Принц не вынес такой опалы; он опасно заболел чахоткой и на следующее лето умер в Ораниенбурге, близ Берлина.

Это первое несчастье повлекло за собой и другие неудачи. Опасность приближалась со всех сторон; каждый день, каждый час становился для Фридриха драгоценным. Австрийцы расположились в Верхней Лузации (Обер-Лаузице); эрцгерцог Карл занял со своей армией превосходную позицию. Фридрих непременно хотел дать ему решительное сражение, но атаковать австрийцев, без явной потери, не было никакой возможности. Фридрих начал маневрировать около австрийского стана, чтобы обмануть неприятеля и заставить его переменить положение, но Карл не трогался с места.

Мария Терезия на маневрах. 1748 год.

В июле руководители антипрусской коалиции составили объединенный план совместных действий. В соответствии с ним 100-тысячная французская армия под командованием маршала Луи д'Эстре вторглась на территорию Ганновера — владения союзной Фридриху Англии. Вторая французская армия генерал-лейтенанта принца Шарля Субиза[40] (24 тысячи человек) перешла Рейн и двинулась во Франконию, где должна была соединиться с имперским ополчением принца Хильдбургхаузена (примерно 60 тысяч). Главная австрийская армия, после соединения войск Карла Лотарингского и фельдмаршала Дауна насчитывавшая до 110 тысяч человек, сосредоточенная под Прагой, должна была вторгнуться в Силезию. Восточную Пруссию в это время следовало атаковать 100 тысячам русских солдат, а в Померании высадился 16-тысячный шведский корпус. Располагая такими огромными силами, союзники были полностью уверены в том, что война будет окончена самое позднее в 1758 году.

Получив из Дрездена известие о вторжении прусской армии в Саксонию, Елизавета указом от 1 сентября (ст. ст.) 1756 года объявила Пруссии войну. Интересно, что еще в начале года Россия предлагала ввести свои войска в Польшу, к саксонским границам, или даже вообще в Саксонию, но тогда заартачились австрийцы, опасаясь, что столь открыто недружелюбный шаг встревожит Пруссию. Причины объявления войны излагались в подготовленном Бестужевым фарисейском манифесте, который, между прочим, содержал такие положения: «… Но король Прусской, приписывая миролюбивые наши склонности к недостатку у нас рекрутов и матросов, вдруг захватил наследные Его величества короля Польского земли и со всей суровостью войны напал на земли Римской императрицы-королевы.

При таком состоянии дел не токмо целость верных наших союзников, свято от нашего слова, и сопряженная с тем честь и достоинство, но и безопасность собственной нашей империи требовала не отлагать действительную нашу противу сего нападателя помощь…»

Как часто бывало, война тотчас выявила все промахи и недостатки, незаметные или сознательно скрываемые в мирное время. Перед началом, и особенно в ходе войны, стали очевидны серьезные просчеты внешнеполитического ведомства, и прежде всего самого Бестужева-Рюмина — подлинного руководителя русской внешней политики с середины 40-х годов. Со временем он утратил присущую ему гибкость мышления, уверовал в непогрешимость собственной внешнеполитической доктрины и в конечном счете стал ее жертвой. Видя в Пруссии главного противника России и проповедуя политику сдерживания агрессивных намерений прусского короля, Бестужев-Рюмин преувеличивал значение союза с Англией и ошибочно считал, что для сдерживания Фридриха II будет достаточно организованного на английские деньги марша 40—50-тысячного русского корпуса в глубь Германии.

Действительно, появление корпуса В. А. Репнина в Германии ускорило мирные переговоры в Аахене и способствовало заключению мира 1748 года. Успешный опыт 1747–1748 годов представлялся Бестужеву-Рюмину образцом и для дальнейшей политики в Европе. Поэтому, когда в сентябре 1755 года была подписана очередная русско-английская субсидная конвенция о предоставлении в случае конфликта в Германии англичанам за 500 тысяч фунтов 55 тысяч русских солдат и 50 галер, канцлер ликовал, полагая, что мир в Европе обеспечен.

