Вскоре последовал второй удар… Нет, третий…

Первый был при злополучной забастовке, которую все газеты прозвали «Морозовской стачкой».

Второй был при злом разговоре с наследником-сыном.

А третий, если уж считать правильно?.. В третий раз он сам себя ударил, морозовским обухом по лобастой старой голове.

Впрочем, не так и стар был Тимофей Саввич Морозов, младший наследник Саввы Васильевича; тот чуть ли не до ста лет дотянул – сыну его уготован был крест на седьмом десятке… Разумеется, на Рогожском обжитом кладбище. Рядом с назидательным крестом Саввы Васильевича, родоначальника всех разбухших ветвей морозовского древа…

Древо, оно ведь от корней новыми побегами отрастать должно?

Из всего громадного отцовского наследия были две далекие, по сути неуправляемые, вотчины: Урал и Бухара. На Урале терлись из местного камня и в дубовых бочках привозились в Орехово-Зуево, наконец-то ставшее городом, первосортные естественные краски; из Бухары, с собственных плантаций, в тюках привозился хлопок. Две ипостаси великого морозовского дела. Обе – недосягаемые; рукой не ухватишь. Тимофей Саввич ни с правой, ни с левой руки там не бывал. Закуплено, и вся недолга. Управители правили. Разумеется, воровали, как без этого? Но главное-то – паршивое сырье слали. Сделай из него дельную «штуку»!

Отложив более близкий и доступный Урал на второй заход, Савва Тимофеевич после смерти отца настрополился, как он говорил, на Бухару. Дело хлопотное и небезопасное. Не так уж и много времени прошло, как «белый генерал», генерал Скобелев, навел там российские порядки. Прежние договоры были заключены отцом еще с эмиром бухарским; эмир и сейчас в здравии пребывал, но каковы-то договоренности? Хлопок, хоть и с собственных плантаций, поступал не чище пеньки. Выработай из него добрый гипюр!

Савва долго прощался с Зинаидой и губошлепистым сыном, которого в честь деда назвали Тимошей. Сына целовал как должно, щекоча усами, а ее с осторожным понятием: кажется, в милой утробице уже новое дитяти завелось…

– Что-то крутенько у нас! – ласково посмеивался он.

– Как у тебя не будет крутенько! – тоже ласково, но и охально отвечала она на его последние поцелуи.

С тем и расстались как раз в самое время, на Петров пост.

Путь его лежал из Нижнего по Волге на Каспий.

На юг тянули несколько железнодорожных линий. На Кисловодск, где стало модным принимать ванны и вообще дышать кавказской экзотикой. На Кишинев, и даже дальше, на Бухарест, – в свое время поторопила слезная Болгария, освобождавшаяся русскими штыками от туретчины. Наскоро варганили даже Закаспийскую дорогу – по следам «белого генерала» Скобелева: новые азиатские границы надо было охранять. Но везде безбожно воровали и рельсы клали так-сяк.

«Железнодорожные короли» – Поляковы, Блиохи, Губонины и иже с ними умудрились даже тезку Савву Мамонтова, вступившего в перекор с ними, посадить в долговую яму. Управителя Юго-Западной дороги, молодого и дерзкого инженера Сергея Витте, не без их же наушничества на тюрьму осудили. А ведь рельсы-то, не деревянные, не промасленные шпалы, прямо на песок, без щебенки, ляпал не он, – его дело было побыстрее проталкивать составы на Балканскую многолюдную войну. Угробили целый эшелон новобранцев, поскольку впрягали по приказу генералов по два тяжелых паровоза; они выламывали шпалы и выворачивали наспех закрепленные рельсы. Витте не посадили в тюрьму только потому, что надо же кому-то перевозить солдат, а генералы знали одно – глотки драть. Трястись тысячу верст в угольной пыли?

Нет, пароходом лучше. Невелика река Клязьма, на которой вырос Савва Морозов, но она ведь в Оку впадает, а дальше Волга, Волга! На ней гудели пароходы общества «Самолет», разнося товары на Шексну, Вятку и особенно на Каму. Коли ехать на Урал, ставить свой красильный завод, так самое милое дело – по Каме-камешнице. Но у Саввы было не десять рук, и не привык он сразу за все хвататься; это значило – все бездумно и угробить. Нет, сейчас его интересовал дешевый азиатский хлопок, чтобы на египетский и американский не разбрасывать золотишко. Хозяин «Самолетом» плыл по Волге – не палубный игрок.

