Я внимательно осмотрел местность. До ближайших деревьев было около километра. Если его конь спрятан там, значит, у него остались сообщники. Подобраться туда незамеченным будет невозможно, если, конечно, не ползти всю дорогу по-пластунски. Воевать в одиночку с целой бандой я пока был не способен, к тому же, в любом случае сначала нужно было вернуться назад и найти потерянный камзол. Кроме того, что это была моя единственная одежда, в нем остались все деньги.

— Полкан! — позвал я.

Пес не отозвался. Ждать его было бессмысленно. Захочет, сам найдет. Я сориентировался, как мы примерно ехали, и пошел искать пропажу. Пока я спал в седле мы, судя по следам и примятой траве, петляли по всему пустырю. Как будто пес намерено наводил меня на засаду. Камзол нашелся быстро. Падая, он развернулся и зацепился за низкорослый кустарник. Рядом оказался и мешок со вторым нашим гусем, остатком вчерашнего пиршества. Я оделся, прикрепил нагрудный щит, потом надел шапку степняка. Сделана она была оригинально, в лисий хвост вшит стальной шлем в виде котелка, обтянутого материей. Понять, что это такое можно было, только с изнанки, взяв ее в руки. Получалась своеобразная военная хитрость.

Теперь я оказался не только вооружен, но и худо-бедно — защищен. Всё это не шло в сравнение с оставленными в Москве бухарским шлемом и прекрасной кольчугой, но и то, чем теперь располагал, было лучше, чем ничего.

Не успел я экипироваться, как из кустарника выскочил пес. Он был весь в репьях, и, как все собаки, страшно озабочен. Полкан требовательно посмотрел на меня, вильнул толстым хвостом, повернул голову в ту сторону, откуда только что прибежал и нырнул в заросли. Я приглашение понял и пошел за ним. Идти пришлось недалеко. Уже скоро послышалось тревожное ржание. Я побежал и скоро выскочил на проплешину, где на земле лежала связанная лошадь.

С таким способом прятать лошадей, я еще не сталкивался. Кочевник связал ей ноги и положил на землю. Бедолага оказалась совершенно беспомощна и теперь храпела, пытаясь одновременно встать и отодвинуться подальше от сидящего в нескольких шагах пса. Вид человека, да еще в шапке хозяина, ее немного успокоил, однако судорожных попыток освободиться от пут она не прекратила.

Лошадка оказалось невысокой, мохнатой и по виду не очень отличалась от крестьянских беспородных одров. Однако, имея в виду, ценность боевого снаряжения кочевника, я понадеялся, что это только видимость. Не мог такой ухарь ездить на крестьянской Сивке.

Оставив лошадь на месте, я проверил упряжь и переметную суму, которая оказалась здесь же рядом с седлом и попоной. Там, как я и думал, нашлись червонцы в четырех кожаных мешочках, общим весом грамм в триста. Для этой эпохи, довольно большие деньги. Цехин, дукат, червонец, так по-разному назывались золотые монеты этого времени, весил всего два-три грамма, но имел высокую покупательную способность. Кроме золота в суме был «сухой паек» кочевников: твердые как галька сырные шарики, вяленое мясо и пресные лепешки. Полкан сидел рядом и облизывался, умильно поглядывая на мясо.

— Сначала съедим гуся, а то он испортится, — объяснил я ему, убирая припасы назад в переметную суму.

Пес, как и следовало, ожидать, не возразил, и каждый получил свою половину жареной птицы. Пока мы ели, лошадь продолжала храпеть, поглядывая безумным взглядом на «волка». Похоже, прежде чем ее освободить и взнуздать, нужно было куда-то удалить пса. Однако тут случилось такое, что, как мне кажется, не поддается разумному объяснению. Покончив со своей частью гуся, Полкан подошел к лошади и облизал ей морду, после чего она сразу успокоилась.

Теперь я безо всякой опаски перерезал путы, и конек резво вскочил на ноги. Делать нам здесь больше было нечего. Оседлав коня, я сел в седло. Полкан без команды побежал в сторону далекого леса. Конь без команды затрусил за ним следом. Это уже совсем вышло за рамки моего понимания.

