Фридрих уверился, что битву выиграть невозможно. Он вызвал герцога Бевернского и принца Морица Дессауского и предписал им отступить с войском через Хотцевиц в Нимбург, а там переправиться через Эльбу. Правое крыло пруссаков, совсем не бывшее в деле, должно было прикрывать ретираду. Сам Фридрих в сопровождении своей лейб-гвардии отправился вперед. Неприятель овладел полем битвы и был так поражен совершенно для него новым зрелищем отступления пруссаков, что долго оставался спокойным зрителем их ретирады, которая совершилась в величайшем порядке. Уверившись, что это не фальшивый маневр, австрийцы бросились на правый прусский арьергард. Кровопролитный бой завязался снова, и только наступившая темнота разделила воюющие войска. От полного разгрома пруссаков спасла только кавалерия, вышедшая в новую атаку и сумевшая остановить австрийцев.
Ночью развалины прусской армии без преследования прибыли в Нимбург, оставив в руках неприятеля только сорок пять орудий, под которыми были убиты лошади.
Фридрих со своим маленьким прикрытием вынужден был скакать во весь опор, потому что дорога была усеяна пандурами и австрийскими партизанскими отрядами. Долго он не мог прийти в себя от первого удара судьбы, который поразил его на счастливом доселе воинском поприще. Когда генералы привели войско в Нимбург, они нашли короля в уединенном закоулке города. Он сидел на бревне, поникнув головой, и в глубоком раздумье чертил палкой фигуры на песке.
Никто не смел прервать его размышлений: генералы молча стояли вокруг него и ждали. Наконец он вскочил с места и с принужденной веселостью отдал нужные приказания. Но когда он взглянул на малый остаток своей любимой гвардии, из которой уцелело не более полутораста человек, слезы навернулись у него на глаза. «Дети! — сказал он гвардейцам, — нынче был для вас черный день!» — «Что делать, — отвечали солдаты, — нас плохо вели». «Дайте срок, друзья, — продолжал Фридрих, — я опять все поправлю!»
Потери с прусской стороны в колинском деле составили до 14 тысяч человек (более точная цифра составляет 13 768 и 43 орудия), с австрийской — только 8–9 тысяч. Даун, как великодушный победитель, отправил даже к Фридриху раненых, которых ретирующаяся прусская армия не успела захватить с собой из Хотцевица.
Непосредственным следствием колинского поражения было снятие осады Праги. Во время сражения при Колине Карл Лотарингский предпринимал самые отчаянные вылазки, но все покушения его были уничтожаемы умной и деятельной распорядительностью брата Фридриха, принца Фердинанда. Теперь, к общему огорчению всей прусской армии, Прагу надлежало оставить. Осада была снята правильно и открыто. Прежде всего позаботились о раненых офицерах: их, под прикрытием, отправляли в Саксонию. Потом, рано утром, оставили траншеи и укрепленные мосты, и армия тронулась в поход в величайшем порядке с распущенными знаменами и барабанным боем. Только на последние отряды принц Карл решил напасть. Пруссаки при этом потерпели самый ничтожный урон. Даун же торжествовал свою победу молебном и празднеством в лагере и не подумал даже помешать соединению обеих прусских армий.
Судьба направлявшихся в Саксонию прусских обозов с ранеными сложилась печально. Среди них находился и генерал фон Манштейн, виновник поражения в Колинской битве, у которого картечью была раздроблена правая рука. Король приказал отправить его в Дрезден с тридцатью другими офицерами. Их сопровождал отряд из 200 саксонцев. Близ Лейтмерица они узнали, что на них устремился партизанский отряд Лаудона. Манштейн, заняв одно из возвышений, приказал устроить вал и решился вступить в бой с неприятелем, но при первом появлении австрийцев саксонцы разбежались, а беспомощные офицеры остались одни. Манштейн, после своего проступка, не надеялся на слишком блистательную будущность. Он решил лучше умереть, чем отдаться в плен неприятелю. Выскочив из коляски, он, как лев, дрался с атакующими и до того озлобил их своим сопротивлением, что был изрублен на куски.
Тем временем Даун все же отправился в Прагу, где присоединился к войскам принца Лотарингского.
