На протяжении многих недель после их первой встречи с актрисой Миллер — после того, как Казан и Мэрилин Монро проводили наедине романтические минуты и часы, — часто присоединялся к ним во время совместных визитов к писателям и композиторам. Втроем они перелистывали книги, переходя от одного букиниста к другому, или же отправлялись на пикник к побережью по дороге, извивавшейся среди каньонов. Артур ощущал, что «воздух вокруг нее был наэлектризован» и что людей, пребывавших в обществе Мэрилин, трогает «не только ее красота, но и ее сиротство — девушке буквально было некуда и не к кому пойти». Он навсегда запомнил выражение испуга, рисовавшееся на лице Мэрилин в процессе чтения, словно бы она опасалась, что пробелы в ее образовании непременно должны вызывать у окружающих иронические насмешки. Миллер чувствовал также, что их начало связывать «нечто таинственное... словно нить взаимопонимания». Не желая довести дело до супружеской измены, он принял решение как можно быстрее уехать из Лос-Анджелеса.

По прошествии многих лет стиль прозы Артура Миллера становился цветистым и чуть ли не пламенным, едва ему доводилось вспомнить свою первую встречу с Мэрилин Монро. В 1951 году артистка выглядела как сплошная боль, и я знал, что должен скрыться от нее или же утратить ощущение границы сознания... В моей робости она заметила некоторый шанс безопасности для себя, своего рода спасение от той одинокой, неспокойной и пустой жизни, которую ей создали. В момент расставания [на летном поле аэропорта] я поцеловал ее в щеку, а она от удивления глубоко втянула в себя воздух. Я почему-то начал смеяться и говорить, что она явно перегибает и преувеличивает, пока оттенок серьезности на дне ее глаз не породил во мне бурных угрызений совести... Я был обязан сбежать от ее детской ненасытности... но ее запах продолжал пребывать на моих ладонях... Тайна этого общения пронзила меня насквозь с силой едва ли не радиоактивного излучения, и я радовался этому ощущению как верному доказательству того, что скоро снова стану писать... [Мэрилин] завладела моим воображением и дала мне ту силу, которая не поддается пониманию, но позволяет приблизиться к тому, чтобы овладеть умением разогнать непроницаемую тьму.

Характерно, что Наташа приводит более романтическую версию тех же самых событий. «Она влюбилась в него, а он — в нее, и тут нет места каким-либо сомнениям». По словам Наташи, «в тот год они не были вместе в постели, но она возбужденно говорила мне, что встретила такого мужчину, которого могла бы любить до конца дней своих». Что касается Артура, то он признавался: «Если бы я остался, то мне пришлось бы сделать это ради нее. Но я не хотел такого развития событий. Поэтому я просто сел в самолет и улетел. Но она наверняка разрушила весь сложившийся во мне внутренний порядок».

Казану также было известно, что влюбленность этой пары носит чисто платонический характер; в этом его убедили дифирамбы в честь Миллера, которые Мэрилин не уставала возглашать даже в тот момент, когда была в постели вместе с Казаном. Она восхищалась творчеством Миллера и его высокой этикой, повесила у себя фотопортрет Артура и нервничала из-за его неудачного брака с Мэри Грейс Слэттери. «Большинство людей имеют возможность восхищаться своими отцами, — написала она в одном из своих немногочисленных писем, отправленных Миллеру на протяжении последующих четырех лет, — но у меня никогда не было папы. А мне обязательно нужен кто-либо, кем я могла бы восхищаться». Вот что написал в ответ Миллер: «Если тебе непременно нужен объект для восхищения, то, может быть, есть смысл выбрать Авраама Линкольна? Карл Сэндберг^[179]великолепно сделал его биографию». В день, когда Мэрилин получила это письмо, она купила книгу Сэндберга и оправленный в рамку портрет Линкольна. Обе эти вещи оставались с ней вплоть до самого конца ее жизни.

