— Мне это жизненно необходимо, — сказал Мори. — Большое спасибо за советы и помощь. Не могли бы вы дать мне на всякий случай вашу визитную карточку?

Деятельность Юми-тян направляла кинокомпания со штаб-квартирой в зеркальном здании в Харадзюку. В центре вестибюля стояла ее статуя — Юми-тян в полный рост. Ее лицо улыбалось с плакатов на стене и со значков на лацканах форменной одежды персонала. Ее голос выводил хит в лифте.

Мори вручил визитную карточку Сады секретарю в приемной. Девушка почтительно поклонилась, провела его в боковую комнатку и принесла чашечку зеленого чая. Через некоторое время появилась женщина, которую Мори мгновенно узнал. Теперь у нее была прическа «под мальчика», рот стал шире, а подбородок тяжелее. Ей было под тридцать, но ее лицо свидетельствовало о многих трудно пережитых годах.

Лет двенадцать назад это лицо — в то время девически нежное, с аккуратными ямочками на щеках, мелькало на экранах национального телевидения. «Персиковые сестры» — Руми и Коко — восемнадцать месяцев были драгоценной собственностью шоу-бизнеса, их программа шла по пять вечеров в неделю, они снимались в большом кино, участвовали в мультипликациях, выходили пластинки, рекламные ролики… Высокие до визга голоса, скандирующие бессмысленные слова, ритмично дергающиеся фигурки, округлые бедра во весь экран и трясущиеся свежие груди — это запомнилось.

Что потом? Мори воспроизвел в памяти «прощальный концерт» и трогательную до слёз пресс-конференцию, на которой «Персиковые сестры» объявили, что уходят со сцены, чтобы снова стать обычными девушками. Им было уже лет по девятнадцать — возраст ветеранов в их положении юных певичек, привлекающих публику непосредственностью и обаянием юности… Потом неудачное возвращение на сцену с новым, «взрослым» репертуаром, несколько номеров разговорного жанра, несколько браков и разводов, о которых скупо сообщали бульварные газеты. Больше практически ничего.

Женщина представилась менеджером Юми-тян. Мори продемонстрировал самую обворожительную из своих улыбок.

— Вы не Руми из дуэта «Персиковые сестры»? — спросил он. — Я был одним из ваших неистовых поклонников.

— Коко вернее, — ответила она.

— О, простите! Все равно, вы были моей любимой певицей. Я уже десять лет хочу получить ваш автограф.

Это заявление вызвало лишь кривую улыбку Коко, но Мори настаивал:

— Как поживает Руми? Она тоже мне очень нравилась.

— Понятия не имею. В последний раз, когда я о ней слышала, Руми занималась стриптизом в Фукуоке.

— Правда? Буду следить за ее рекламой.

Коко посмотрела насмешливо.

— Что-нибудь не так? — спросила она. — Ведь программа прошла хорошо, правда?

— С этим все в порядке, — ответил Мори как бы мимоходом. — Ожидаем наивысших зрительских оценок сегодняшней дневной программы. Но мне надо кое-что уточнить в фоне съемки для показа на следующей неделе.

Коко была озадачена, но не могла отказать — все-таки перед ней был вроде бы представитель одной из основных телевизионных компаний с визитной карточкой Сады-сан.

Она провела Мори в кабинетик, заваленный журналами и фотографиями. В углу сидел молодой человек, глядя на три экрана, смонтированные на его письменном столе. На одном Юми-тян была в роли гейши в костюмированной драме. На другом она пела в рекламной вставке о рисовом печенье. На третьем смущенно отвечала на вопросы насчет своих сексуальных предпочтений.

— Это Судзуки-кун, — сказала Коко. — Он предоставит вам все, что нужно. Прошу меня извинить, у нас начинается совещание.

Судзуки-кун установил видеоаппарат для Мори и снабдил его фотографиями пресс-конференции. Один снимок настолько заинтересовал Мори, что он незаметно сунул его в свой карман.

Лицо Юми-тян на этом снимке расплывалось, зато на заднем плане были хорошо видны будки с телефонами и перед ними двое мужчин: бизнесмен средних лет с совиными чертами круглого лица и господин помоложе в белом плаще.

