Оттуда они могли войти в галерею с бесценными произведениями искусства из Японии, Китая и Кореи, прежде чем усесться за столы с шелковыми скатертями и живыми калами. Там их ждал ужин из семи блюд, приготовленный знаменитым шеф-поваром Йоджи Футомато.

Но все это позже. А сейчас Сара Нидльман заканчивала свою тираду:

— Ты можешь уйти. Осталось подъехать всего нескольким гостям.

— Спасибо, Сара, — улыбнулась Любимица. — Ты хочешь, чтобы я погуляла с собаками утром?

— Да-да, пожалуйста. Я посплю подольше.

— Не беспокойся, — сказала Любимица. — Я тебя не разбужу.

Любимица попрощалась с остальными девушками. Взяв свою копию списка гостей с пометками, она припрятала его в сумочку, размышляя об этих двух сотнях людей, которых она приветствовала: некоторые узнали ее, другие — нет.

Она прикинула, как проведет этот одинокий вечер.

Приготовит пасту. Выпьет немного вина. Проведет парочку интересных часов, просматривая список гостей.

Внесет собственные пометки.

Продумает некоторые планы.

Положив руки на бедра, Клэр сказала: «Нам нужна настоящая розыскная работа». И мы бросили на это все силы. Вместе с Конклином мы в четвертый раз за неделю тщательно обыскали весь дом в поисках Бог знает чего.

Мы прочесали все девять тысяч квадратных метров: бальный зал, бильярдную комнату и зал с бассейном, спальни, кухни, кладовки, гостиные, детские и столовые. Мы открывали все шкафы, коробки, сейфы, перерыли содержимое всех ящиков и пролистали каждую книгу в их чертовой библиотеке.

— Я забыла, что мы ищем, — брюзжала я, обращаясь к Конклину.

— Потому что здесь отсутствует то, что их убило, — ответил Рич. — И у меня нет не только хороших идей, у меня даже плохих не осталось.

— Да и разве мы не распотрошили весь дом? — сказала я, оглядывая основной зал.

Каждая дверная ручка, каждая плоская поверхность и предмет искусства были испачканы дактилоскопическим порошком. Каждое зеркало и картина — сняты со стены.

Даже доброжелательный и мудрый Чарли Клэппер пребывал в раздражении: «У Бэйли было полно друзей и куча вечеринок. У нас достаточно отпечатков и следов, чтобы полностью застопорить работу лаборатории. На целый год».

— Что теперь, сержант? — спросил Конклин.

— Ладно. Очередной осмотр закончен.

Двигаясь к выходу, мы повсюду гасили за собой свет и натыкались друг на друга в темноте, пока Конклин закрывал за нами входную дверь. Потом он проводил меня до машины.

Он придержал для меня дверцу, а я, вставая на подножку своего «эксплорера», внезапно оступилась. Рич поймал меня, схватив за плечи, и в тот миг я могла бы почувствовать надвигающуюся опасность.

Но закрыла глаза.

И словно так и было запланировано, его губы припали к моим, а мои руки обняли его за шею, и земля полетела у меня из-под ног.

Я прижалась к нему, кровь забурлила. Мои волосы окутали его лицо, поднятые ветром от промчавшейся позади нас машины. Я услышала, как водитель выкрикнул нам: «Снимите номер!»

Его слова резко вернули меня на землю, подобно силе притяжения.

«Какого черта мы творим?»

Прежде чем Рич мог бы сказать: «Тот парень подал отличную идею», — я выпалила:

— Проклятие, Ричи. Я не знаю, кто из нас более сумасшедший — ты или я.

Его руки, лежавшие на моей талии, прижали меня еще крепче.

Я мягко высвободилась из его объятий. Его лицо преобразилось от наших поцелуев, и он выглядел… обманутым.

— Прости, Рич. Мне не следовало…

— Не следовало что?

— Мне следовало смотреть под ноги. Ты в порядке?

— О да. Всего лишь еще один момент, которого как будто никогда не было.

Мои губы по-прежнему горели, и мне было стыдно. Я больше не могла смотреть на его искаженное болью лицо, поэтому отвернулась, уверенно поставила дрожавшую ногу на подножку и втащила свою глупую задницу на водительское сиденье.

— Увидимся завтра, — сказала я. — Хорошо?

— Конечно. Да, Линдси, да.

