— Я по дороге прихвачу. — От нетерпения что-то предпринять для вызволения из беды своего кума и командира пошел к двери Никита Кузнецов, глянул на Игната Говорухина, снова обратился к стрельцам: — Так что порешим, други? Приемлем атамана Степана Тимофеевича на поганую воеводскую голову? Чтоб нам не жить в вечном страхе, вдруг да и на нас косо глянет Ивашка Алфимов да потянет в Разбойный приказ безвинными, а?
— Приемлем атамана, — негромко, но дружно отозвались стрельцы. Митька Самара присоветовал, обращаясь к Игнату Говорухину:
— На ночь схоронись со своими казаками понадежнее и прелестное письмо схорони. Со светом ударим сполох, на весь город тогда письмо зачитаем! По сполоху нам в помощь надо через твоего братца Проньку да дружка верного Ромашку Волкопятова оба посада поднять и сватажить с подсобным оружием, вместе на клятого воеводу встанем. Хорошо бы и к бурлакам кого верного послать!
— К бурлакам я сам загляну, — пообещал Игнат Говорухин. — Мало кто из них к былому посадскому старосте со своими нуждами не приходил. Есть и верные мужики… Ну, за дело и до рассвета, други! Сойдемся у приказной избы пощекотать ребрышки Алфимову…
— Звонаря слободской церкви Трифона упредить бы, чтоб по сигнальному выстрелу ударил сполох и поднял посады, — посоветовал Никита Кузнецов, стараясь предусмотреть все возможное перед столь важным делом. — Ну, пошли к делу, братцы, и Господь нам помощник в праведном помысле…
К дому Мишки Урватова близ наугольной у реки Самары башни пришли уже под переклик первых петухов. Торкнулись в закрытые ворота, потом перемахнули через невысокий забор, стукнули в ставню. Вскоре из сенцев послышался хриплый со сна, явно испуганный голос хозяина:
— Кто в такую темень, а?
— Отопри, Мишка, свои пришли, — негромко сказал Никита.
— Кто ж свои? Свои-то засветло ходят, а по ночам шатучий народец бродит! Идите добром, а то пистоль возьму и стрельну! — пристращал дьячок, хотя никакого пистоля в доме у него и в помине не бывало. — Ушли вы ай нет?
— Да не полошись ты, как наседка перед коршуном, — засмеялся Никита и назвал себя. — А со мною Митька Самара да Ивашка Чуносов. Какие же мы тати ночные? Тати с ножами по переулкам шастают, а мы штоф вина крепкого с собой захватили. Днем-то все по родным, теперь вот и по добрым знакомцам пошли гулять до рассвета. Отопрешь, аль мы к другому кому торкнемся?
Штоф отпирал и не такие солидные запоры, какие были на двери дьячка. Громыхнула щеколда, на пороге появился сам хозяин в кафтане, накинутом поверх исподнего. Не выходя под лунный свет, дьячок широко улыбался нежданным гостям, зашмыгал чувствительным к вину носом, пригласил:
— Входите, стрельцы, входите! Со счастливым возвращением вас. Хозяйку я вздымать с перины не буду, пущай лежит, все едино вина она не приемлет, сказывает баба, будто и одного меня для разорения дома вполне достаточно от сатаны… Я сам на стол поставлю, что сыщется под руку.
Прошли, перекрестились на икону в темном углу без лампадки, вернее, лампадка была, но, видно, зажигали ее по великим праздникам, сберегая лампадное масло, распахнули кафтаны, но снимать не стали, присели к столу, старому, в длинных темных трещинках. Пушкарь Чуносов разлил, себе поменьше, хозяину побольше, сказав, что они давно уже гуляют, а он еще свеж. Выпили за благополучное возвращение к дому, закусили капустой и резанной колечками редькой. Стрелецкий дьячок склонил длинную голову к плечу, пригладил на острой макушке взлохмаченные густые волосы, протянул к Ивашке пустую кружку. Чуносов плеснул от доброго сердца. Шмыгнув влажным носом, дьячок усмехнулся и с хитринкой полюбопытствовал, перекатывая кружку в пальцах:
— А ведь по делу пришли, стрельцы, ась? Угадал ведь?
— Угадал, Мишка, угадал! Твоей ученой головой да не угадать наши мужицкие задумки, — польстил Никита. — Опечалились стрельцы — куда подевались их сотники? Ушли воеводу повидать, а словно отправились к водяному царю бессрочно служить. Возможно ли такое, а? Тебе-то наверняка ведомо, где сотники?
