— Стой, если хочешь, — смилостивился я. — Говори, зачем вместо молитв Господу, попусту по дорогам шляешься?

— Не своей волей, воевода приказал! — торопливо ответил он. — Крепко приказал сыскать страшного вора и крамольника! Не я один, все здешние по лесам ходят.

— Что за крамольник? — перешел я к самой интересной части разговора.

— Знаю только что бывший государев окольничий, а что и почему не ведаю. Казну он большую украл и в бега пустился! Да долго бегать не пришлось, поймали его!

— Как поймали! — невольно воскликнул я.

Все эти поиски бояр я, грешным делом, принял на свой счет. И должность и пропавшая казна указывали именно на меня.

— Нынче после обеда поймали, — довольный, что я перестал попрекать его грехами, рассказывал помещик, — на дороге и взяли. Он, было, припустился бежать, да шалишь! Далеко не уйдешь! Поймали и убили как собаку! Я сам видел! Да ты, святой человек, можешь сам сходить посмотреть, это совсем недалеко, верст пять отсюда. Висит голубчик на березе вверх ногами!

— А точно это тот окольничий, может быть, его с кем-то перепутали? — спросил я, теряясь в догадках.

— Тот самый и казна при нем, злата серебра несметно, говорят, кто увидел, от такого богатства чуть умом не тронулся. Да и одежда его, все в точности как воевода описал!

— Одежда, — повторил я, начиная понимать, кто вместо меня сейчас висит вверх ногами на березе. — Если одежда, тогда конечно. Ну, а с тобой, что делать будем? — перешел я к заключительно фазе разговора.

Помещик поежился и перекрестился:

— Грехи, святой человек, у меня, конечно, есть, чего зря говорить, но, клянусь, замолю!

— Ладно, езжай с Богом и впредь не греши. Я теперь за тобой буду присматривать. Мне по моему подвигу о каждом человеке все доподлинно известно! Оставь на подаяние монету, какую не жалко, и езжай!

Довольный что легко отделался от юродивого, помещик сунул мне несколько медных московок и резво вскочил на коня.

Опять я остался на дороге один. То, что вместо меня поймали моего обидчика колодника Николая, сомнений не вызывало. Не то что бы я жаждал его крови, но обстоятельство, что на земле стало одной сволочью меньше, грустных мыслей не вызывало. К тому же его гибель давала мне несколько дней форы. Пока разберутся, что убили не того человека, будут подозревать, что главную часть денег растащили свои же, и разыскивать основную казну, можно будет уйти далеко от Москвы. Особенно если ты не босиком, а в ступнях.

«Слово и дело», как говорили в предшествующую политическую эпоху верные псы грозного царя опричники. Я принял для себя окончательное решение переквалифицироваться в юродивого, еще раз осмотрел ноги, привязал сыромятными ремешками к подошвам примитивную обувку и ступил на жидкую грязь российских дорог.

Дождь между тем, то стихал, то начинал поливать как из ведра. Постепенно я привыкал идти без одежды. Ноги чавкали по грязи, тело блестело под водяной пленкой, тонкие шелковые, к тому же еще и белые подштанники липли к ногам, лишая последнего укрытия мою стыдливость.

Впрочем, для юродивых что мужчин, что женщин в легкости и призрачности одеяний препятствий не существовало. Мне доводилось видеть особей обоего пола в таких легких одеждах, по сравнению с которыми, мои исподние штанцы, можно было посчитать верхом приличия. Другое дело, что смотреть на моих голых «коллег» было не самым эротичным занятием. Это и не удивительно, в добровольные сумасшедшие шли кроме простых психов, весьма своеобразные люди.

Пока я шел лесом, особого неудобства от легкости одеяния не испытывал. Однако когда попал в довольно большое село, пришлось напрячься, что бы не испортить всю затею.

Удивительно, как глубоко сидят в нас приличия и застенчивость. Мне казалось, что я совсем раскрепощенный человек, но стоило стать объектом всеобщего внимания, как захотелось провалиться сквозь землю. А внимание мне в селе оказали большое, даже несмотря на непогоду. Казалось, что поглядеть на прохожего психа сбежалось все наличное сельское население.

