Нам известно, что король не обладал чувством юмора или сочувствием к простым людям и продолжал охотиться со своими гончими. Однако к 1607 г. его страсть начала потихоньку угасать, и сэр Джордж Чеворт отметил, что «его величество уже не так одержим своей страстью, чтобы предаваться ей в любую погоду, – хотя в погожие дни он попрежнему стремится проводить как можно больше времени в поле, в холодные или дождливые дни предпочитает оставаться дома».
В то время в Европе охота считалась в первую очередь развлечением, в котором не было места для риска или физических трудностей. Организация охоты становилась все более и более утонченной, князья старались превзойти друг друга во всевозможных развлечениях и причудах. Удобно расположившись в специально построенных беседках и галереях, они уничтожали сотни оленей, кабанов и множество разнообразной дичи, которую к ним подгоняли загонщики. Отчасти такому отношению способствовало и широкое распространение огнестрельного оружия.
Следуя этой общепринятой моде, И. Солер, автор «Полной истории охоты в Мадриде» (1795), прежде всего превозносил достоинства охоты, очищающей ум и укрепляющей тело, вскользь упомянув о сопровождавших ее трудностях: «Участие в охоте является самым приятным, полезным и забавным способом отдыха, потому что она будоражит сознание и заставляет забыть обо всех заботах и жизненных невзгодах, укрепляет тело и способствует развитию ловкости, вызывая при этом небольшую усталость».
Однако в Англии в начале XX в. продолжало доминировать спартанское отношение к охоте как к спорту, в котором не было места роскоши. Отсутствие удобств и физическое напряжение считались неотъемлемой составляющей преследования дичи. Охотник должен был находить удовольствие в том, что он мог охотиться в любую погоду, независимо от результата.
Ружейные охотники, такие как полковник П. Хокер (1786-1853), были привычны к зимним ночам на болотах, они могли промокнуть и продрогнуть до костей ради единственного выстрела по дичи на утренней тяге.
В своем дневнике 1820 г. Хокер сообщает в записи от 15 января, что «нынче ночью два человека замерзли до смерти в своих плоскодонках». Ничтоже сумняшеся он подготовил свою лодку к 28-му числу и просидел в ней «с 7 часов вечера до 7 часов утра… так и не сделав ни одного выстрела. Никогда более мне не приходилось попадать в такой переплет».
Охотникам и писателям викторианского периода[2] нравилось говорить о физических трудностях и опасностях, подстерегавших каждого, кто отправлялся на охоту, правда неизменно подшучивая над собой. Так, Г. Камминг, приобретший известность после публикации своей книги «Пять лет жизни охотника в далеких просторах Южной Африки», заявлял своим читателям, что превосходным охотником на львов может стать лишь тот, кто «не боится смерти, обладает особой выдержкой и самообладанием, хорошо изучил привычки и места обитания львов, неплохо разбирается в охотничьем оружии».
Другой известный охотник, Х.А. Ливсон, писал под псевдонимом Старый Шекари. Страдая, как и Хокер, от военных ран, Ливсон продолжал вести активный образ жизни и охотился по всему миру. Его рассказы, написанные как роман, необычайно увлекательны, временами волосы шевелятся от страха и перехватывает дыхание.
В книге «Охота в разных странах» (1877) Ливсон, например, выступает в основном как типичный охотник, «привыкший к смерти, которая подстерегает его в любой момент, но он готов встретиться с ней лицом к лицу». Правда, весь эффект пропадает от описания последующих событий. Рассказывается, как Ливсон вместе со своим компаньоном основательно подкрепляется за завтраком (приводится полный перечень съеденного).
Захватив с собой несколько жестянок с паштетом из утиной печени (фуа-гра) «на тот случай, когда они не смогут в достаточном количестве достать еды во время путешествия», они, к счастью, находят удобное пристанище. Здесь они получают прекрасный обед и встречают красотку, которая «очарована его прекрасным спутником». Но все кончается хорошо: натянув лосины и вооружившись своим драгоценным карабином Уитфорта, Ливсон убивает все живое в радиусе 300 ярдов.
