История вторая. После долгих блуждании парень с девушкой наконец выискивают чудесный портал, удачно укрывшийся в складках города. Они усаживаются на широких монументальных ступенях, очень, кстати, удобных, и приступают к полезному обмену мнениями По ходу лобзаний, глаза вареных рыб замечают сквозь полузакрытые веки обращенные на них телекамеры. Их по меньшей мере пять, прямо мультимедийный расстрельный взвод. Должно быть, здесь находится какое-нибудь солидное учреждение. Охранник на проходной как пить дать уже прильнул к экранам, занимающим всю стену, и оценил из своей капитанской рубки виды сбоку и сверху, анфас и в профиль, все эти телеизлияния и катодные ласки.

История третья. Еще одна влюбленная парочка, решительно не знающая, куда податься. По ночам, часа в три, на лавочке в центре кампо происходит нечто вроде бега в мешке на месте. Снизу торчат ноги в спущенных до колен штанах. Сверху колышется беспокойная ткань. Это девушка накрылась широким пальто, забралась на скамейку и оседлала парня. Они занимаются любовью на глазах у всех. Только все уже спят.

История четвертая. Парень с девушкой занимаются этим стоя в углублении запертого подъезда в темном дворе. Девушка прислонилась спиной к двери, парень штурмует ее напористыми, проникновенными толчками. Нелегкая механика, неловкое совокупление. Парень дает маху, пролетает вперед и врезается в здоровенный висячий замок с зазубринами. Боль адская. Парень жалобно скулит. У него снова набухает, но уже не от желания, а от боли. На самом конце вскочил синяк. В метре от двери на первом этаже окно. Неожиданно раздвигаются занавески, сквозь них просовывается загадочная рука, кладет на внешний подоконник пачку бинтов и баночку мази от ушибов. Затем точеная рука санитарки тихонько исчезает.

История пятая. Девушка поздно возвращается домой и рассеянно смотрит по сторонам. "Какой-то знакомый тип, — мелькает у нее. — Да, точно он". Стоит себе посреди кампьелло у тумбы колодца. Перед ним на коленях девица — ублажает его. Парень и не думает прерывать подружку, занятую делом. Он обменивается взглядом с девушкой, проходящей по кампьелло, тоже узнает ее, машет рукой в знак приветствия, непринужденно улыбается и весело восклицает: "Эх!"

Попробуем предложить красивую концовку. Снова пересчитай колонны Дворца дожей, начиная с той самой, которая выдается из общего ряда. Только на этот раз веди счет со стороны пьяццетты,[24] напротив библиотеки Марчиана.[25] У седьмой колонны подними голову и взгляни на капитель. Увидишь полоску, как в комиксах или немых мультиках. Это одна из самых грустных и трогательных историй любви. Такая восьмиугольная любовь, изложенная против часовой стрелки. Исходная сцена высечена на уровне фасада.

Первая сторона: по улице идет юноша. Из окна выглядывает длинноволосая девушка.

Вторая сторона: они назначают первое свидание. Юноша и девушка любезно беседуют.

Третья сторона: девушка гладит юношу по лицу.

Четвертая сторона: они целуются.

Пятая сторона: они предаются любви.

Шестая сторона: родился ребенок, он в свивальнике. Мама с папой ласкают его.

Седьмая сторона: ребенок вырос.

Восьмая сторона: ребенок умер. Родители оплакивают его могилу.

В этой печальной повести я хочу обратить твое внимание на три вещи. Во-первых, в Средние века девушки тоже проявляли инициативу с помощью рук. Во-вторых, и в Средние века ложились в постель до женитьбы. В-третьих, все участники происходящего изображены в скорбных вытянутых позах. Действующие лица расположены с неизменной симметричностью, их жесты показаны в зеркальном отражении. Героев облачили в длинные одежды, отвесно ниспадающие до земли. Везде, кроме пятой сцены. Под тканой рябью простыней, в драпировке волнистых складок, опрокинутые льняной бурей двое возлюбленных улеглись на ложе в виде ромба или скорее перекошенного прямоугольника. Словно само это ложе пошло наискосок, а матрац принял ромбовидную форму. Страсть закружила ложе по комнате, заставила его пронестись вприпрыжку по полу. Любовь диагональна, она переворачивает эстетические каноны, нарушает строгую хореографию готического барельефа.

