После окончания торжественного приема состоялся частный банкет — в доме Артура Крима и его жены Матильды; последняя вспоминала, что «Мэрилин приехала в узком платье, обшитом цехинами, которые выглядели так, словно их прицепили прямо к коже, поскольку сетка была телесного цвета». Джордж Мастерс добавил, что «Мэрилин шествовала в платье, запроектированном модельером Жаном Луи. Оно блестело от всяких украшений, но одновременно было элегантным и тонким, даже рафинированным, в этой своей наготе — словно бы отсутствие нижнего белья было самой что ни на есть привычной штукой под солнцем». В тот вечер она больше всего заботилась о том, чтобы в шумной толпе гостей Исидору было где присесть и чтобы его тарелка была полна еды.

В некотором смысле этот вечер был для Мэрилин Монро необычайно существенным. Потерянная девочка не только нашла, по крайней мере ненадолго, свое место в замке короля, находящемся в Камелоте, — ведь сбылся наяву сон, не раз возвращавшийся к ней в детстве. Только что Мэрилин стояла почти нагая перед своими поклонниками, совершенно не испытывая стыда и будучи почему-то невинной, как голубка. «В ней была трогательная мягкость, — сказала Матильда Крим. — Ну что тут сказать? Просто она выглядела невероятно красивой».

В воскресенье, 20 мая, через день после большого нью-йоркского представления, Мэрилин поспешно вернулась в Лос-Анджелес, где в своем доме на Пятой Элен-драйв застала Юнис Мёррей спокойно готовящей для нее ужин. Экономка, по-видимому, поняла (или так объясняла другим), что чек и увольнение означают всего лишь отпуск, из которого она только-только возвратилась, и с готовностью принялась выполнять свои обязанности. Мэрилин, утомленная и искренне обрадованная, что нашелся человек, который разбудит ее утром, приготовит завтрак, проведет пару необходимых разговоров по телефону и займется всякими домашними мелочами, обошла молчанием вопрос об увольнении, к которому уже больше не возвращались.

На следующий день утром она прибыла на съемочную площадку и после того, как продюсер, режиссер и вся группа приняли ее холодно, работала на протяжении восьми часов. Все знали, что ей грозит, но лица, ответственные за реализацию картины, по-прежнему испытывали трудности с ее производством. Прежде всего, еще не был окончен сценарий, а они ставили отсутствие профессионализма в вину ей, как Мэрилин с сарказмом сказала позднее Пауле. В принципе, она совершенно справедливо подозревала свою съемочную группу и все руководство «Фокса»: ведь полная бездарность дирекции в течение последних недель реализации фильма и типичное для неопытных менеджеров отсутствие эффективности и результативности действий, совершаемых как на съемочной площадке, так и вне ее, подсказывают, что речь шла лишь об оправдании решения Гулда, который распорядился: Мэрилин уволить, а картину положить на полку.

Несмотря на все замешательство, 21 мая, в понедельник, Мэрилин попросили еще несколько раз повторить сцену с детьми, поскольку Дин Мартин опасался простуды. В отчете о ходе производства фильма за вторник зафиксировано, что Мартин «явился на работу, но Мэрилин Монро, опасаясь инфекции, по совету своего врача отказалась работать с Мартином до тех пор, пока тот не выздоровеет». Но в этот день она до обеда непрерывно работала, снимаясь средним и крупным планом в сцене разговора с детьми около бассейна. В среду и четверг Мартин продолжал лечить свою простуду, оставаясь до пятницы дома. Мэрилин честно отработала эти три дня, а то, что она сумела сделать за это время, по предположениям всех ее коллег, могло вызвать международную сенсацию.

Итак, в среду, 23 мая, Мэрилин оказалась на съемочной площадке единственной актрисой, поскольку работа шла над сценой, в которой Эллен Арден, ее героиня, считающаяся пропавшей без вести, после возвращения домой плавает ночью в бассейне. Во время купания за ней должен был наблюдать муж — из окна спальни, расположенной наверху, где он находился со своей новой женой. В результате происходит взаимное безмолвное «общение» Эллен и мужа, а также забавное объяснение — с помощью жестов и мимики, чтобы предотвратить раскрытие факта присутствия Эллен. Словом, 23 мая с девяти утра до четырех часов дня (за исключением двадцатиминутного перерыва на ленч) Мэрилин находилась в бассейне, плескаясь в воде, плавая, брызгаясь и покачиваясь на волнах, в то время как группа все время снимала кадры крупным, средним и общим планами, без конца повторяя их. Сценарий предусматривал, что Мэрилин будет купаться голой, и благодаря ее раздельному бикини телесного цвета удалось легко добиться эффекта наготы.

