спасенными с двух других судов и не могли оказать никакой помощи. Кругом не было никого, кроме нескольких голландских траулеров, не торопившихся подходить из-за боязни мин. Только через час к месту катастрофы пришел голландский пароход Flora из Роттердама, который, невзирая на опасность, смело начал работы по спасению.

«Я не нахожу слов, — писал капитан Никольсон, — достойных для оценки действий капитана Flora, рискнувшего во имя человеколюбия подойти к месту катастрофы, совершенно не зная, погибли ли крейсеры от подводной лодки или взорвались на минном заграждении».

Не меньшей похвалы заслуживали также подошедшие позже пароход Titan, спасший 147 человек, и парусные траулеры Coriander и J.C.C.

Коммодор Тирвит, несмотря на всю быстроту, с которой он вышел, получив известие о трагедии, прибыл к месту гибели лишь в 10.45.

Всего удалось спасти шестьдесят офицеров и семьсот семьдесят семь матросов, такое же количество офицеров и тысяча четыреста матросов погибли.

Тяжесть потери стольких драгоценных жизней усугублялась еще тем, что затонувшие крейсеры, мобилизованные в последнюю очередь, были укомплектованы резервистами, в большинстве семейными людьми. Потеря устаревших боевых единиц не была уже так ощутима для флота, но гибель такого множества сынов отечества, быстро и безропотно оставивших свои дома и семьи, чтобы прийти на призыв родины, являлась национальным горем.

Первое впечатление сложилось такое, что в атаке принимали участие пять или шесть подводных лодок, так как в продолжение часа было выпущено шесть торпед; поэтому, когда немцы объявили, что действовала только одна лодка, сообщению этому не поверили. Впоследствии, по мере выяснения различных фактов, сомнения в правильности германского сообщения исчезли. Крейсеры взорвала U -9 — довольно старая подлодка, впервые вышедшая в поход за время войны.

Как только коммодор Тирвит дошел до места гибели, 1-я флотилия эскадренных миноносцев была отправлена в Терсхеллинг, чтобы постараться отрезать возвращавшуюся лодку, но ничего обнаружено не было. 23 сентября она благополучно вернулась домой.

С начала войны ничто еще столь ярко не обнаруживало, какой произошел переворот в области морской войны, какое значение получило еще недавно сравнительно скромное боевое оружие.

В докладе, сделанном в парламенте, указывалось, что несчастья можно было бы избежать, если бы начальник отряда более точно придерживался инструкций Адмиралтейства, предусматривающих «новую» опасность, но вместе с тем запрос выяснил, что эта оплошность всецело искупалась его поведением в момент самой атаки.

Доблестный поступок капитана парохода Flora, спасшего двести восемьдесят шесть человек и доставившего их в Юмиген, между прочим, привел к дипломатической переписке по вопросу международного права. Наше министерство иностранных дел потребовало возвращения на родину спасенных на основании 15-го параграфа Гаагской морской конвенции, который устанавливал интернирование лишь пленных, высаженных на берег взявшими их в плен. Нидерландское правительство согласилось с точкой зрения нашего министерства, и 26 сентября спасенные после оказанного им самого радушного гостеприимства возвратились на родину.

Гибель Abaukir, Hogue и Cressy произвела на флот сильнейшее впечатление и привела к принятию ряда мер, на которых следует остановиться подробно. Первым последствием катастрофы стал приказ, которой обязывал флагманов и капитанов неуклонно соблюдать наставление, запрещающее подходить для оказания помощи к кораблям, взорванным подводными лодками или подорвавшимся на заграждении. Все корабли, находящиеся вместе с потерпевшими, должны немедленно выйти из опасного района и вызвать на помощь мелкие вспомогательные суда. Приказ заканчивался словами: «Это наставление является развитием принципа, отныне являющегося статьей боевого устава, по которому поврежденные в эскадренном бою корабли предоставляются собственной участи».