Рэчел наполовину повернулась, чтобы бежать, когда Энджел врезалась в нее и сбила с ног. Пальцы сомкнулись на горле. Рэчел пыталась оторвать их, но чувствовала, как воздух вытекает из легких. Визгливо крича что-то, Энджел колотила ее головой о пол.

И тогда Рэчел поняла, что умрет.

Старейшины собрались еще раз, и лица их в неровных отсветах костра были мрачны.

— Время истекает, — сказал чужак.

— Какая дерзость, — неодобрительно прошипел Джордж Лэндерс. Он дорожил своей властью, и ему не нравилось, что на их закрытые собрания допущен человек низшего ранга. Но Джордж был трусом. Охотно предоставляя другим рисковать по-крупному, он предпочитал играть с акциями и облигациями.

Альфред поднял руку, и шум постепенно стих.

— Эта женщина опасна, — начал он. — Она всем нам здесь мешает. Вынуждает форсировать события, а излишняя поспешность нам совсем ни к чему. Мы должны действовать с оглядкой, не допуская ошибок. Вот почему от нее необходимо как можно скорее избавиться.

— Я работаю над этим, — сказал чужак, не обращая внимания на Джорджа. — У меня все под контролем.

— Ничего больше ты нам не скажешь? — мягким голосом спросила сидевшая рядом с ним пожилая женщина. Она спала с чужаком и, наверное, знала ответ. Джордж недовольно засопел.

— Чем меньше людей знает, тем лучше. О ней позаботятся. Она будет наказана.

— А Люк? — Джордж сердито сверкнул глазами.

— Всему свое время, Старейшина, — ответил мальчишка с издевательской вежливостью. — Всему свое время.

Было темно. И больно. Что-то теплое сжимало и окутывало ее. Где-то в уголке сознания трепетал огонек, и Рэчел крепко зажмурилась. Открыв глаза, она признала бы боль, а она этого боялась. Боялась, что не справится со всем тем, что на нее навалилось, боялась снова стать уязвимой — после того, как столько лет преодолевала в себя проклятую чувствительность, ранимость.

Она рано узнала, что люди, стоит им только дать волю, не преминут причинить тебе боль. И, открыв эту истину, старалась убедить всех — и себя тоже, — что никогда и никому не позволит обидеть себя.

Но кто-то же это сделал. Горло горело, в голове стучало, тело болело так, словно по нему прошлось стадо слонов. Рэчел не знала, где она и как сюда попала. Знала только, что должна бежать, спасаться.

Ничего не поделаешь, глаза придется открыть. Она разлепила веки. В комнате было темно, от едкого запаха дыма першило больное горло. Она не сразу смогла вспомнить, где находится и что произошло.

Доносящиеся откуда-то издалека слабые звуки флейты послужили первой подсказкой, хотя никогда раньше она этой музыки не слышала. Она в Нью-Мехико. На зачарованной земле, хотя приют затворников в Санта-Долорес отнюдь не очаровал ее.

Мало-помалу Рэчел разобралась, что лежит на полу, на каком-то тонком тюфяке в темной, напоминающей пещеру комнате. Откуда-то издалека лились звуки флейты, в воздухе висел дым. Одежда на ней была другая, свободная и удобная. Даже не глядя, она поняла — Люк наконец-то добился своего, натянув на нее одну из этих дурацких пижам.

Рэчел попыталась поднять голову, но боль резанула с такой силой, что она со стоном опустилась на подстилку. Вспомнилась Энджел, это чудовище с обманчиво милым именем, сумасшедшая, пытавшаяся убить ее. Это Энджел душила ее, схватив за горло, и била головой о пол.

«Дура, дура, дура, — ругала она себя. — Чего ты добилась? Что получила?» Коллекцию синяков да горку бредовых измышлений. Как бы ни хотелось верить в худшее о Люке Барделе и его последователях, по здравом размышлении идея массового убийства выглядела уж слишком мелодраматичной. Чтобы вымогать деньги у доверчивых простаков, существуют гораздо более легкие способы, и мошенники и странствующие проповедники знают это с давних времен. Им незачем прибегать к такому грязному приему, как убийство.

