Нет, Яан — сын какого-то другого человека. Даже не бывшего мужа Кайи.

Джеку представилась длинная череда мужчин: шаркая ногами, они идут мимо нее. И он в их числе. Бредет, повесив голову. Один из многих.

— Я кое-что пропустил. Отчего она заплакала, а потом заговорила о правде и лжи? — позже спросил он Говарда.

— Да ни с того ни с сего, — ответил Говард. — Может быть, из-за моей шутки насчет ЦРУ. С иностранцами ведь никогда не знаешь, где у них больная мозоль. Между прочим, уходя, уже на пороге, она заявила, что непременно тебе позвонит. Насчет аккомпанирования Яану. Теперь ситуация сильно упростилась, правда? Никакой кровной связи. Сопутствующих потерь, как говорят юристы, удалось избежать. Скажи мне хоть спасибо, скотина ты неблагодарная.

— Спасибо, Говард.

Джек и не заметил, как проспал на диване полдня. Из забытья его вывел звонок телефона. От причудливого сновидения в памяти осталась лишь смутная картина бегства и вымазанных черной липкой гадостью лошадей. Джек откашлялся и взял трубку. Вопреки опасениям, звонила не Кайя, а его ученик Радж, щупленький двенадцатилетний гений из Индии, Джек занимается с ним по вторникам, но в этот вторник он про урок совершенно забыл. Радж, как и его учитель, обладает абсолютным слухом. Живет он в фешенебельном районе Чок-Фарм, на втором этаже, а на первом — шикарный магазин кулинарии и деликатесов, который принадлежит его родителям. Радж уже на крыльце, звонит по мобильнику, потому что ему никто не открывает дверь. А времени половина шестого, даже больше.

Джек соврал, что возился в саду, и пошел ополоснуть лицо холодной водой. Они с Раджем работают сейчас преимущественно над фразировкой; в память о Кларе Ноулз, Джек предложил взять Сати, «Gymnopedie» № 2. Занятие прошло на удивление гладко. Он посоветовал Раджу посильнее налегать мизинцем на самую низкую ноту, чем очень развеселил мальчика.

— У тебя фразы не знают, где они завершаются, — пояснял Джек, хлопая ладонью по нотам. — А ведь у каждой есть начало, середина и конец. У тебя же середина может оказаться в конце, а конец — в середине; в результате в следующих двух тактах тебе некуда двигаться. Каждая фраза — это целая история. Смотри, вот эта длится пять тактов. Значит, тебе нужно предугадывать развитие твоей истории.

— Тогда в конце концов я расскажу их все, — со свойственным ему апломбом заключил Радж. В школе он наверняка успевает лучше остальных по всем предметам, кроме физкультуры, и с досады одноклассники его поколачивают.

— Верно, — подтвердил Джек, чувствуя, как у него теплеет на сердце: смышленый ученик — отрада для учителя, это одна из привлекательных сторон преподавания. — А большая история, которую Сати предлагает тебе разыграть, состоит из маленьких рассказиков. И каждый со своим настроением, говаривала моя давняя учительница музыки. Как и мы сами. Каждый из нас — это большая история, состоящая из множества мелких.

— Только у человека в одно и то же время происходит несколько маленьких историй, — подхватил Радж. — Они друг на друга налезают, как чешуйки у рыб. А в музыке не так.

Господи, подумал Джек, не мудрено, что в школе его задирают.

— Мне кажется, Радж, у нас все куда сложнее, — сказал Джек. — Больше похоже на пучок спутанных проволочек, чем на рыбью чешую.

— Надеюсь, что не на голую проволоку, подсоединенную к мощному генератору, — вставил Радж, выразительно корчась на табурете.

— Нет. Но если ты влезешь в мою шкуру, то — да.

Радж закатился смехом и чуть не свалился на пол.

Тут опять зазвонил телефон; в трубке послышался голос Кайи.