Восхищенный прекрасно организованными охотничьими экспедициями, Т. Рузвельт во вступлении к книге Бейли-Громана «Мастер охоты» (1904) писал, порицая тех, кто не «требует от охотника ни физического, ни духовного напряжения»: «В свое время подобное отношение оказывалось вполне возможным, однако сегодня считается совершенно неприемлемым. Отсутствие трудностей и лишений превращает охоту в приятное времяпрепровождение в автомобиле, палатке или вагончике. Выстрелы в заранее приготовленную дичь в специальные дни сопровождаются изысканным угощением из всевозможных лакомств, привезенных в специальных фургонах или с помощью мулов. Сама же охота не требует никаких усилий от ее участников, представляя плохую пародию на суровую охотничью жизнь, когда мужчина был вынужден полагаться только на свою выносливость, зоркий глаз и необычайную выдержку. Только они становились залогом его безопасности и помогали выжить в поединке с дикой природой».
Храбрость и самоотверженность, честное соперничество подменялись жаждой крови и ничем не оправданной жестокостью. Первыми такие качества стали проявлять римляне: сражавшиеся с животными люди и животные с животными должны были добивать друг друга на арене, окруженной орущей толпой.
В XVI в. возродили подобную искусственную разновидность охоты. В Англии она проявилась в виде преследования быков и медведей. Иоганн-Георг I, эрцгерцог Саксонский, был заядлым приверженцем аренных боев, используя для этой цели в качестве сцены большой открытый рынок в Дрездене. Именно сюда привозили зубров из диких лесов Польши и выставляли их против медведей, кабаны сражались с волками и оленями.
Сам эрцгерцог иногда также выходил на арену, чтобы пронзить животное своим копьем. Похожие придворные развлечения достигли своей кульминации в отвратительном развлечении по подбрасыванию лис. Оно происходило следующим образом: два человека, стоявшие друг от друга на расстоянии 20 или 25 футов, удерживали концы широкой тесьмы или веревки. Ненатянутая средняя часть лежала на земле. Как только испуганное животное прогонялось через арену, державшие канат натягивали концы, подбрасывая животное в воздух. Поверхность арены специально покрывалась опилками или песком, чтобы искалеченное животное не сразу умерло.
Использовали также и смешанные пары животных, стравливая которых удовлетворяли жажду к жестоким развлечениям. В Дрездене во времена герцога Саксонии Августа Сильного (1694-1733) ради потехи однажды подбросили и предали смерти 687 лис, 533 зайца, 34 барсука и 21 дикого кота. В конце 34 молодых борова и 3 волка были помещены в загородку «к великому удовольствию кавалеров и ужасу благородных дам, которым дикие кабаны повредили платья с кринолинами, изрядно повеселив всю честную компанию».
В опубликованном в 1794 г. «Руководстве для развлечений» описывается, как в венском амфитеатре устраивались битвы между львами, леопардами, медведями, волками и рысями. Чтобы пройти на свободные места, горожане приносили своих собак, нападавших на животных на арене.
Свои садистские наклонности охотники проявляли не только по отношению к животным. Согласно суровым законам сельчане были обязаны предоставлять свои угодья для развлечений своего помещика, хотя браконьеры жестоко преследовались. В 1537 г. обнаружили фермера с мертвым оленем на его собственном поле. Тогда архиепископ Михаил Зальцбургский приказал, чтобы его зашили в шкуру животного и отдали на растерзание голодной своре его собак, сам же он с наслаждением наблюдал, как изголодавшиеся звери раздирали человека на куски. Если у крестьянина находили зайца, то привязывали к горлу. Если в XVIII в. в Англии ловили голодного батрака, ставившего силки на кроликов, то его могли выслать на семь лет. Для защиты угодий от крестьян нередко использовались ловушки на людей и ружья-самострелы.