«Несмотря на свои значительные потери, несмотря на нравственное расстройство армии и на собственную душевную тревогу, Фридрих непременно хотел удержаться в Богемии. Он еще надеялся поправить свои ошибки». Вот что он писал вскоре после колинского дела брату фельдмаршала Кейта: «Счастье, любезный лорд, внушает нам часто пагубную для нас самоуверенность. Пруссаки храбры, но двадцати трех батальонов было мало, чтобы разбить 60 тысяч неприятелей. В другой раз поступим благоразумнее. В этот день фортуна обратилась ко мне спиной; этого надо было ожидать: она — женщина, а я человек не влюбчивый. Она более расположена к дамам, которые со мной воюют. Как бы удивился великий маркграф Фридрих Вильгельм, если бы увидел своего правнука в войне с Россией, Австрией, со всей Германией и стотысячным войском французов! Не знаю, будет ли мне стыдно проиграть дело, но уверен, что и противникам не много будет чести победить меня!»
Цель короля состояла в том, чтобы отобрать у северной части Богемии все съестные припасы и через это затруднить неприятелю всякое покушение на Саксонию. Он разделил свое войско на две части. Одна расположилась по обе стороны Эльбы близ Лейтмерица, где большой, массивный мост служил ей надежным сообщением. Другая часть, под начальством принца Вильгельма Прусского, прошла через Юнг-Бунцлау на Нейшлост и заняла укрепленный лагерь при Бемиш-Лейпе.
В этом положении пруссаки оставались три недели, выжидая движений неприятеля. Но австрийские военачальники все еще не доверяли своим силам и не решались ни на какое смелое предприятие. «Во время этого трехнедельного тревожного ожидания Фридрих был еще более расстроен известием о кончине вдовствующей королевы, своей матери. Горесть о потере этой добродетельной, благородной женщины, которую он любил со всем жаром сыновнего чувства, лишила его на несколько дней всех способностей души. Он не допускал к себе никого, не хотел слышать ни о чем и весь был погружен в свою тяжкую скорбь».
Наконец принц Лотарингский решил действовать. Он направил марш на Габель, чтобы обойти принца Вильгельма. У Габеля стоял прусский аванпост, прикрывавший подвоз съестных припасов в Цитау, где находились главные магазины корпуса принца Вильгельма. Аванпост состоял из четырех батальонов и пятисот гусар. Несмотря на это, он три дня жарко оспаривал у 20 тысяч австрийцев свою позицию, но совершенно истощенный, не получая подкрепления, вынужден был сдаться. Австрийцы заняли Габель. Принц Вильгельм не мог долее оставаться на своей позиции; боясь за свои магазины, он наскоро повел армию проселочной дорогой к Цитау, но австрийцы его опередили.
Небольшой отряд пруссаков защищал Цитау; австрийцы открыли по ним страшный огонь и начали бросать в город бомбы и каленые ядра, так что вскоре весь Цитау превратился в груду пепла и развалин. Магазины погибли, кроме того, полтораста пионеров и с ними полковник попали в руки неприятеля. Убытки Пруссии насчитывали до 10 миллионов талеров. Чтобы спасти свое войско от верного поражения, принц Вильгельм принужден был избежать сражения и ретироваться к Бауцену, где мог получать продовольствие для армии из Дрездена.
Это несчастье заставило Фридриха поспешить на помощь к своему брату. 29 июля он перешел через Эльбу при Пирне и соединился с корпусом принца. Грозно, беспощадно встретил он своего брата и его генералов; вся вина поражения была возложена на их недальновидное ть, недостаток дарований и оплошность. Жестокие, незаслуженные упреки глубоко оскорбили королевского брата. В тот же день он оставил армию и возвратился в Берлин.
Но и там преследовало его негодование Фридриха. Вот письмо, которое он получил от короля на третий день своего приезда в Берлин: «Не обвиняю вашего сердца, но в полном праве жаловаться на вашу неспособность и недостаток рассудка при выборе полезных и необходимых мер. Кому остается жить несколько дней, тому лицемерить не для чего (Фридрих в это время был настолько расстроен, что покушался на свою жизнь. — Ю. Н.). Желаю вам больше счастья, чем я изведал; желаю также, чтобы все бедствия и неприятности, которые вы испытали, научили вас смотреть на важные дела с надлежащим благоразумием, разбором и решимостью. Большая часть несчастий, которые предвижу, падут на вашу совесть. Вам и детям вашим они более повредят, чем мне. Впрочем, будьте уверены, что я любил вас от всего сердца и с этими чувствами сойду в могилу».