Рэчел пошевелилась и стиснула зубы, сдерживая рванувшийся из горла инстинктивный вскрик. Валяться на полу — не самое приятное занятие, да и пропахшая дымом темнота отнюдь не оказывала успокаивающего эффекта на издерганные нервы. Скорее наоборот. И даже мысль о том, что она одна, что никто не мешает зализать раны и прийти в себя, как-то не успокаивала… Тем более когда она вдруг поняла, что здесь есть кто-то еще.

Рэчел повернула голову, медленно, осторожно. Боль усилилась. В мглистой темноте она увидела его. Он сидел, скрестив под собой ноги, руки на коленях ладонями кверху, глаза закрыты, лицо безмятежное. Этакий сухощавый, благостный Будда. Впрочем, иллюзий Рэчел не питала. Вся эта созерцательность — чистейшая поза. А она отнюдь не благодарный зритель.

— Мы не принимаем концепцию греха. — Голос тихий, глубокий, глаза по-прежнему закрыты.

— Как удобно, — попыталась сказать она, но получился лишь какой-то сдавленный выдох.

Люк открыл глаза и улыбнулся ей с раздражающей благожелательностью.

— Очень удобно, — согласился он, непонятным образом поняв, что она пыталась сказать. — Эта древняя иудейско-христианская концепция используется с одной-единственной целью: вызвать чувство вины и добиться послушания.

Люк повернул руки ладонями вниз и вытянул длинные ноги.

— Меня не особенно интересует послушание моих последователей. Что весьма кстати, поскольку, полагаю, от вас послушания ждать не стоит. Да вы и не принадлежите к моей пастве, — добавил он прежде, чем она успела выдавить из больного горла возражение. — Пока.

Рэчел наконец села и попыталась заговорить, но горло так саднило, что на глаза навернулись предательские слезы. Он бесстрастно наблюдал за ней.

— Идею греха мы заменяем понятием дефектов характера. Изъянов, которые стараемся исправить или принять, если их не изменить. Вы уже знаете, что один из ваших самых больших недостатков — гордыня. Вы были так уверены, что можете контролировать Энджел, что вы правы, а все остальные ошибаются. К счастью, один из моих недостатков заключается в том, что я не люблю, когда меня заставляют ждать. В данном случае это пошло вам на пользу, поскольку, когда вы не явились вовремя на пятичасовое занятие, я попросил вас найти. Иначе еще немного — и Энджел размозжила бы вам голову об пол. — Судя по тону, такая перспектива его совершенно не трогала.

— Что решило бы ваши проблемы. — По крайней мере это она попыталась сказать, но вышло лишь сиплое бормотание.

— Можете не трудиться, — проворчал он. — Только хуже себе сделаете, и все равно никто вас не поймет.

«Ты поймешь, — подумала она. — Ты точно знаешь, о чем я думаю».

Ответом на ее мысли стала сдержанная улыбка.

— Лягте и закройте глаза. Медики сказали, вы не должны напрягать голос в течение двадцати четырех часов. Вам дали травяной настой, чтобы облегчить боль в горле и в теле. Теперь вам нужен только отдых.

Глаза ее тревожно заметались при мысли о том, что именно имеет в виду Люк Бардел, когда говорит о «травяном настое». Как всегда, он оказался на шаг впереди, прекрасно прочитав ее мысли даже в этом тусклом свете.

— Большинство работников медицинского центра — дипломированные профессионалы, которые предпочли следовать новой дорогой. Врачи, медсестры, психиатры. Альфред руководит ими, направляет. Профессиональный уход в сочетании с исцеляющей силой верующих творит чудеса. А теперь ложитесь.

Она метнула в него сердитый взгляд.

— Ложитесь, — терпеливо повторил он с огромным терпением, — или мне придется до вас дотронуться, а вы ведь этого не хотите, верно?

Ее молчаливая реакция была достаточно красноречива. Рэчел легла на тюфяк, запоздало отметив его удивительную пружинистость.

— Вы боитесь не того, что я причиню вам боль, — продолжил Люк тем мягким, обволакивающим голосом, который, возможно, был наиболее опасным оружием в его арсенале. — Вы знаете, что я этого не сделаю. Вас пугает альтернатива. — Он поднял руки и рассеянно, словно они принадлежали кому-то другому, посмотрел на них. Рэчел тоже посмотрела. Руки были такие красивые, сильные, с круговыми татуировками в виде шипов, и она вдруг поймала себя на дикой, безумной мысли, что хотела бы прикоснуться к ним.