Я закрыла дверцу, завела машину и уже собиралась дать задний ход, когда Рич жестом показал мне, чтобы я опустила стекло. Я так и сделала.

— Ты. Ты спрашивала, кто из нас более сумасшедший, — сказал он, положив руки на опустившееся стекло, — из нас двоих это ты.

Я высунулась из окна, обняла одной рукой Рича за шею и притянула к себе так, что наши щеки соприкоснулись. Его лицо было теплым и влажным, а когда он запустил руку мне в волосы, я почти растаяла от его обаяния.

— Рич, прости меня.

Я отстранилась, пытаясь улыбнуться. Помахав ему на прощание, я направилась в пустую квартиру, которую делила с Джо.

Мне хотелось плакать.

Прежде я считала, что быть с Ричем — неправильно, и ничего не изменилось. Я по-прежнему на десять лет старше его, мы по-прежнему напарники, и я по-прежнему люблю Джо.

«Тогда почему, — спрашивала я себя, на скорости удаляясь от Рича, — поступая правильно, я чувствую себя так отвратительно?»

Юки и Фил Хоффман заняли мягкие кресла в кабинете судьи Даффи. Судебный стенографист сидела за своей пишущей машинкой рядом со столом судьи. «Что теперь? Какого черта теперь-то случилось?» — думала Юки.

Судья Даффи выглядел измотанным, словно потерял где-то свою хваленую бесстрастность.

Постукивая аудиокассетой, он нетерпеливо выкрикнул:

— Корин? Магнитофон готов?

В обитый деревянными панелями кабинет вошла служащая и поставила проигрыватель на стол перед судьей. Тот поблагодарил ее и вставил кассету в магнитофон.

— Это запись телефонного разговора, — сказал судья Даффи Юки и Хоффману. — Звонок был сделан с прослушиваемого таксофона в женской тюрьме и адресовался присяжной номер два. Есть помехи, но слова различимы.

Юки взглянула на Хоффмана, но тот только пожал плечами. Судья запустил запись.

Заговорила молодая женщина:

— Ты меня хорошо слышишь?

Вторая женщина, чей гнусавый голос помог узнать в его обладательнице присяжную номер два — ушедшего на пенсию почтового работника Карли Филан, — произнесла:

— Лалли, я не могу долго говорить. Сейчас я вроде как вышла в туалет.

Судья остановил запись и пояснил:

— Лалли — дочь присяжной.

— У присяжной есть дочь, находящаяся в женской тюрьме? — уточнил Хоффман.

— По всей видимости, так, — ответил Даффи.

Судья нажал кнопку, и снова пошла запись. Между женщинами велась оживленная беседа: как обстоят дела с защитой Лалли, как ее матери нравятся условия проживания в отеле и что происходит с сыном Лалли теперь, когда и матери, и бабушки нет дома.

— Сейчас начнется важное. Слушайте, — сказал Даффи.

Юки изо всех сил напрягалась, чтобы различать слова сквозь помехи.

— Я видела сегодня утром в душе твою обвиняемую, — сообщила Лалли. — Стейси Гленн, верно?

— Вот хрень! — вырвалось у Хоффмана.

Даффи немного перемотал назад и пустил запись снова.

— Я видела сегодня утром в душе твою обвиняемую. Стейси Гленн, верно? Она болтала с надзирательницей. Говорила ей, что если бы совершила это убийство, то не стала бы избивать ломом, когда у нее дома имеется отличный пистолет.

Юки почувствовала легкое головокружение и приступ тошноты.

Во-первых, Карли Филан солгала, умолчав о дочери во время предварительной проверки на компетентность и допустимость в качестве присяжного заседателя. Если бы она сказала, что ее дочь находится в тюрьме, то ее не взяли бы в присяжные, потому что, по логике вещей, она может быть заведомо настроена против обвинения.

Ведь обвинение пытается засадить ее дочь!

Во-вторых, и что еще хуже, Лалли Филан передает новости о подсудимой своей матери. Если Карли Филан посплетничала хоть с кем-то из своих коллег, все жюри присяжных можно считать «испорченным».

— Вы уже объявили о нарушении процессуальных норм? — спросил Хоффман.

— Нет, не объявлял.

— Тогда это сделаю я, ваша честь. Я должен блюсти права моего клиента, — парировал Хоффман, заведя совсем иную песню, чем пел неделю назад.