— Говорит, что с ним все прекрасно. А то ты его не знаешь. Он и в гробу лежа поспорит с патологоанатомом, что уж говорить о врачах при жизни. Я не понимаю, ты о чем думала, набирая все это? Как всегда в облаках летала? Зачем приволокла соленых огурцов?

Я поспешно сбежала в зал, а оттуда – несмело вошла в спальню. Отец полулежал, привалившись к нескольким подушкам, и читал газету в окружении таблеток, метровой ленты снятой кардиограммы и наставленных на табурете пузырьков.

— Привет, пап, — сказала я и поцеловала его в колючую щеку. — Зачем же ты нас так пугаешь?

— Ну уж прости старика! — отложив газету и устроившись удобнее, улыбнулся отец – вылитый К.У Черненко. — Не молодеем ведь. Да ничего, я прекрасно себя чувствую. Подумаешь, кольнуло пару раз! Мама наша такая паникерша, всегда все преувеличивает. Из любой мошки таких слонов раздует, а те потом еще и расплодятся. Сама-то как? Давно к нам не заглядывала. Так и отпуск бы пролетел. Как дела на работе, мой садовод-любитель? Не все еще в колючки превратила?

— Папа! — возмутилась я, уверенная, что он никогда не перестанет меня подковыривать. — Сколько можно?

— А что, папа? И в кого ты такая балда уродилась? Наверняка в мать, потому что в нашем роду никого ленивее тебя еще не было. За что бы ни взялась, ничего не можешь до ума довести. Эх, Денька, позор ты на мою седую голову. Другие же как-то приспосабливаются в жизни? Пробиваются, достигают правдами и неправдами намеченных целей. Как сорняки, вьюны, повилика, эпифиты, в конце концов! А ты, тепличное растение, все ждешь, когда тебя польют, удобрят и культивируют. Верка вон и та, крутится как-то. Да еще и родителям помогает. Уж не думаю, что на одну зарплату воспитателя.

— Верке бой-френды подпирают.

— Вот и я о том же. А ты чем хуже? Есть у тебя хоть какой-нибудь захудалый женишок? Тебе скоро двадцать шесть, а ты еще ни с кем серьезно не встречалась. Ты у нас не… это самое… случайно?

— Пап, ну что за бестактные вопросы? — попыталась возмутиться я, при этом не отрываясь от изучения своих заусенцев. — Я считаю, что вам с мамой не следует столь активно вмешиваться в мою личную жизнь. Я уж как-нибудь сама разберусь.

— Да ты пойми, Денька, мы же уже немолоды. Хотим, чтобы ты была пристроена. Чтоб еще поглядели на твое счастье, справили свадьбу, дождались внуков. А ты, видать, не поторопишься. С твоей ленью, с твоим нежеланием ничего…

— Я тебя утомила, — поцеловав его в ту же щеку, прервала я поучения отца. — Ты побольше отдыхай и сильно не храбрись. Слушайся маму. Я по возможности еще заскочу.

— Ну, ну, беги. Никогда не выслушаешь, что тебе говорят, — проворчал отец и, встряхнув газету, продолжил читать.

— Я чай заварила. Садись, выпьем по чашке, — приказным тоном пригласила меня в кухню мама и добавила: — Хорошо похмелье снимает. Вдали от родительского дома совсем распустилась.

— Угу, — уткнувшись в чашку, не собиралась спорить я.

— Гляжу я на тебя, и не пойму, что не так. Кстати, джинсы свои могла бы и постирать. С год ходишь грязью наверх. И в этой гадкой бейсболке! Сто раз говорила, что она тебе не идет. Лишний раз голову вымыть не можешь, вот и прячешь жирные сосульки под эту срамоту. Давай угощайся конфетами, которые для себя и везла. Кому ты килограмм лимонов накупила? Отцу, у которого повышенная кислотность? Или матери назло?

Как же она мне напоминала Отараант-вдову! Если бы я знала, зачем это накупила! Просто подумала, что неприлично явиться к родителям с пустыми руками. И как я не миновала эти греховные по ее разумению плоды? Неужели никогда всерьез не воспринимала ее подпольно-религиозные выпады? Эти тайные собрания, переписки, просвещения, познания истины в кругу верящих. Для меня это было не больше чем уравнение: приходы плюс пропаганда, равно – заходы.

— Ну-ка посмотри на меня, — велела мать и хлопнула по руке, брякавшей ложкой по краям чашки с давно размешанным сахаром. — Ослушалась? Сними кепку! Никаких «мам»! Живо!

