Лицо его внезапно исказилось, из любезного, даже приятного, стало напряженным и отталкивающим.

— Павел Петрович, — умоляюще проговорила Лопухина, — ради Создателя, успокойтесь, не нужно так переживать, все как-нибудь устроится!

Император слепо на нее взглянул и попытался взять себя в руки, но внутренняя обида, раздражение так его разжигали, что у него от напряжения начали подрагивать губы.

Я пристально смотрела на него, слышала его мысли, и мне казалось, что главная драма этого человека состоит в том, что провидение решило жестоко подшутить и над ним, и над страной, которой он управлял. Не было большей насмешки, чем вручить педанту, аккуратисту, человеку четкому и конкретному, скипетр державы, в которой разгильдяйство и необязательность возводятся едва ли не в ранг национальной гордости.

— Простите, я, кажется, вас совсем расстроил, — виновато сказал он. — Последнее время кавалер из меня стал совсем никудышный. Вы со мной совсем заскучали.

— Напротив, ваше величество, — решилась подать голос я, — мне было слушать вас необычно интересно.

— Право, вы мне льстите, — холодно поблагодарил он. — Есть ли какие новые известия по вашему делу?

Вопроса я не поняла, да и откуда у меня могли быть известия, когда я находилась под арестом. Однако нужно было что-то отвечать, и я сказала:

— Ничего нового по моему делу не прояснилось, но следователь, что вы назначили, дознался до главного.

— Прохоров? — вспомнил он. — Умный и проницательный, я его не забуду. А кто тот молодой человек, что выследил и убил заговорщиков? Он кажется из Преображенцев?

— Поручик Михаил Семенович Воронцов, — напомнила я. — По приказу графа Палена он состоит при мне дозорным.

— Сын Семена Романовича? Посла в Англии? — оживился император. — Рад, что у достойного человека достойный сын. Видно, ему повезло гораздо больше, чем мне!

— Это тот юноша, что пришел с вами? — заинтересованно спросила Лопухина.

— Да, это он, ваше сиятельство, — подтвердила я.

— Тогда он не просто герой, но еще и душка, — нежным голосом сказала она. — Его, право, стоит наградить по заслугам!

— За то, что он герой или за то что, душка? — добродушно рассмеялся Павел.

— Ну вас, право, — отмахнулась Анна Петровна, — он в первую очередь герой! И сразу видно, что добродетелен. Он на меня не осмелился даже поднять глаз!

— Ну полно, полно, — озабочено сказал император, — с вами время летит незаметно, а у меня еще много дел. Я вынужден откланяться, меня уже ждут в Михайловском замке.

На этом аудиенция была закончена. Павел поцеловал нам руки и, круто повернувшись на каблуках, вышел. Анна Петровна сразу погрустнела и не скрывала, что ей стало скучно.

— Государь очень много работает, — с сожалением сказала она, — и совсем себя не бережет!

Я пробормотала несколько слов, соответственных моменту, и поняла, что мне пора честь знать. Лопухина мне улыбнулась холодной светской улыбкой и отпустила от себя.

— Очень рада была с вами познакомиться, надеюсь еще с вами повидаться, — сказала она на прощанье, но провожать меня не стала.

Я сделала реверанс и сама пошла прежней дорогой в приемную, где изнывал от скуки и неизвестности мой защитник. Вернулись мы назад безо всяких приключений.

Встреча с императором произвела на меня сильное впечатление. Теперь стало понятно, почему Павла Петровича так не любят в Петербурге. После императриц, более полувека управлявших страной с женской тонкостью и деликатностью, первый же мужчина на троне сразу начал проявлять агрессию и проводить реформы, грозящие переменить всю привычную российскую жизнь.

Пален, да и, видимо, не только он, спали и видели обрести новую правительницу, не любящую, или того лучше, не умеющую вмешиваться в государственные дела. Я для этой цели подходила, вне всякого сомнения, более других возможных претендентов. Какой временщик не мечтает о послушной марионетке на троне!

— Миша, — взмолилась я, отталкивая поручика, — ну пожалуйста, смерите свой пыл, мне нужно подумать. Вы, кстати, очень понравились Лопухиной!

— Право? — с деланным равнодушием ответил он, с неохотой меня отпуская. — А я так вовсе ее не заметил!