На казачью стоянку я натолкнулся к вечеру следующего дня. Собственно, наткнулся на него не я, а Полкан. Прибежал, красноречиво показал мордой в нужную сторону, а потом, для особо тупых, еще широко зевнул и опустил вниз хвост. Я намеки понял, приготовил оружие и поехал туда, куда он указал.

Казаков было пятеро. Они развели костер и готовили ужин. Их стреноженные лошади паслись тут же на поляне. Мое неожиданное появление произвело сильное впечатление. Особенно лисья шапка и татарский лук. Казаки, решив, что на них напали степняки, вскочили и схватились за оружие. Я спешился, поклонился и спокойно стоял, ждал, что они будут делать. Разглядев в свете костра европейские черты лица и то, что на мне русский камзол, они успокоились. Какое-то время мы просто разглядывали друг друга.

— Ты кто такой? — наконец нашелся один из них, здоровый малый так экзотично одетый, что определить стиль и национальную и половую принадлежность его платья было невозможно. Такое смешение мужских и женских нарядов, востока и запада, в архитектуре называется эклектика, а в одежде просто немыслимо. Единственно, что красноречиво говорило о его казачестве, это оселедец и сдвинутая на ухо папаха.

— Сам не видишь? — ответил я, подражая южному говору. — Казак!

Добровольно назвать себя казаком в то время не пришло бы в голову никакому нормальному русскому человеку.

Чтобы не обидеть нынешних казаков, оговорюсь, что в это время казаки были совсем другим этносом, чем, скажем, в восемнадцатом и девятнадцатом веках. Кому интересно представить, что являл собой этот необузданный, смелый и бесшабашный народ, тот может прочитать статью Гоголя по истории Малороссии.

— Казак говоришь? — переспросил ряженый, почесывая за ухом обнаженным кинжалом. — А имя у тебя есть?

С именем у меня было все в порядке:

— Звать меня Тарас Бульба! — нагло заявил я.

— Не слыхал, — сказал он. — Ты из чьей ватаги?

— Из своей, — осторожно ответил я, что бы назвав какое-нибудь известное казачье имя не попасть впросак. — Товарищей растерял, один домой возвращаюсь.

— Говор у тебя вроде как не наш, — продолжил сомневаться он.

— И ты не по-нашему говоришь, — согласился я. — Сами то вы откуда будете?

— С Днепра, — вмешался в разговор человек небольшого роста с круглым лицом и редкой азиатской бородкой. — Садись, Тарас, с нами, отведай, что Бог послал.

Бог им послал большие куски свинины, варившиеся в закопченном медном котелке и мучную похлебку в котле побольше.

— А почему у тебя платье татарское? — не поддержав приглашение, продолжил цепляться любознательный эклектик. — Может ты басурманин?!

— А на тебе, почему бабий летник надет? — вопросом на вопрос ответил я. — Ты случаем не баба?

Ответ казакам понравился, и все кроме любознательного рассмеялись. Он же только хмыкнул, но ничего не ответил. Все вновь расселись вокруг костра. Похлебка пахла так аппетитно, что я решил отложить расспросы до окончания ужина. Меня продолжали рассматривать, но вопросов больше не задавали. Казаки заговорили о возвращении на Дон. Путь им предстоял неблизкий, но по этому поводу сетований не было.

То, как они общались между собой, мне понравилось. Казаки в разговорах казались людьми степенными и положительными. Никто не хвалился воинскими подвигами и разгулом. Все это как-то не вязалось с захватом деревни, убийствами и угоном жителей в рабство. Однако пока делать выводы было рано. Я скромно сидел возле костра, стараясь не привлекать к себе внимание, в разговор не лез, только отвечал на вопросы.

Когда поспела тетеря (похлебка из ржаной муки), кашевар, самый молодой из ватаги, симпатичный парень лет двадцати, снял котел с огня, положил на тряпицу соломаху (ржаное квашеное тесто), и пригласил всех к трапезе. Казаки помолились Богу, сели вокруг котла и по команде старшего, того самого любознательного человека в разномастном платье, начали по очереди черпать варево. До мяса пока дело не доходило, сначала ели тетерю. Для каши она была слишком жидкой, для бульона — густой, но, в общем-то, довольно вкусной. Я сидел вместе со всеми, как гость, участвуя в очередности совать ложку в котел сразу после главного.