И я только что ее закадрил.

Этого, конечно, никогда не должно было случиться. Вот она, а вот я. Север и Юг, лед и пламень, Красавица и Чудовище. Две противоположности, которые никогда не должны соединиться. У меня не было ни малейшего шанса понравиться Элле Трент. Она и рок-звезда или известный актер? Да. Она на свидании в фешенебельном ресторане? Да. Она и Джек Росситер под проливным дождем у дверей «Последней капли»? Нет. Никогда и ни за что на свете.

Понятное дело, я не жаловался на столь невероятный поворот событий. Мне было девятнадцать лет, и я учился на втором курсе художественного факультета в Эдинбурге. Единственная причина, по которой я смог закончить первый курс, — то, что мы с Эллой Трент сидели рядом в библиотеке. Когда я не сидел уткнувшись носом в книги, я сидел упершись взглядом в нее. Я смотрел, составлял планы и схемы. В конце концов я набрался храбрости и заговорил с ней. После нескольких ловких ходов с моей стороны (то ручку одолжу, то еще какую мелочь) мы уже стали кивком приветствовать друг друга.

Однако меня интересовало не содержимое ее шариковой ручки. Пять моих самых заветных эротических фантазий — в обратном порядке, для большего возбуждающего эффекта:

5. Заняться сексом втроем с Хейли и Бэки, близняшками с моего курса.

4. Попасть в плен к амазонкам в качестве племенного бычка для получения потомства.

3. Быть выпоротым мадемуазель Шапталь, моей школьной учительницей французского, и чтобы непременно она порола меня мокрым палтусом.

2. Остаться единственным выжившим в авиакатастрофе мужчиной, на необитаемом острове, с другими спасшимися — претендентками на титул «Мисс Мира».

1. Достичь оргазма одновременно с Эллой Трент после долгого и бурного секса.

За исключением рыбного фетиша под номером три (влияние моей рыбно-картофельной студенческой диеты), вполне стандартный для молодого человека список. Но вы посмотрите, в каком порядке стоят мои фантазии! Элла Трент круче неограниченного доступа к амазонкам? Нет, ну в самом деле. Придется это признать: она — номер один. Тут уж ничего не попишешь.

И вот мы у меня в комнате. Только что я тискал ее у входа в «Последнюю каплю» и потом в такси, по дороге сюда. Пока мы раздевались, я жадно пожирал ее глазами, смакуя каждый момент. Мне выпал шанс воплотить в жизнь самую желанную мечту. И если она делала это просто потому, что была под кайфом или потеряла свои очки и по ошибке приняла меня за Брэда, студента из Австралии, который ей нравился, — даже если и так, что тут такого? На тот момент ее присутствие в моей комнате было победой в долгой завоевательной кампании. Я подготовил почву для знакомства в библиотеке. Я выследил ее в «Последней капле» и «нечаянно» наткнулся на нее в баре. Я с ней болтал, очаровывал с таким усердием, словно от этого зависела вся моя жизнь.

И мой план сработал.

Она находилась в моей комнате, она лежала голая на моей кровати. Я увидел и победил. И вот-вот должен был кончить. Точнее, согласно моим эротическим фантазиям, мы должны были кончить вместе. Мы были на кровати, и все шло как надо. Нет, это будет не просто перепих. Это будет Секс Века. Я решил, что буду сексалепен, трахитителен, просто трахаделичен! Я буду ее Клинтом Иствудом, Шоном Коннери и Ричардом Гиром одновременно. Этого требовало от меня мое самолюбие.

И поначалу так оно и было. Мы со стонами катались по простыням, сжимая их в пальцах от страсти. Нежные поглаживания переходили в жесткую хватку и щипки. Это была не прелюдия, это была симфония, опера и канкан! Никогда в жизни я не хотел женщину так сильно!

— Нет, — сказала она, — сначала надень презерватив. Пожалуйста, скорее!

Мой план воплощения в жизнь самой великой мечты сработал, но кое-что другое работать отказывалось — я обнаружил это к своему ужасу, натягивая резинку. Либо кончилось действие двух с половиной литров пива, которые помогли мне набраться храбрости и влезть на Эллу. Либо я увидел ее совершенное тело и понял, что мне никогда не суметь удовлетворить его. Либо просто впал в шок от того, что сделал невозможное.