Появилась, однако, некоторая проблема. Когда оператор Уильям Дэниелс^[481]хотел на общем плане снять Мэрилин, сидящую спиной к нему на краешке бассейна и вытирающую волосы, то заметил в окуляре камеры застежку лифчика. Он сказал об этой небольшой накладке Кьюкору, который подошел к Мэрилин. И вот актриса ради одного этого простенького кадра, снимаемого со спины, без секунды колебаний сбросила верхнюю половину купального костюма. Через несколько мгновений кадр был без всяких помех снят.

Но тут Мэрилин пришла в голову одна идея — мысль, вполне естественная для женщины, которая в 1949 году обнаженной позировала на красной шелковистой ткани перед фотографом Томом Келли, которая в 1954 году позволила, чтобы в кинокартине Билли Уайлдера порыв воздуха высоко взметнул подол ее платья, и которая совсем недавно предстала весьма скудно одетой на приеме, устроенном в честь президента страны. Итак, Мэрилин предложила отснять такие сцены, которых и в помине не было в сценарии (и не могло там быть, поскольку, как она отлично знала, в 1962 году пресловутый Кодекс кинопроизводства никогда не позволил бы использовать их). Но для рекламы — для придания картине огласки по всему миру — почему бы в следующей сцене не показать, как она, обнаженная, кутается в голубой бархатный шлафрок? В конечном итоге, она ведь перевоплощалась во многих персонажей; так почему же сейчас ей нельзя стать Афродитой, являющейся взору из волн? Это не будет стоить ни цента, а может принести миллионы: достаточно намекнуть, что Мэрилин Монро вскоре предстанет в таком виде перед зрителями в картине «С чем-то пришлось расстаться», и дать при этом понять (отклоняясь от истины), что появится не просто в неглиже, а нагишом, как она будет изображена на соответствующем снимке в журнале. Уэйнстайн и Кьюкор посчитали это хорошей идеей, и теперь уже все быстро завертелось. Спешно были вызваны двое фотографов, не связанных ни с какой редакцией (Уильям Вудфилд и Лоренс Шиллер), чтобы сделать снимки совместно с фотомастером «Фокса». Неполный час Мэрилин фотографировали в разных ракурсах и с разных точек — но ни разу не показали ее целиком обнаженной, ни спереди, ни сзади.

К концу дня актриса чувствовала себя ужасно уставшей, но съемочная группа устроила ей овацию, а Кьюкор даже обнял ее. «Полагаешь, это было в дурном вкусе?» — спросила Мэрилин у Агнесс Фланеген по дороге в грим-уборную. «Я сказала ей, — призналась потом благовоспитанная ирландская дама, — что в этом не было ничего двусмысленного».

В четверг, 24 мая, Мэрилин снова была на съемочной площадке; оператор делал наезды, а также отснял два кадра через плечо Сид Чарисс — и все это несмотря на то, что после слишком долгого пребывания в бассейне у нее побаливаю ухо. Мартин хворал уже четвертый день, и все планы приходилось в последнюю минуту перекраивать, но никто не брал этого близко к сердцу: картина опаздывала всего на девять дней, которые поддавались легкому обоснованию (особенно в свете новой и нешаблонной рекламной кампании). Чтобы двинуть производство ленты дальше, нужно было только поскорее закончить неясный и запутанный сценарий. 25 мая, в пятницу, не обращая внимания на повышенную температуру и на выделения, сочащиеся из правого уха, Мэрилин отработала без единого словечка жалобы, отыграв с Мартином и Чарисс в восьми трудных сценах. Разговаривая с великолепно имитируемым шведским акцентом, героиня Мэрилин хотела, чтобы в собственном доме ее считали домработницей, прибывшей из другой страны. Материал этого съемочного дня, не использованный для монтажа, предоставляет неопровержимые доказательства большого и недооцененного таланта актрисы: Мэрилин сказала, что она желала спародировать мимику Греты Гарбо, и ей это удалось. Теперь Кьюкор и Уэйнстайн начали огорчаться еще больше — они боялись, что из-за действий дирекции студии, заседающей в Лос-Анджелесе и Нью-Йорке, все может сорваться, а ведь сейчас появилась вероятность того, что картина заслуживает быть законченной.