Срок истекал, и Люк прекрасно это понимал. Стелла Коннери была первой ласточкой, а он всегда обращал внимание на такого рода указания и предзнаменования.

Приезд ее дочери — это начало конца. Конца тихой, приятной, беззаботной жизни. Всему свое время.

Старейшинам это не понравится. Он не настолько глуп, чтобы недооценивать их — по крайней мере, Альфред наверняка заметил его беспокойство. Они начнут строить планы на все случаи жизни: как спасти «Фонд», как сделать так, чтобы денежки и дальше текли непрерывным потоком, как сохранить веру без харизматичного мессии.

Интересно, что они приготовили для него.

Зло было здесь повсюду, зло витало в этой большой, тихой комнате, заполненной кроткими, пассивными людьми. Зло — старый враг, вечный спутник.

Возможно, пришло время познакомить с его алчной хваткой и гостью, эту испорченную, сердитую Рэчел Коннери.

Джорджия Реджинальд закрыла глаза, улыбнулась и тихо соскользнула ближе к смерти. Ожидание оказалось таким долгим — с тех пор, как ей впервые поставили диагноз: особенно опасная форма рака. Благодарение Богу, она успела раньше. Люк указал ей путь, и когда врачи хосписа сделали свое страшное открытие, Джорджия встретила новость почти с радостью.

Болей у нее никогда не было, и она знала, что должна благодарить за это свою вновь обретенную веру. Ей бы и в голову не пришло, что рак способен поразить и так быстро распространиться по ее с виду здоровому шестидесятилетнему телу. В конце концов, в их семье ни с одной, ни с другой стороны не было случаев заболевания раком, и она всегда гордилась тем, что так хорошо заботится о своем здоровье.

Увы, судьба-злодейка преподнесла неприятный сюрприз, о чем и предупреждали Люк и его последователи. Рак нагрянул внезапно, без предупреждения, как бывало и со многими ее друзьями. Они делали все возможное, испробовали все возможные лечения — оперативное вмешательство, облучение, химиотерапию, — ничто не помогло. Потеряв силы, она уже была готова уйти, но прежде хотела увидеть Люка — в последний раз.

За ним уже послали. Ей бы только продержаться еще чуть-чуть, увидеть его, представить, что она снова молода. Что эти глаза смотрят только на нее.

Ей хотелось самой сказать ему про деньги. Старейшины, разумеется, знали. Прежде всего Альфред, занимавшийся ее делами. Он помог все устроить, но она знала, что Люк не обращает внимания на финансовые аспекты деятельности «Фонда». Его мысли и душа обращены к более высоким материям — вот почему ему не обойтись без Старейшин. Они нужны, чтобы вести бизнес.

Ее деньги помогут решить многие проблемы, и это безмерно радовало Джорджию.

Услышав скрип, она собралась с последними силами, чтобы открыть глаза. Люк стоял рядом с кроватью. Лицо его почти полностью скрывали длинные волосы, и ей захотелось протянуть руку и погладить их, хотя прикасаться к учителю не позволялось никому. Но ведь сейчас он может ей это разрешить?

Она попыталась поднять руку, но не смогла — недостало сил. В комнате был кто-то еще — она не могла как следует сфокусировать взгляд, да это уже и не имело значения. Сейчас ее не интересовал никто, кроме Люка.

Она открыла рот, чтобы заговорить, но не сумела произнести ни звука. Теплая ладонь Люка коснулась ледяной кожи — увы, слишком поздно, чтобы ее согреть.

— Пора, Джорджия, — произнес он своим глубоким бархатным голосом, отозвавшимся в ее душе волной угасающего томления. Он держал ее за руку, когда кто-то в бледно-голубой униформе медицинского персонала подошел ближе и наклонился. Холодная игла вошла в вену, вливая в ее кровь смерть.

Она широко раскрыла глаза, отыскивая Люка. Но увидела только пустоту.

Кальвину Ли было пятьдесят семь лет, но его часто принимали за ребенка. И не только из-за роста — при своих четырех футах девяти дюймах он не дотягивал до «просто невысокого мужчины», хотя и совсем чуть-чуть. Моложавое лицо усиливало впечатление нестареющей невинности, как и высокий голос и обманчиво приятные манеры. С течением лет он научился обращать эти физические недостатки к собственной выгоде.

