По дороге на работу размышляю над ее словами. А что, если это Джек орал весь день в домофон? Как ни стараюсь, не могу подавить в себе чувство вины. Вспоминаю, как пнула его в пах. Вспоминаю его побитое лицо и как отказывалась разговаривать с ним, пока мы летели домой. И как я стирала все его сообщения на автоответчике, а потом со злости позвонила на телефонную станцию и внесла его номер в «черный список». И как мы сожгли на кухне письмо.

Но потом вспоминаю его голос, когда он поднял трубку, и слова Хел. Мне не за что себя винить. Даже если в своем письме Джек поклялся в любви до гроба, разве я могу ему верить после всего, что он сделал?

Поздно.

Слишком поздно.

Я по-прежнему не в духе, когда дохожу до офиса на Шарлотт-стрит. Ну почему все так сложно?

Потому что легко бывает только в теории, но не на практике.

В теории жизнь можно разделить на три части: работа, любовь, обычная жизнь (в том числе дом, друзья). Проблема в том, что на деле все три сразу в руках не удержать. Пока у меня был Джек, в любви и обычной жизни все было замечательно, зато с работой дерьмово. А теперь наоборот: с работой все расчудесно, но вот с любовью — полный ивах.

Мне это не нравится.

Хочу все сразу!

Настроение улучшается, как только я оказываюсь на своем рабочем месте. Мне нравится моя работа. Джулиус всю неделю провел в разъездах, и это хорошо. Он не стоял ежеминутно у меня над душой, и я смогла во всем разобраться самостоятельно. Сегодня у нас с ним совещание — он попросил представить ему полный список своих предложений. И вот сейчас, добавляя последние штрихи, я вне себя от счастья. Это мое первое настоящее задание на настоящей работе. Я больше никого не замещаю.

Я так увлеклась, что не замечаю, как к моему столу подошла Дженни. На ней платье с сексуальным кружевным корсажем и дурацкий парик а-ля Клеопатра. Вечером она идет на званый ужин, и велено явиться при параде.

— Ну, как я выгляжу? — спрашивает Дженни, вертясь.

— Шикарно! Мужики все глаза обломают. — Замечаю на своем столе фотоаппарат. — Стой, не двигайся.

Дженни позирует, и я ее снимаю. После трех кадров кончается пленка. Пока она перематывается, Дженни стаскивает парик и взбивает волосы. Потом присаживается на край стола, наклоняется ко мне и заговорщицки шепчет:

— Я положила глаз на одного красавчика. Ему двадцать три года, вылитый Леонардо Ди… ну, ты знаешь. — Она складывает на груди руки и подмигивает: — Не сомневайся, я с ним непременно позабавлюсь.

— Ты неисправима, — смеюсь я.

— Да, исправлять уже поздно, — ухмыляется она. Потом смотрит на меня долгим взглядом. — А ты как? Полегчало?

Дженни и Сэм на этой неделе просто душки. Наверное, не стоило мне посвящать коллег в личные дела, но они были совсем не против. Благодаря им я не скисла окончательно. Энди зовет нас «Зачарованные» и каждый раз, когда мы возвращаемся с перекура, кричит: «Атас, мужики! Они вам яйца поотрезают!» А мы в ответ хохочем как дьяволицы. Кроме того, Сэм к нему неровно дышит.

Я вытаскиваю пленку из фотоаппарата и поднимаю глаза на Дженни.

— Он вчера принес письмо. — И?..

— Я его сожгла, даже не прочитав.

— Вот и умница, — улыбается она и одобрительно пожимает мне руку. — Я знала, что ты придешь в себя. В твоем возрасте не стоит сохнуть понапрасну, впереди еще столько времени и возможностей.

— Будь спокойна. Теперь я буду как ты, — говорю я. — Завтра иду в клуб.

— Вот и правильно. И помни: лучше смерть, чем компромисс.

Вот почему я восхищаюсь Дженни. Потому что она знает себе цену. Она делает что хочет и всегда следует своим решениям. Ей уже за тридцать, но я ни разу не слышала, чтобы она ныла, что ей плохо без мужчины или что ребенка нет, а годы летят. Если в ее возрасте она так уверена в себе, то мне и подавно не о чем беспокоиться.

Я могу быть как она.

Даже лучше.

В сто раз.

В офисе в предвкушении выходных у всех благодушное настроение. Я присоединяюсь ко всеобщему веселью и впервые с тех пор, как вернулась из Греции, чувствую себя замечательно.