Купцов, разумеется было много, пили и играли вполне по-пароходному, но Савва, проигравшись поначалу, быстро образумился. Собственно, еще в Нижнем зарок дал… Хотя знал, что ненадолго… Натура, бес ее побери!

Бес явился в образе камского пароходчика Мешкова. Тоже молодой, только что получивший наследство от отца; тоже ярый и в делах, и в пьянке, и в бабах, само собой. Он-то и затащил его в какой-то бордель на юру. Самый лучший, уверял. Самый сладкий, бесовски посмеивался, скаля уральские зубы-камешки. Каждый раз, проверяя свои «Самолеты» на Каме, и к Нижнему поднимался, торя беспересадочную дорожку от Перми до Нижегородской ярмарки. Человек по всем статьям нужный, поскольку обещал помочь в становлении красильного завода, и Савва искренне к нему привязался. Но человек слишком уж свойский, освоивший Волгу как дом родимый. Затащив московского гостя в бордель, под хихоньки девиц, сразу же и самоудалился. Савве, как новичку, подыскивали нечто ягодное… и подыскали еще толком не забытую Агнессу! Войдя в номерок, он глазам своим не поверил:

– Ты ли это?!

Она встала с кровати, на которой уже возлежала, и без всяких экивоков ответила:

– Я, Савва, не удивляйся. С полгода уже на кроватной работе хлеб зарабатываю.

– Но как можно? У тебя же отец миллионщик!

– Был миллионщиком, да после долговой ямы пулю себе в ухо пустил, чтобы от кредиторов попреков не слушать.

– Да кредиторы-то что, не люди?

– Кредиторы – это небезызвестный вахлак Бугров. Всех волжских хлеботорговцев по миру пустил, всю хлебную торговлю к своим рукам пригреб. Не слыхал о таком?

– Как не слыхать… Главная знаменитость Нижнего.

– Вот-вот. Моего отца обдурил, отец без копейки остался – и… Разве я могла оставаться в университете? Закончим об этом, Савва Тимофеевич. К делу, как говаривал мой отец! Вы оплатили вход сюда, я обязана отрабатывать услугу. Раздевайтесь.

Она еще не успела совсем-то угаснуть после университетской красы, но на опухшем лице уже читалось горькое будущее…

Савва не шелохнулся.

– С тебя не будут требовать отчета – хорошо ли ты удовлетворила клиента?

– Не будут, если клиент не пожалуется хозяйке и если хозяйка не пожелает самолично удостовериться в счастливом времяпрепровождении клиента… Чу! Сама грядет! Раздевайтесь… да ради бога!

Он успел скинуть сюртук и даже манишку, прежде чем без стука ввалилась хозяйка. Из тех же бывших проституток, но вроде как уже благородная. Почтенная дама. Радушная и словоохотливая.

– О! – всплеснула она пухлыми руками. – Вижу, что двигаетесь к намеченной цели. Но, Агния, ты долго клиента не держи, у тебя еще два приема. Извиняюсь, извиняюсь, планида моя такая – следить, потому как девицы не всегда исправно должность свою исполняют, – попробовала она даже поклониться денежному клиенту. – Агния-то недавно у нас, не начудила бы чего. Прощевайте, уважаемый!

Нет, все же вышло нечто вроде поклона.

– Понимаю… но и ты, Агнесса, пойми: не могу же я к тебе сейчас в постель заваливаться, – суетливо оделся он и даже в настенное зеркальце посмотрелся.

– Не можешь так не можешь, – не могла она скрыть обиду. – Но все-таки полчаса посиди, не подводи меня.

Он посидел, сколько положено, стыдливо сунул ей деньги и ушел не прощаясь…

Теперь на пароходе мешковатый пароходчик Мешков его донимал:

– Ай да купец! Деньги выбросил – плату не взял… Так в нашем деле нельзя.

– В нашем, в настоящем деле – истина твоя. Закончим разговоры о борделях. Заводишко ты для меня прикупишь? А я, как вернусь из Азии, к тебе в гости нагряну. Люблю во всем лично удостовериться.

– Дело похвальное, Савва Тимофеевич. Я ведь тоже не ради гульбы по рекам шатаюсь. Пароход – он какие тыщи стоит? Надо их окупать? Надо. Надо прибыль от этого иметь? Надо. У меня и сейчас-то, когда за шампанским сидим, пароходы в башке гудят. Ну их к матушке! Продолжим наше благое занятие?