Ему совсем не хочется умереть на электрическом стуле. А что еще важнее, он никому не желает такой смерти. Завтра в одиннадцать утра он встречается с Кайей в Ридженс-парке. В среду, по ее словам, у нее в гостинице выходной. Он не стал спрашивать, чем она там занимается: момент неподходящий, есть опасность поставить ее в неловкое положение. Скорее всего, работает горничной: меняет грязные простыни, вытирает пятна от напитков на прикроватных столиках, вытаскивает из-под матрацев заскорузлые комья бумажных салфеток и носовых платков, у двери номера сваливает в кучу влажные махровые полотенца, которые в прачечной потом стирают и отбеливают, в ущерб мировой экологии. Как-то, приехав в Мадрид, Джек остановился в четырехзвездочном отеле и застукал уборщицу на месте преступления: она обшаривала его чемодан. Какой только плесени не водится в больших отелях! А какими желаниями одержим персонал! Постояльцам лучше в углы да под ковры не заглядывать — себе дороже. То же самое можно сказать и про мир музыки, подумал Джек и усмехнулся. Он возился на кухне: Милли скоро должна вернуться из Оксфорда. Теперь его главная задача — спланировать свои действия так, чтобы никому не причинить боли, чтоб обойтись без жалоб и доносов. Кайя должна понять, что между ними все кончено. Он извинится за то, что ей привирал, и на этом точка. Отлично. А в качестве возмещения он будет бесплатно давать Яану уроки. И деньгами поможет. Внесет свою лепту в строительство новой Европы.

Милли ни о чем не узнает. Он представит Кайю как мать одного из своих учеников, и все будет шито-крыто.

Рубашка на нем еще отдавала больничными запахами, хотя уже побывала в стирке. Его мать привыкла и к своим страданиям, и к лечебным процедурам; все вошло в свою колею.

Милли приехала из Оксфорда в половине одиннадцатого, измученная и раздраженная: без видимых причин поезд простоял в тоннеле полтора часа. Внимание, сказал себе Джек, входим в зону предменструального напряжения. Ступай неслышно и заметай следы, точно лис. Раз Микель умер, может быть, того лиса все-таки выпустили из клетки возле дровяника. Не забыть бы спросить Кайю.

Ужин, который он старательно приготовил, не удался. Жене обычно нравится его запеканка с мясом, но, простояв в духовке лишний час, блюдо пересохло и вдобавок стало отзывать пропотелым исподним. Милли молча насупилась и подлила себе вина. Но в кулинарной неудаче он не повинен, решил Джек.

До приезда жены он смотрел по кабельному телевидению какой-то малоизвестный документальный фильм о постановке в Румынии оперы по «Андромахе» Расина и теперь самому себе кажется вялым английским занудой. Убийство Пирра было представлено прямо на сцене: под, откровенно говоря, чахлую и скрипучую музыку в жестяную ванну вбухивали жуткое количество свиной крови. Молодой композитор с пуссетами в ушах и прической под панка, очевидно, помешан на Штокхаузене и Кейдже. А в общем, можно считать, что получилось очень свежо.

Джек пожалел, что не родился там, где жизнь трудна и интересна, хотя сознавал, что само это желание типично для обитателей Хэмпстеда.

Он принялся пересказывать Милли этот документальный фильм, но она отделывалась лишь невнятными междометиями; мысли ее витали где-то далеко, глаза остекленели. Она выступала на конференции с докладом о юртах и разбранила чиновника из градостроительного ведомства за инструкции, затрудняющие использование юрт под жилье. В ответ чиновник разразился пустой бессмысленной речью, выставив ее перед участниками собрания какой-то хиппачкой.

Отстраненность жены действовала Джеку на нервы, хотя он понимал, что злиться глупо: после тяжкого, посвященного юртам дня она же не обязана, следуя некоему идеалу семейной жизни, восторженно внимать описанию румынской оперы по трагедии «Андромаха».

На эстраде в Ридженс-парке он увидел группу детей из Хорватии. Некоторые в джинсах и майках с надписью на груди: «Хороший Стрелок Молодец — Этот Хорватия!», остальные — в национальных костюмах.

Джек пришел рано, Кайя пока не появилась. Погода для сентября стоит на редкость жаркая, к чему бы это? Бред, не хватало еще волноваться из-за погоды.

Он сел в шезлонг; тут же подошел служитель и взял плату. Ребятишки прекрасно пели хорватские хоралы и народные песни, но потом перешли на английскую популярную классику. Когда они завели «Вечер трудного дня»[119], Джек поднялся и ушел. Зря они это поют, думал он. Прочие зрители в шезлонгах, по большей части престарелые англичане и туристы с фотокамерами, снисходительно улыбались и хлопали.