В полдвенадцатого Джулиус зовет меня к себе в кабинет. Мы долго обсуждаем мои предложения; похоже, он доволен. Рассказывает, какие перемены планирует провести в фирме, и мне приятно, что наши взгляды во многом совпадают.

Все складывается как нельзя лучше.

— Ну что, перекусим? — спрашивает он. — Я голоден как волк.

Только я собираюсь согласиться, как звонит Энн, жена Джулиуса. Пока я собираю со стола свои бумаги, он говорит в трубку:

— Нет, не выйдет. Я обедаю со своим новым помощником. Договорились. Увидимся позже. Целую.

Почему я не могу себе найти такого, как он? Мужчину, который не стесняется своих чувств, который не обманывает и не изменяет? Ведь бывают же такие на свете. Джулиус — живое тому подтверждение. Где же они все?

Где, где… Дома с женами, вот где.

Когда мы усаживаемся в стильном ресторанчике в Сохо, я еще продолжаю размышлять на эту тему. Официант из кожи вон лезет, чтобы угодить Джулиусу.

— О, мистер Геллер. Не хотите ли чего-нибудь выпить? — спрашивает он.

Джулиус улыбается мне.

— Думаю, мы выпьем по бокалу шампанского, Том.

— А что мы отмечаем? — удивляюсь я.

— Удачное окончание первой недели.

Когда приносят шампанское, Джулиус поудобнее устраивается в кресле и спрашивает:

— Ну и как тебе?

— Здорово, — отвечаю я. — Мне очень нравится. Джулиус расправляет на коленях салфетку.

— Хватит врать, Эми. Я за тобой всю неделю наблюдал.

От удивления я открываю рот.

— Не волнуйся, работала ты отлично. Меня беспокоит твое душевное состояние.

Поверить не могу. Я ведь в лепешку расшибалась, стараясь казаться при нем веселой.

— Я не первый день живу на свете и способен заметить, когда у человека с личной жизнью не ладится. Не хочешь рассказать, что случилось?

— Неужели так заметно?

— Боюсь, что да. Может, сумею тебе помочь, — в конце концов, я тоже человек.

Я качаю головой. Он мой начальник, а не личный психиатр. И потом, он же мужчина. Ему меня не понять.

— Не стоит вам об этом знать, — отвечаю я.

— А может, стоит?

Придется что-нибудь рассказать, раз уж он такой проницательный. Делаю глубокий вдох и рассказываю про Джека, про наш отпуск и что со мной творится с тех пор, как мы вернулись. Пытаюсь обойтись самыми общими фразами, но когда Джулиус принимается задавать вопросы, я, сама того не желая, влезаю во все подробности.

— Что тебя больше злит — то, что он это сделал, или то, что сразу не признался? — спрашивает Джулиус.

— Не знаю. Но из-за того, что он сразу не признался, все, что было раньше, теперь ничего не значит.

— Но он все-таки тебе признался, а на это нелегко решиться, поверь мне.

Так я и знала. Типичная мужская реакция. Мне плевать, насколько тяжело было Джеку решиться на признание. По-моему, решительность и мужество тут ни при чем.

Принесли закуски.

— Однажды у меня случилась интрижка на стороне, — вдруг говорит Джулиус.

Я чуть не подавилась. Он? Примерный семьянин Джулиус, который не стесняется выражать свои чувства к жене при подчиненных? И он туда же?

— Энн об этом знает.

— Вы ей сами рассказали? — Поверить не могу, что это так.

— Конечно.

— Но как? В смысле… — Я смотрю на него во все глаза. — Разумеется, вы не обязаны мне рассказывать.

— Моя измена была еще хуже, чем у Джека. Я встречался с другой в течение шести недель, а потом еще пару месяцев не мог собраться с духом, чтобы признаться Энн.

— А почему вы не сохранили все в тайне? — Я честно пытаюсь не язвить, только не знаю, насколько это не получается.

— Потому что она стала подозревать. И потому что понял: скрывая правду, я проявляю к жене верх неуважения. Энн доверилась мне, и я обязан был оказать ей взаимное доверие.

— Она расстроилась?

— Конечно. Но Энн поняла и другое — рассказав ей, я все поставил на карту. Я все мог потерять: ее, детей, дом, семью. И она знала, что этого я хотел меньше всего.