Какой бы ни была причина, результат не заставил себя ждать. Я почувствовал, как что-то опустилось у меня в животе, и увидел, как опустилось все под животом. Я наблюдал, как мой петушок в резиновом скафандре медленно скукоживается, сдувается, словно лопнувший шарик. Нет. Этого не может быть. Только не это. Не сейчас. Не с ней. Я не могу этого позволить. Запаниковав, я начал отчаянно представлять себе все фантазии с номера два по номер пять. Но мой член решил распорядиться по-другому. Если раньше я не мог заставить его упасть, теперь я не мог заставить его встать — первый раз в жизни. Он скоропостижно скончался. Мы с Эллой видели, как сник, увял, осел и умер.

— Поверить не могу, — сказал я.

— Только не надо мне говорить, — ответила Элла, встав с кровати и подбирая с полу трусы, — что раньше у тебя такого не было.

Я закрыл лицо руками:

— Во всем виновата моя мать. — Что?

— Это она назвала меня Брэдом, мне мое имя никогда не нравилось, — пояснил я с очень сильным австралийским акцентом.

В большинстве случаев, насколько я помню, перемены в моей жизни происходили медленно. Настолько медленно, что я их не замечал. Вот, например, переходный возраст. Только что тебе было одиннадцать лет, и ни одного волоска на лобке. Но десятью годами позже у тебя там уже столько волос, что можно подушку ими набить, мало того, волосы уже торчат из носа и курчавятся на ногах. Ты в полном недоумении, думаешь: «Как я до такого дошел? В какой момент я превратился из мальчика с нежной кожей в волосатого мужика?» Ответа на этот вопрос нет. Потому что на перемены ушли годы, а не секунды.

Но иногда все бывает по-другому. Иногда ветер перемен срывает тебя с места и через секунду выбрасывает далеко-далеко. Это ошеломляет, поражает. Ты стоишь, оглушенный, видишь, как далеко тебя занесло, и понимаешь, что назад дороги нет. Вот так и сейчас. Я в своей спальне, утро, восемь часов. Лежу в постели в обнимку с красивой девушкой, ее голова покоится на моей груди, и ее сонное дыхание попадает в ритм биения моего сердца. Еще пару недель назад моей реакцией на такую картину было бы:

а) в моей постели спит девушка; отлично, значит, мне вчера удалось кое-кого снять;

б) в моей постели спит девушка… черт! значит, я не могу от нее сбежать;

в) в моей постели спит девушка; надо ее разбудить; блин, как же ее зовут?

Но я знаю, как ее зовут. Ее зовут Эми. Сегодня воскресенье. Прошло полторы недели с тех пор, как меня уволил Поли. Прошло полторы недели с того дня, как мы поговорили с Эми и решили, что теперь нет ее и меня, но есть мы. И сейчас моя реакция на ее присутствие в моей постели:

а) Эми спит в моей постели; отлично, значит, я ее все-таки охмурил;

б) Эми спит в моей постели; хорошо — мне бы не хотелось, чтобы она спала в чьей-нибудь другой;

в) Эми спит в моей постели; здорово, потому что просыпаться без нее плохо.

Поначалу я сопротивлялся, но потом понял, что перемены не всегда ведут к худшему. В данном случае — точно не к худшему. Потому что эти перемены не ограничились только моим отношением к Эми. Как сказали когда-то хиппи, весь мир изменился. Мои преданные и старые друзья — постеры с голыми красотками, коллекция расплющенных насекомых «умри, муха!» на моем окне, красные махровые носки и семейные трусы — сорваны, счищены или выброшены в стиральную машину. Не обошли перемены стороной и саму постель. Простыни, наволочки и пододеяльник теперь чистые и выглаженные. В пепельнице всего четыре окурка вместо сорока. А подарок Мэтта на мой двадцать пятый день рождения — выпуск «Плейбоя» за март 1971 года — вытащен из-под матраса и перепрятан в коробку на антресолях.

Но перемены бывают и к худшему. И если речь идет о работе — это так.

Первое желание по возвращении домой, когда меня уволили, — вылепить копию Поли из шакальего говна, начертить мелом пентаграмму на дорожке в саду и, читая молитву в обратном порядке, протыкать его внутренние органы вязальными спицами. Отбросив эту идею из практических соображений (найти шакалье говно в это время года очень сложно), я придумал кое-что более подходящее.