Чикагский Саут-сайд не самое лучшее место для ребенка. В его роду смешалось столько всего разного, что определить, чьей же крови больше, было почти невозможно. А это означало, разумеется, что его ненавидели все. Ненавидели за то, что он белый, черный, латиноамериканец, азиат и еврей. Ненавидели за маленький рост и за непохожесть.

Просто чудо, что Кальвин еще остался жив после регулярных, жестоких избиений, бывших частью как домашней, так и уличной жизни. Но он выжил. И только к пятидесяти годам, когда отбывал срок за подделку чеков, понял, почему.

Кальвин обрел покой, когда встретил Люка Бардела. Он пришел в этот мир, продрался через все тяготы и испытания, чтобы стать помощником Люка. Только этого он и просил от жизни: дать цель. Дело. И Люк Бардел стал для него и целью, и делом.

Нет, он, конечно же, не питал никаких иллюзий в отношении человека, за которым последовал из тюрьмы, чтобы с головой окунуться в самое грандиозное мошенничество, какое только можно представить. Он знал Люка лучше, чем кто-либо. Он был посвящен в его тайны, желания, планы; он знал то, о чем другие последователи «духовного светоча» даже не догадывались. Знал, где лежат деньги, какова его доля и какова доля Люка. И досконально знал схему побега.

Люка он понимал даже лучше, чем сам Люк. Понимал, что его сила, его способность притягивать людей, манипулировать ими есть нечто большее, чем просто дар мошенника-виртуоза. Талант Люка распространялся в сферы настолько странные, настолько далекие, что Кальвин даже не пытался в них проникнуть. Он просто чувствовал это сердцем.

Чувствовал то, существование чего не признавал сам Люк.

Кальвин с самого начала предсказывал, что от Стеллы Коннери стоит ждать беды, и не по-христиански обрадовался ее смерти. Но потом обнаружилось, что все не так просто. Ее дочь представляла куда большую угрозу.

Угрозу, которую требовалось нейтрализовать.

Теперь она была здесь, и он видел, как Люк наблюдает за ней. Кальвин всегда гордился тем, что понимает Люка лучше, чем кто-либо другой, что он практически читает его мысли. Люк возжелал девчонку. Несмотря на опасность, которую она представляет всему, над чем они трудились, — а быть может, именно по этой причине, — он возжелал Рэчел Коннери.

И Кальвин вознамерился устроить так, чтобы Люк ее не получил.

Его не мучили вопросы жизни и смерти. Он не терзался угрызениями совести и просто делал, что нужно. Делал раньше и собирался сделать теперь.

Пока Люк не совершил ошибку, которая может стоить им слишком дорого.

Если учесть, что к концу обеда ее уже воротило от предложенной «Фондом» еды, что беспокойство, раздражение и негодование никуда не делись, могло показаться странным, что она так хорошо уснула на своей узкой кровати. Возможно, сыграл свою роль тот факт, что ей удалось избежать еще одной стычки с предводителем этого странного сообщества.

Хотя, надо признать, не такие уж они все и странные. Альфред Уотерстоун не слишком отличался от тех богатых мужчин, за которыми побывала замужем ее мать, разве что был подобрее. А Кэтрин оказалась женщиной исключительно доброжелательной, готовой помочь и к тому же по-матерински ласковой, искренней, душевной. Человека, выросшего на фоне эмоционально пустынного пейзажа, ее неподдельная теплота даже немного настораживала.

Другие Старейшины тоже представляли собой привычные и знакомые типы — порядочные, солидные, несколько консервативные мужчины и женщины, которые, казалось, чувствовали бы себя уютнее в зале заседаний, чем за столом с тарелками чечевицы и сои. С такими людьми она работала в Нью-Йорке, такие люди даже в своих самых великих душевных порывах обычно озабочены конечным результатом. Что они здесь делают, почему облачились в одинаковые ситцевые хламиды и смотрят в рот харизматичному жулику? Этого она не понимала.