Да и Казан вскоре уехал, но до этого Мэрилин успела рассказать ему, что забеременела от него, хотя на самом деле потом оказалось, что ничего такого не случилось. «Меня это перепугало до ужаса. Я знал, насколько страстно Мэрилин жаждала иметь ребенка... но она была настолько безумно влюблена [в Артура], что не могла ни о чем другом говорить... Словно рядовой прохвост, я решил тормознуть все эти мои любовные занятия, но недолго продержался верным сему благому намерению». Летом 1951 года роман Казана и Монро уже стал достоянием прошлого.

Весной и в начале лета Мэрилин Монро играла роль вызывающей блондинки в кинокартине под названием «Любовное гнездышко» — на сей раз она изображала бывшую сотрудницу женского корпуса при британской армии, которая после войны вселялась на Манхэттен в элегантный дом с фасадом из песчаника, принадлежавший ее бывшему коллеге по армейской службе, к этому времени успевшему выгодно жениться. Вновь она представляла собой не более чем украшение, призванное оживить совершенно нулевой сценарий.

2 мая Сидней Сколски остроумно прокомментировал в своей рубрике ее работу, отметив, что в момент, когда Мэрилин стаскивала с себя платье, чтобы подготовиться к сцене под душем, на съемочной площадке становилось тесно, но вместе с тем воцарялась такая тишина, что «можно было услышать жужжание мухи». Для съемок другой сцены она — в соответствии с требованиями сценария — появилась перед камерой в раздельном купальном костюме в горошек, на котором «эти горошины еле на ней умещались» — как в шутку заметил кто-то. Джун Хейвер, игравшая в картине главную роль, запомнила, что «вся съемочная группа не дышала, и люди только глазели, стоя как вкопанные». Однако Мэрилин в меньшей степени страшилась наготы, чем собственно актерской игры, и в этой сцене с первого момента была полна очарования и демонстрировала свои манящие прелести. Джек Хаар^[180], с которым она играла в другой короткой сцене, полагал, что ее робость свидетельствовала о наглости и эгоизме, но и он вынужден был признать, что даже посредством маленькой роли Мэрилин «делала весь фильм». А журналист Эзра Гудмен, невзирая на всю абсурдность сценария «Любовного гнездышка», хвалил Мэрилин как «одну из наиболее многообещающих [актрис]».

Несмотря на одобрение со стороны прессы и коллег (а также на дружбу Мэрилин с Шенком и Скурасом), Занук продолжал все так же игнорировать ее комедийные способности. На главную роль она смогла выдвинуться лишь позднее, когда на общем собрании акционеров кинокомпании «Фокс», происходившем в Нью-Йорке, прямо-таки все бурлило и кипело от разговоров по поводу одной блондинки, которая смогла разогреть даже такую безнадежную комедию, как «Любовное гнездышко». Энтузиазм держателей акций совпал по времени с рецензией в газете «Нью-Йорк таймс» на ленту «Ты настолько молод, насколько сам считаешь», где Босли Кроутер написал: «Мэрилин Монро просто великолепна в роли секретарши». И так вот шаг за шагом специалисты все чаще замечали ее присутствие, пока в конце концов Зануку пришлось сдаться перед всеобщим требованием. Мэрилин явила миру новое лицо — наивной, но чувственной и полностью развившейся женщины, которая совершенно естественным образом и с открытостью невинного ребенка наслаждается собственным телом. Однако ее жизнь, как профессиональная, так и личная, за-вязла на одном месте. В каком-то смысле артистка сама попалась в ловушку творившегося для нее имиджа, в созидании которого она сама живо соучаствовала уже с того момента, когда стала манекенщицей и фотомоделью. Близкая связь означала для нее главным образом половую связь: «Я знала множество лиц, которых не любила, — высказывалась она позднее об этом периоде, — но у меня не было друзей. У меня были учителя и другие люди, достойные всяческого уважения, — но никого, с кем я могла бы просто поболтать. У меня всегда существовало впечатление, что я — никто, и единственный способ стать кем-то состоял в том, чтобы действительно превратиться в совсем другого человека. Видимо, именно поэтому мне так хотелось играть».