Дьячок торопливо опрокинул в рот вино, крякнул, ухватил из капусты моченое яблоко, сунул в рот с изрядными потерями в зубах, прожевав, кивнул, соглашаясь с печальным Никитой:
— Батюшка воевода, уличив сотников, по тайной посылке своего доводчика, в измене великому государю и царю Алексею Михайловичу, повелел взять их под сильный караул. А прежде того в Разбойный приказ отослал отписку с показанием их провинностей в измене. Своими глазами видел отписку, когда в приказной избе ее набело переписывали. Напуганные писчики в страхе шептались, кому строчить, и каждый норовил избавиться от нее, пока дьяк не прикрикнул строго. — Мишка в третий раз протянул к пушкарю кружку, и тот, не скупясь, налил едва не доверху. Митька Самара терпеливо дождался, когда опьяневший враз Мишка Урватов не изжевал очередное пахучее моченое яблоко, тронул его за дырявый локоть исподней рубахи, не давая упасть головой на стол, поторопил с рассказом:
— А теперь где они оба?
— К-кто они и где? — дьячок повел мутными глазами вокруг, приметил недопитый штоф на столе, вспомнил: — А-а, где сотники ваши, да? Да в губной избе сидят. Мишка Хомутов крепко по голове бит, потому как за саблю ухватился и хотел воеводу покрошить в капусту, заместо вот такого моченого яблочка, какие у меня в бочке… Пастухова в кулаки рейтары взяли, зачем на воеводу тако же кинулся бить… Теперь кат Ефимка, должно, тешится, из сотников признание в измене выколачивает… Ивашка, булькни еще в кружку, что-то в голове смутно… А потом с теми сотниками, думаю… — Мишка неуверенно поднес кружку ко рту, ухватил ее длинными губами, опрокинул…
Что будет потом с сотниками, стрельцы и без упавшего головой на стол дьячка хорошо знали. Загасив свечку, чтоб не учинилось в доме пожара, они оставили уснувшего Мишку Урватова и вышли на улицу, под слабый лунный свет, огорченно переглянулись, как бы спрашивая друг друга, а что же теперь? Как вызволить обреченных на гибель сотников?
— Вот так дела-а, братцы! — выдохнул протяжно и горестно Никита и кулаком погрозил в сторону кремля. Лих ты, воевода, разрази тебя гром на кусочки! Надо же, обе сотни враз без командиров оставил! Разве что теперь…
— Да, Никита! Нам остается как можно скорее поспешать пятидесятников Аникея Хомуцкого и Алешку Торшилова упредить, чтоб схоронились от воеводских ярыжек понадежнее, — предложил Митька Самара, догадавшись, о чем подумал его дружок. — А то и им та же участь поутру выпадет… На рассвете соберемся обеими сотнями и пойдем к Алфимову в кремль. Посмотрим, что запоет долгоносый упырь перед такой силой!
— Верно! — рубанул рукой по воздуху Никита Кузнецов. — Коль добром не отпустит командиров — ударим сполох и силой грянем на воеводу и его рейтар! Позрим, чей верх выйдет. Начнем сражение, тут к нам и Ромашка Тимофеев не замедлит поспешить на добрую выручку со своими стругами. А теперь по домам да не дремать, братцы, слушать, чтоб воевода не начал нас по одному брать, — тут же палите из пищалей, знак давайте, а все мы будем сбегаться к тому подворью.
— Да уж не до сна, как курам на насесте, — ответил задумчиво пушкарь Чуносов и добавил: — Мне бы с подручными до сражения в свою башню попасть, к родимым пушечкам. Вот чертов маэр, ухватил кремль в свои руки, а ты голову ломай… Ну, ино утро вечера мудренее.
Таясь от возможного подгляда воеводских ярыжек, пошли к дому ближнего пятидесятника Хомуцкого. Город, казалось, спал без малой тени беспокойства за свою участь, лишь редкие собаки провожали поздних прохожих, и стрельцов в том числе, полусонным брехом из-за крепко запертых ворот.
* * *
Но и в кремле в этот поздний час не все спали. Не спали те, кто понимал, что от дня завтрашнего зависит их жизнь и судьба города с его лучшими людьми.
Воевода Иван Назарович Алфимов и дьяк Брылев в приказной избе, выставив стражу из детей боярских, кому верили более чем стрельцам, держали дверь открытой, то и дело принимая сообщения ярыжек — что делается в городе среди ратных людей и горожан, что делается на посадах, опять же среди стрельцов и посадских людишек, взбаламученных дурными вестями с Понизовья.