Тебе непроизвольно хочется ее потрогать. Ты касаешься ее, ласкаешь, пошлепываешь, пощипываешь, пощупываешь. Ты не переставая лапаешь Венецию.

Ты опираешься на парапеты мостов. Балюстрады моста Риальто отполированы миллионами рук. Значит, и ты уносишь с собой несколько каменных молекул. Они забились тебе в подушечки пальцев, в бороздки их отпечатков.

Проведи ладонями по низким металлическим поручням вдоль каналов.

Расставь руки и попробуй дотронуться до противоположных стен, образующих калле. В самых узких из них тебе не расправить и локтей. Их словно выкроили на заказ по твоей фигуре, хоть протискивайся боком. Рекомендую тебе одну такую калле за кампо Сан-Поло. Она так и называется — Узкая,[26] шириной шестьдесят пять сантиметров.

Ты обдираешь крошащуюся штукатурку, разъеденные, растрескавшиеся кирпичи. В игре "Поиски сокровищ" массовики-затейники засовывают в бесчисленные щелочки бумажки с ребусами. Отгадаешь — перейдешь на следующий уровень. Наркоторговцы прячут там пакетики со своим товаром.

Подними руку и коснись свода соттопортико[27] — подворотни. В сестьере Дорсодуро, при спуске с моста дель Винанте, можно спокойно достать до штукатурки над входом в соттопортико. Здесь повсюду налеплена жвачка на любой вкус и цвет, мостовая жвачка на мосту Жвачек. Окаменевшие лакричные пережевки желтовато-табачного цвета соседствуют с ядовито-розовыми флуоресцентными жемчужинами клубничного замеса и ярко-зелеными чернобыльскими подушечками перечной мяты в мозаичном обрамлении из затвердевшего каучука. Летом 1993 года я затеял их подсчет. Сначала насчитал 897. Через четыре года их стало 3128. Это внушительное абстрактное мозаичное панно, результат ручного, а точнее, челюстного коллективного труда кустарей-жевателей, следовало бы взять под контроль управлению охраны памятников.

Ты освежаешься водой из питьевых фонтанчиков. Ты затыкаешь их носик и пускаешь трехметровые гейзеры из дырочки посредине.

Ты гладишь ласковых кошек.

У тебя возникает соблазн испытать на прочность швартовы водных трамвайчиков. Привязанные к причалу, швартовы натягиваются и жалобно стонут. Матрос делает тебе знак отойти. Может отхватить запястье. Сам-то он управляется с ними в толстых кожаных перчатках.

Ты довольствуешься тем, что трогаешь на бортах вапоретто странные металлические грибы — битенги, на которых крепится канат. Ты касаешься их гигантских родственников на рива дей Сетте Мартири в акватории Сан-Марко или каменных тумб на Дзаттере. Это приспособления для швартовки крупнотоннажных судов. На фондамента ты с любопытством отрываешь от земли тяжелые кольца, вставленные в брусчатку: к ним швартуются барки.

Ты опираешься на плечи гондольеров, когда они помогают тебе взойти на борт гондолы — парома. На всякий случай ты хватаешься за причальную сваю, вбитую в дно и называемую в Венеции брикола.[28]

Ты проводишь пальцами по уключине — форкола,[29] торчащей на корме гондол. Боччони ничего не придумывал, его "Уникальные формы непрерывности в пространстве"[30] — скульптура, запечатлевшая тело в движении, кажется сборной конструкцией из уключин. Человек идет, распространяя вокруг себя мускулистые сгустки, и оставляет их позади. Он воплощает собой движение, тело, разросшееся как при наложении кадров прогулки. Подогнанные один к другому шаги, послесвечение на сетчатке. Скульптура Боччони наводит тебя на мысль, что уключина — это тоже подвижная недвижность, движение, представленное с точки зрения неподвижности. Подобным образом надо испытывать каждую скульптуру: ставить ее на корму гондолы вместо уключины и проверять на скульптуре упор весла, выявляя всевозможные тенденции искусства.