— А мне показалось, что она очень красива! — нарочно сказала я, посмотреть, что он ответит.

— Ежели вы хотите увидеть настоящую красоту, — взволнованно произнес он вполне в духе нашего восемнадцатого века, — тогда посмотритесь в зеркало!

— Сразу видно, что у вас дурной вкус! — с обидой сказала я, вспомнив, что обо мне подумала Лопухина. — Вы не умеете ценить настоящую породу!

— Ха, тоже мне, порода! — презрительно, засмеялся он. — Мы, Воронцовы, известны с одиннадцатого века, и происходим от князя Шимона Африкановича, выехавшего из Норвегии в 1027 году в Киев к Ярославу Мудрому, а Лопухины влезли в дворяне после смутного времени, когда только ленивый не получал дворянства и титула.

— Тогда совсем другое дело, — иронично улыбнулась я, — выходит мне, не имеющий вообще никакого происхождения с вами никак нельзя ровняться!

— Ну зачем вы так, Алевтина Сергеевна! — обиделся Воронцов и на время оставил меня в покое.

Я опять вернулась мыслями к Палену. Стать Российской императрицей, думаю, лестно любой девушке. Тогда хотя бы появляется надежда решить главный женский вопрос с одеждой. Однако ввергать огромную страну в смуту и междоусобицы, даже ради такой благой и благородной цели, как модные туалеты, мне не хотелось. К тому же совсем не нравилась перспектива делиться властью с безродным шведом. В конце концов, нам нужно учиться как-то управлять своей страной и без участия варягов!

— Алекс, но почему вы так жестоки! — прервал мои монархические раздумья Воронцов, которому надоело попусту слоняться по комнатам. — Мы ведь ночью идем к Щербатовой, так что же попусту терять время!

— Миша, вы только и думаете о глупостях! — сердито сказала я. — А вдруг к нам кто-нибудь придет?

— Так кому приходить?! — горячо заговорил он, стараясь казаться убедительным. — Павел вас уже видел, Палена во дворце нет.

— А следователь? Он с того раза еще и не показывался! — нашла я хоть какой-то довод держать его в узде.

— Если вы наденете свое муслиновое платье, которое вам так идет, тогда вам незачем будет и раздеваться! — сладострастно щурясь, посоветовал он.

Отчасти я его понимала. Развлечься нам было совершенно нечем. Переживать по поводу Российской короны мне прискучило, но и легко уступать Мишиным уговорам не хотелось.

— Миша, неужели, кроме этого вас ничего не интересует? — строго спросила я.

— Почему же, конечно, интересует, — тяжело вздохнув, ответил он, — я люблю геометрию и астрономию. Вам что, рассказывать о геометрии Евклида?

— Лучше расскажите о Луне, — вздохнув, сказала я.

— Так чего о ней рассказывать, — тоже вздохнул он. — Луна она и есть луна. Среднее расстояние ее от Земли равно 60,27 экваториальным радиусам Земли.

Сообщив эти полезные сведенья, он с таким вожделением уставился на мою грудь, что мне стало за него просто неловко.

— Вот видите, значит, нам есть о чем поговорить, — лукаво сказала я. — Так что там еще известно о Луне?

— Много чего известно, — угрюмо сообщил он, садясь рядом со мной на диван. — Ну, пожалуйста, только один поцелуй!

— Нет, никаких поцелуев! — твердо сказала я и отстранилась от него на безопасное расстояние.

Мне и самой хотелось, чтобы он меня поцеловал, и не один раз. Но, не знаю почему, вдруг появилось упрямство, с которым я уже не могла совладать. Миша, вместо того чтобы оставить меня на время в покое, начал настаивать и совсем все испортил. Хорошо хоть наше утомительное инкогнито было нарушено Огинским и князем-сержантом с обещанной одеждой. Настроение у меня тотчас улучшилось, и я бросилась в свою комнату к зеркалу примерять Преображенский мундир.

Не могу не сказать правды, мужская одежда оказалась много неудобнее женской. Она везде жмет, и к тому же у нее масса лишних дурацких пуговиц и застежек. Однако когда я оделась в сержантский мундир, и спрятала волосы под париком, то превратилась в очаровательного, стройного мальчика-солдата.