Крестьян оказалось слишком много, чтобы незаметно, не оставляя следов спрятать их в лесу. Когда казаки увидят, что мы тут натворили, и бросятся в погоню, тогда…

Даже думать о таком мне не хотелось. Миновав лагерь, я выскочил на опушку. На наше счастье, на пустоши пока никого не было.

— Ну, что? — спросил Степан, который, оказывается, бежал следом за мной.

— Пока их не видно, — констатировал я и так очевидное. — Нужно отсюда срочно убираться!

— Куда же мы денемся с бабами и детьми? Враз догонят…

— А что ты предлагаешь? — мрачно спросил я, первый раз за сегодняшний день испытывая растерянность.

— Пусть мужики за себя сами дерутся, — спокойно ответил Степан.

— Чем, десятком сабель? Да они их в руках держать не умеют…

У меня уже был случай готовить из крестьян волонтеров, и я вдосталь намучился, прежде чем добился хоть каких-то сносных результатов.

— Тогда нужно устроить засаду, — подумав, предложил Степан. — В поле с конными нам не справиться, а в лесу может быть и получится. Навалимся скопом…

— Не знаю, — с сомнением сказал я, уже понимая, что это единственный выход. — Крестьяне, поди, в неволе ослабели…

— Ничего, мы привычные, как-нибудь с божьей помощью совладаем с недругами, — сказал сзади спокойный голос.

Мы обернулись. Здоровый, голубоглазый мужик с окладистой русой головой, застенчиво улыбаясь, утвердительно кивал головой на наш немой вопрос.

— Ничего, ты нам только слово скажи, мы за себя постоим!

— Ладно, — невольно согласился я, — стойте, а слов я вам, сколько хочешь, скажу! И говорю первое: нужно срочно готовить дубины.

— Это само собой, — кивнул он головой, — как же иначе.

— Тебя как зовут, — вмешался в разговор Степан.

— Меня то? Иваном меня кличут, по родному батюшке. Он Иван и я Иван.

— Вот и хорошо, Иван Иванович, собирай мужиков, и запасайте дубины, возле костра есть сабли и ножи, можете их взять.

— Так уже взяли, как же иначе. Наше такое дело крестьянское.

При чем тут крестьянство я не понял, но выяснять не стал. Иван Иванович мне понравился, хотя и говорил много лишних слов. И еще он хорошо улыбался, показывая ровные белые зубы. Несмотря на пережитые лишения, изможденным он не выглядел.

— Ладно, вы готовьтесь, а мы со Степаном посмотрим, как лучше устроить засаду, — сказал я. — Казаки ищут нас вон в том лесу, но к обеду, скорее всего, вернутся, так что к полудню нужно быть готовыми. Успеете наделать дубин?

— Как не успеть, дело привычное. Ты лучше скажи, добрый человек, ты сам из каких будешь? Шапка, я смотрю, у тебя басурманская, армяк казачий, и сам вроде как не из наших, не из крестьян.

— Обо мне можешь спросить у Григория Гривова, — ответил я Ивану, чтобы зря не путать слушающего разговор запорожца, непонятностью своего происхождения, — он меня давно знает.

Я лежал в душной избе на жесткой лавке и размышлял о превратностях судьбы. Получалось, что вся наша жизнь это какая-то одна большая неприятность, когда после редких минут затишья, тебя, помимо твоей воли, опять затягивает в водоворот, из которого неведомо как выбираться. И если бы такое происходило только со мной. Нет, куда ни глянь, всюду и у всех одно и то же. Стал царем, тут же появились заговорщики, нашел любимую, у нее объявляется сварливая, сволочная матушка, сел в новенький, упакованный «Мерседес» последней модели, получил пулю в голову.

Правда, пока ни короны, ни красавицы, ни «Мерседеса» у меня не было, но это только усугубляло положение. Получалось, что кучу неприятностей я получаю просто так, безо всякой, пусть даже временной, но сладкой компенсации.

— Выпьешь водицы? — спросила, наклоняясь надо мной, женщина с лицом почти полностью закрытым от подбородка до глаз черным платком.

— Не хочу, — не очень любезно, почти грубо, отказался я. Пить я действительно не хотел, а она упорно предлагала мне воду каждые десять минут.

— Хорошая водица, свежая, только что из колодца, — соблазняя, пропела она.