К счастью уважение оказываемое божьим людям, не позволяло публике улюлюкать и производить подобные неуважительные действия, не то мне бы пришлось совсем кисло. Однако когда приходилось для благословения поднимать руки, прикрывающие одно нескромное место, чувствовал я себя не то, что не в своей тарелке, а словно бы даже в чужой.

— Божий человек, благослови! — то и дело слышались призывы страждущих. Ну и как мне было осенять их крестным знамением одной правой рукой, левой держась за просвечивающиеся подштанники? Все-таки у меня недоставало одежды, а не вкуса. Вот и приходилось демонстрироваться селянам во всем своем мужском естестве. Добро бы требовали благословения только мужики и парни, ан, нет, они даже как-то терялись на фоне представительниц прекрасного пола! Мало того, что ко мне пристали обычные мирянки, даже упитанная попадья с двумя зрелыми дочками выплыли из церковного двора, полюбоваться необычным юродивым.

— Божий человек, зайди в наш храм, батюшка зовет, — пригласила меня эта матрона, не поднимая скромного взгляд выше пояса. К сожалению, не своего, а моего.

Что делать, пришлось в сопровождении многочисленного эскорта идти в церковь.

Храм оказался довольно богатым с десятком больших икон. Во втором ряду иконостаса над царскими вратами, как было принято, располагалась икона Спасителя, а по сторонам его Богородица и Иоанн Предтеча.

Я низко поклонился Спасителю и осенил себя крестным знамением. Сзади непонятно почему зашептались.

Находиться в таком виде в церкви, мне было, по крайней мере, неловко. Однако кроме меня это, кажется, никого не смущало. Навстречу уже шел священник, маленького роста старичок, явно много старше своей пышной матушки. Он так радостно устремился навстречу, что мне стало непонятно, кто кого должен благословлять. И вообще что это за торжественная встреча во время ливня!

Когда я только вошел в село, сразу появилось чувство, что меня здесь ждут. Теперь, наблюдая странное поведение батюшки, я уверился в этом окончательно. Меня, или кого-то вроде меня, ожидало все здешнее население!

— Благослови тебя Господи, божий человек! — сказал поп, подойдя ко мне вплотную, после чего перекрестил меня и протянул руку для лобызания. Пока же я целовал ему руку, интимно добавил. — Мы тебя уже давно поджидаем!

После его слов у меня словно камень упал с души, стало понятно, что меня просто с кем-то перепутали. Я поцеловал слабую старческую руку и остался стоять столбом перед царскими вратами, не зная, что делать дальше.

— Божий человек, после службы осчастливь своим присутствием мою скромную трапезу, — попросил батюшка, со слезами на глазах рассматривая мое мокрое нагое тело.

— Буду очень рад, — ответил я. Ответил просто, а совсем не по нашему, не по юродивому.

Батюшка ласково кивнул головой и отправился проводить службу. Я же остался в стоять перед алтарем в одиночестве. Все остальные прихожане толпились за моей спиной, а кто не сумел протиснуться в храм, в дверях и снаружи. В церкви был прохладно и меня начал потряхивать легкий озноб. Тотчас сзади стали шептаться. Меня все это начало серьезно беспокоить. Совсем не хотелось, когда ошибка обнаружится, чтобы разочарованные миряне накостыляли мне ни за что ни про что по первое число. Однако пока до этого было далеко, и я просто стоял на месте, ожидая, когда священник кончит службу.

Продолжалась она, как мне показалось, очень долго. Стоять на израненных ногах было больно, я невольно переступал с ноги на ногу. Каждый раз, стоило мне пошевелиться, сзади начинали шептаться. За время службы мои подштанники почти высохли и, наконец, потеряли свою недавнюю прозрачность. Хоть это немного примирило с длинным ритуалом.

Но все когда-нибудь кончается. Священник, наконец, последний раз помахал кадилом, облобызал иконы и удалился в царские врата. По идее можно было уходить, но сзади стеной стояли люди, которые, кажется, и не собирались покидать храм. Было чувство, что они ждут от меня каких-то действий. А вот каких, я понять не мог.