Макс Шаррок понаблюдал, как блондинка сняла вечернее одеяние и нагишом нырнула в бассейн. Она глупо хихикала, чувствуя себя в поднебесье от кокаина, которого Митчел не жалел для гостей. Митчел всегда был отличным хозяином.

Девушка бултыхалась, ее пышная грудь вздымалась над водой. Она позвала Шаррока к себе, готовая принять его. Без сомнения, Митчел для этого и пригласил ее. Но Шаррок лишь ухмыльнулся и отрицательно покачал головой. В эти дни он был чересчур занят сексом, гольфом, игрой в мяч и пора было остановиться. Очередная фаза «Проекта Рекард» требовала переключить энергию на дела.

Он взял бокал шампанского с подноса официанта и вернулся на лужайку. На импровизированной сцене трудился джаз-диксиленд — группа ребят из Нового Орлеана. Несколько человек танцевало. По соседству развернулось представление пантомимы. Автомобили ждали момента, когда гости захотят прокатиться. В рощице играл струнный квартет. Митчел отмечал таким образом свое сорокалетие. И был прав. Он достиг очень много в сфере изучения общественного мнения в округе. Его работа стоила дорого.

— Ну, тебе нравится, Макс? Все в твоем вкусе, надеюсь?

Это был Митчел, радушный, как всегда.

— Прелесть, — признал Шаррок.

— Семьдесят шесть процентов гостей заявили, что им у меня весело и приятно, девять процентов не определились, а остальные уже в таком состоянии, что не поняли вопроса… Макс, я хочу тебя кое с кем познакомить. — Митчел подхватил его под локоть и подвел к высокой брюнетке. — Познакомься с Сюзан, моей новой свояченицей. Сейчас ее рекламируют.

Шаррок отметил чувственный рот, блестящие волосы, живые, веселые глаза. Уже далеко за тридцать, но великолепные ноги и поистине прелестная шейка. На это Шаррок всегда обращал внимание.

— Я подумал, что вам двоим, возможно, есть о чем поговорить, — продолжал Митчел. — Оба зарабатываете на жизнь, делая вид, что будущее у вас на ладони.

Лицо ее определенно было знакомо Шарроку.

— Здравствуйте, — сказала она, сверкнув довольно строгой улыбкой.

— Сюзан стоит того, чтобы с ней познакомиться, — сказал Митчел. — Она признана на Уолл-стрит лучшим аналитиком за последние четыре года: предсказывала обвал в восемьдесят седьмом, падение спроса в прошлом году и прочее. Если бы ты делал все по рекомендации Сюзан, ты бы вдвое разбогател.

Теперь Шаррок вспомнил. Это — Сюзан Заварони. Ее профиль он видел в «Джорнэл» на прошлой неделе. Ее называли «Херувим Уолл-стрит». В ней было сочетание открытой сексуальности и надменного ума, что Шаррока всегда особенно привлекало.

Они обменялись мнениями о причинах колебаний на бирже. Шаррок был в этом весьма компетентен. Еще старшеклассником он околачивался на бирже и к окончанию юридического образования заработал четверть миллиона долларов.

Нынешнее положение удручало Сюзан.

— Я рекомендую своим клиентам продавать все, — сказала она категорически. — Мое мнение — скоро наступит крах.

— Так уж и крах, — парировал Шаррок. — Америка возвращается к вершинам. Рынок, по-моему, в хорошей форме. Что, к черту, может ему грозить?

Ответ Сюзан был пространным и многоплановым, но сводился к слову «Япония». По ее мнению, экономическая экспансия восьмидесятых годов оплачивалась японскими накоплениями. Но процесс уже неуправляем. Во всяком случае, японские власти больше не в состоянии его контролировать.

— Исчезла стабилизирующая сила, — сказала она. — Система вот-вот развалится. Знаете, как сказал Йейц:[8] «Все разваливается, когда центр не в держит».

— Йейц? Он включен в информационный бюллетень?

Она впервые рассмеялась — приятно, раскатисто, морща бровь.

— Да будет вам, — продолжал Шаррок. — Японцы запуганы квотами в торговле, политическими переворотами и прочим. Они ни на что не осмелятся.

— Не зарекайтесь, — сказала Сюзан. — Там утверждается новое направление. Нас они больше не уважают, они устали от затюканности. А дело, с которым выходит этот Рекард, может быть последней соломинкой.