— Где моя собака? — игнорируя предложение, спросил я.

— Где же ей быть, во дворе. Хотели на повод взять, так он зубы скалит, не дается!

— Позови!

— Как так позвать? — искренне удивилась она. — Разве можно грязному псу в чистую избу входить?!

По поводу того, что изба чиста, у меня было собственное мнение, которым я делиться не стал. Приказал, не скрывая раздражения:

— Сказал, зови, значит зови!

Женщина вздохнула, и уже направляясь к выходу, предупредила:

— Грех это!

— Грех попусту языком болтать и мужчинам перечить! — бросил я ей в след. — Смотри, черти тебе на том свете покажут!

— Полкан, Полкан! — послышался ее голос снаружи. — Иди сюда!

Скоро в дверях показалась волчья морда и пес, не испытывая никакого трепета от греховности своего явления в человеческом жилище, подошел к моей лавке, сел и положил морду на край.

— Ну, что, друг Полкан, досталось нам с тобой? — спросил я.

Пес состроил глазки, пошевелил бровями и ушами и скорбно вздохнул.

— Ничего, как-нибудь прорвемся!

Полкан прижал уши и широко зевнул, показывая свои мощные клыки и розовый язык, что на собачьем языке, видимо, означало полное согласие.

— Порубили нас с тобой недруги, а мы все равно до сих пор живы!

И тут собака не возразила, согласно заскулила и уставилась на меня любящим взглядом.

— Ишь, тварь бессловесная, а все понимает, — вмешалась в разговор женщина, — водицы испить не хочешь?

— Пусть собака останется здесь, — тоном, не терпящим возражения, сказал я, и закрыл глаза.

Перед моим мысленным взором, как писали в старинных романах, предстали недавние драматические события. Освобожденные из плена изголодавшиеся крестьяне первым делом собрали все казачьи съестные припасы. Удивительно, но вместо того, что бы наброситься на еду и рвать кусок друг у друга, они вели себя на удивление деликатно и организованно. Пока мужчины заготовляли оружие, в виде дубин и заостренных кольев, женщины спешно готовили пищу. Они развели костры и в котлах заварили похлебку из ржаной муки — тетерю. На все про все ушло совсем немного времени, так что поесть до начала боя успели все.

Казаки, чего я больше всего опасался, к обеду не вернулись, так что кое-как подготовиться к засаде мы смогли. По приблизительно прикидке, силы были почти равные, в банде народа было чуть больше сотни человек, у нас примерно полтораста мужчин, способных держать в руках дубину или кол. Разница состояла в том, что одни были вооружены до зубов и являлись профессиональными воинами, другие мирными землепашцами, самым грозным оружием которым они когда-либо владели, был топор.

Крестьянами командовал тот самый голубоглазый Иван Иванович, человек явно организованный от природы, способный без истерики, суеты и бестолковщины, решать любые возникающие вопросы. Талант в нашем отечестве во все времена довольно редкий. Мы почему-то предпочитаем устраивать авралы, путаться, нервничать, стервенеть от чужой и своей несобранности. Возможно, только в таком пограничном состоянии наш человек испытывает полноту жизни.

Это как в любви: взрыв страсти, после которого наступает апатия и пресыщение. Думаю, что каждый гражданин нашей страны способный хоть что-то делать, а не валяться на диване и смотреть телевизор, испытал эту национальную особенность на собственной шкуре.

Однако в тот момент, когда мы ждали нападения казаков, мне было не до широких обобщений. Мы со Степаном спешно учили крестьян орудовать дубинами и кольями, сворачивать шеи противникам, стаскивать всадников с лошадей. Короче говоря, учили благородному искусству убивать себе подобных.

Всех не способных держать в руке дубину народного гнева, в сопровождении нескольких крепких мужчин мы отправили прятаться в лесу, за оврагом. В стане остались только «воины».

Казаки межу тем все не возвращались, что приводило всех к излишнему нервному напряжению. Известно, что хуже всего ждать и догонять. Особенно если догонять некого, а ждать приходится реальную смерть. Когда все было готово к обороне, боевой дух крестьян начал понижаться. Пошли разговоры о жестокости и непобедимости казаков, начались даже отдельные упреки в наш со Степаном адрес, по поводу того, что мы вмешались не в свое дело и, выходит, подставили под удар невинных людей.