Добиваясь скорейшей ратификации конвенции, он в самых радужных красках изображал последствия этого соглашения: «…конечно, прусский король замыслы свои оставит и Ганновер также в покое пребудет… Не славно ли будет для императрицы, что одним движением ея войск разрушаются все противных дворов замыслы и сохраняются ея союзники; меньше ли притом полезно, когда за сие одно Англия пропорционныя субсидии платить станет». Бестужев-Рюмин полагал, что все обойдется «весьма легким образом, а именно чужим именем и с подмогою чужих денег». Возможное столкновение с 200-тысячной прусской армией в глубине Германии казалось ему легким походом, в котором «генералам желанный доставится случай к оказанию и своего искусства, и своего характера; офицерство радоваться ж будет случаю показать свои заслуги. Солдатство употребится в благородном званию его пристойных упражнениях, в которых они все никогда довольно экзерцированы быть не могут».

Это и многие другие высказывания Бестужева-Рюмина свидетельствуют о несомненной недооценке им силы военной мощи прусского короля, которого, как считал канцлер, можно испугать «диверсией». Канцлер совершенно не представлял себе не только реальной силы Пруссии, но и такого важного фактора, как не имевшие границ амбиции Фридриха. Располагая полностью отмобилизованной армией, прусский король уже не боялся России так, как в начале 40-х годов, и даже был весьма невысокого мнения о русской армии елизаветинских времен. Для подобного мнения были объективные основания. После русско-турецкой войны 1735–1739 годов русская армия на протяжении почти 20 лет не имела опыта крупных боевых действий (война со шведами в 1741–1743 годах имела ограниченный характер). Конечно, блестящие победы Петра Великого были памятны в Европе, но это было в прошлом, а период «миниховщины» в армии ознаменовался серьезным отходом от принципов петровской военной науки и способствовал подрыву репутации русской армии.

Короче говоря, прежняя, пассивная политика Бестужева-Рюмина в середине 50-х годов оказалась несостоятельной: сдержать агрессию Фридриха угрозами «диверсий» было уже невозможно. Между тем, не рассчитывая на серьезную войну, Россия ее начала. И сразу стало ясно, что такая война не подготовлена ни в дипломатическом, ни в чисто военном плане.

Союз с Австрией, заключенный в 1746 году, был стержневым для внешней политики России во второй половине 40-х — первой половине 50-х годов. Но за десять лет довольно тесных союзных отношений ничего не было сделано для разработки системы согласованных действий союзников против Пруссии в случае ее нападения на одну из сторон, не говоря уже о совместных наступательных действиях против прусской армии. Между тем настоятельная необходимость в таком согласовании была: опыт совместных действий в войне с Турцией в 30-х годах показал, что русские и австрийцы оказались плохими союзниками. Бестужев-Рюмин в записке 1744 года признавал, что Австрия как союзник «упорно поступала».

Когда началась Семилетняя война и был заключен русско-австрийский наступательный союз (Петербург, январь 1757 года), то согласно ему России отводилась роль не самостоятельной, а лишь вспомогательной для Австрии силы. Это сразу стало порождать серьезные разногласия союзников: Австрия требовала полного подчинения себе русской дипломатии и действующей армии, но это как до, так и после Семилетней войны расходилось с интересами России или по крайней мере с интересами ее руководителей. Поскольку каждый из союзников тянул одеяло на себя, реальной силы русско-австрийский военно-политический союз не представлял.

Еще хуже обстояли отношения с другим «нечаянным» союзником — Францией. Хотя 31 декабря 1756 года Россия и присоединилась к Версальскому соглашению, резкий поворот от многолетней конфронтации к союзным отношениям не был легким. Версаль, исходя из принципов своей «восточной» политики, отказался от обязательств выступать против противников России, в том числе и Турции. В ответ русские представители потребовали исключения из договора пункта, обязывающего Россию помогать Франции в борьбе против Англии. Только одно это уже существенно ограничивало возможности координации совместных действий России и Франции.