Так, засланный казачок попался. Да провались оно! Как работать, жить отдельно, выходить замуж, – так я взрослая, а чтобы перекрасить волосы – требуется разрешение, которое еще и не выпросишь! Что они оба развивают во мне инфантилизм, в самом-то деле?

Но, несмотря на мой праведный гнев и негодование, я молча стерпела подзатыльник и смиренно выслушала все, что обо мне думала мамуля. Разумеется, она помянула и Верку, и Либру, и крашенную суку Г, и дьяволу подстилку Н. И не дочь я ей больше, и с головой у меня не лады, и вообще на африканку стала похожа!

— Вот, посмотри! — притащив меня к отцу, возмущалась мама. — Вот чем закончились твои похождения на сторону! Единственная дочь не желает быть похожей на мать! Ты мне в душу плюнула! Дожили! На кого ты теперь похожа? Ни на отца, ни на мать! Будто мы тебе и никто!

Моему терпению пришел конец. Забрав сумку и кепку, я молча вышла в подъезд, демонстративно хлопнув дверью. Следом от злости наградила пинком перила, отчего те заходили ходуном на всех этажах.

Пока я плелась до остановки, меня душили слезы. Я даже пропустила нужный автобус. Сколько себя помню, всегда ощущала, что не возместила родителям вложенных в меня и напрасно потраченных средств. Не оправдала взваленной надежды, не воплотила в реальность чужие планы. Всегда от меня чего-то требовали, ждали, просили. Лучше других знали, что мне нужно!

Поняв, что сама я не принесу ни богатства, ни славы, родичи вознамерились выдать меня замуж. Чтобы до конца своих дней получать законные проценты с отданного в пользование товара. Вначале искали богатого зятя, потом – хоть какого-нибудь. Ныне упорно навяливали Женьку. Конечно, кто же еще осмелится жениться на такой рохле? На садоводе-любителе, работающем на кондитерской фабрике, которая вот-вот закроется.

— С вами все в порядке? — коснулся кто-то моего плеча. Я вздрогнула и посмотрела на возникшего рядом парня.

— Да-да, — размазывая по щекам слезы, поддакнула я. Каким идиотом надо быть, чтобы задавать подобные вопросы! Неужели не видит, в каком я порядке?

Он нерешительно протянул мне платок, потому что свой я так и не нашла, хоть и перерыла содержимое сумки.

— Вы кого-то ждете?

— Как вы догадливы! Я жду автобус.

— Ждете, чтобы пропустить?

— Ну а тебе, что за печаль?

— Хотел предложить подвести. Мне как раз по пути. Вы меня, Надя, кажется, не узнали?

— А мы знакомы? — удивилась я, зная, что и сама бы себя не узнала в новом образе отмеченной дьяволом.

— Мы познакомились вчера у Лехи. Не помните разве?

Нет, я не помнила. Хотя, с моей рассеянностью это и не удивительно. Впрочем, что-то мелькнуло в памяти.

Белая рубашка – черный галстук.

Молодой человек представился Константином. Среди всех неудачников, окружавших Лешку, этот странно выделялся. Эдакая громоздкая белая ворона… с черным галстуком. Меня бы не удивила подобная куртуазность, если бы она исходила от заикавшегося, выглядевшего отпрыском интеллигента Лешки. Учтивость Кости же была какой-то… средневековой, а оттого казалась фальшивой. Странный тип. Едва не трещавшая на мускулах рубашка, платиновый крест на груди и солнце в небесных глазах с заутюженными уголками.

Я согласилась быть подвезенной и немедля навлекла на себя осуждающие взгляды присматривающихся ко мне соседок. Остались, старые клячи, жариться на солнцепеке и зашушукались: ушла, потаскуха, с первым встречным, предложившим утешить…

Пока мы шли к машине, я гадала, что же с этим Костей не так, коль он примкнул к нашей странноватой компании. Думала, увижу, на чем он колесит по городу и все пойму, но не тут-то было. У Женьки и Лехи были мотоциклы с обклеенными потертыми вкладышами рулями, а у Кости — новенькая серебристая «Ауди». Это никак не поспособствовало раскрытию тайны приятельских уз.

— Откуда ты знаешь Лешку? — полюбопытствовала я, открывая дверцу. Плюхнувшись на переднее сидение, посмотрела на безделушку, висевшую на зеркале. Хм, поднявшийся на дыбы стальной единорог? И впрямь занятный парень.