Женщина ждала в почтительном молчании, и Люк затянул паузу достаточно долго, чтобы она уже начала терять терпение.

— Благословенна будь, — сказал он наконец. Рэчел не пошевелилась.

— Вам придется что-то сделать с Кальвином, — вздохнула Кэтрин. — Он становится неуправляемым.

— Я думал, это Энджел Макгуинес неуправляема, — пробормотал Люк.

— С ней никаких проблем больше не будет. Кальвин же, с другой стороны, беспокоит меня все сильнее. Вы ведь не будете отрицать, что случившееся — его вина? Он намеренно подверг Рэчел опасности.

— Я и не отрицаю. Просто не знаю точно, зачем он это сделал.

— Должно быть, считает ее в некотором роде угрозой. Что, разумеется, нелепо. Нам нечего бояться, нечего скрывать. Рэчел — крайне неблагополучная, потерянная девушка, ищущая смысла жизни. Мы можем помочь ей найти ответы. Если Кальвин усмирит свои кровожадные инстинкты.

— Кальвин бывает несколько… фанатичен, когда дело касается меня, — согласился Люк. — Мне и в голову не приходило, что ее присутствие здесь так его обеспокоит. Я разговаривал с ним. Он выразил должное сожаление и раскаяние.

— Значит, это больше не повторится? — не унималась Кэтрин, забыв, как бывало не раз, что перед ней духовный наставник. Когда за тобой поколения филадельфийской аристократии и больших денег, привычка держаться с должным смирением приходит не сразу.

Он напомнил, кто есть кто, прикосновением к сухой, стареющей коже руки. Кэтрин вздрогнула от неожиданности и тут же смущенно потупилась.

— Простите меня, Люк, — пробормотала она. — Я всего лишь докучливая старуха. Разумеется, вы и сами прекрасно знаете, что делать. Я просто беспокоюсь о девушке — она такая милая, пусть даже и сердитая.

Милая? Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы не выдать удивления. Вот уж не думал, что кто-то может назвать Рэчел «милой».

— Конечно, Кэтрин. И я знаю, что мы все сумеем помочь Рэчел раскрыть присущие ей доброту и мягкость.

«Если Кальвин снова не попытается убрать девчонку, — добавил он про себя. — И при условии, что эти самые доброта и мягкость, которые нужно раскрыть, действительно присутствуют».

— Вы покажете ей путь, — пробормотала Кэтрин.

— Я попробую, — отозвался он, гадая, насколько глубок сон Рэчел. Ему хотелось смотреть на нее. Прикасаться к ней. Ощущать ее обнаженную плоть своей обнаженной плотью. А еще ему хотелось трахнуть ее, но в сексе со спящей женщиной удовольствия мало, даже если это единственный способ заполучить ее сейчас.

— Я оставлю вас, — сказала Кэтрин. — Она уже выглядит лучше, не такая бледная. Мне распорядиться, чтобы ее перенесли в комнату? Или хотите, чтобы она оставалась в больнице?

— Позже, — ответил он. — И заберите с собой целителей. Я хочу сосредоточиться на ней, ни на что не отвлекаясь.

— Вы слишком добры, — пробормотала Кэтрин осипшим голосом, поднимаясь с удивительной для ее возраста грацией. Через минуту все ушли, и Люк остался в большой темной комнате наедине с Рэчел Коннери, глубокий сон которой гарантировал отсутствие воспоминаний.

Никто не осмелится помешать ему. Только Кальвин. Но тот после случившегося не покажет носа как минимум до завтра. У него есть несколько часов, чтобы позабавиться с удивительно чувственной женщиной.

«Хорошо, что ты такой безнравственный ублюдок», — сказал себе Люк, приподнимаясь на локте и разглядывая ее. Кому-то другому могли бы помешать колебания, угрызения совести, все те гнетущие нравственные дилеммы, которые никогда не волновали Люка Бардела. Кого-то другого шокировала бы сама мысль о возможности воспользоваться беспомощным состоянием женщины, которая только что пережила страшное испытание.

К счастью, Люк не один из этих других. И никогда другим не был. Он протянул руку и начал развязывать узелок у горла, соединявший края туники.

Рука слегка дрожала, что его удивило. Должно быть, перевозбудился. Было что-то такое в этой ночи и в этой женщине, что пробуждало в нем опасные чувства.

Кожа ее отсвечивала в темноте бледно-золотым, и Рэчел выглядела почти умиротворенной. Он знал, что это иллюзия. «Она просто одержимая», — сказала ему Стелла в один из тех редких случаев, когда ей захотелось поговорить о ком-то, кроме себя.

Он знал, чем она одержима сейчас. Желанием уничтожить его. Сама мысль показалась ему забавной, тем более что пришла она в тот момент, когда он стаскивал тунику с ее плеч. Узких, кажущихся странно беззащитными. Люди пытались уничтожить Люка с самого его рождения; сначала дедушка и бабушка старались заставить его мать сделать аборт, потом был так называемый отец, отморозки в тюрьме, целый штат адвокатов, и вот теперь разгневанная молодая женщина, которая преспокойно спит под его бесстрастным взглядом.

Да, пытались многие. И никто не смог. У него дар выживать, уносить ноги, когда дело принимает скверный оборот.

Но сейчас спешить некуда. Следующие несколько часов можно развлекаться с новой игрушкой. И даже если на следующий день она что-то вспомнит, то сочтет это эротическим сном, признаться в котором ей будет стыдно.

Он пробежал пальцами по плоскому животу к завязкам брюк. Гладкая, шелковистая кожа…

И наклонился, чтобы попробовать ее на вкус.

Рэчел опять снился сон, в котором были и насилие, и кровь. Сон с ангелом, пронзительно кричащим ей в лицо, душащим стальными пальцами, отнимающим жизнь. А еще тамбыли плывущие откуда-то издалека слабые звуки флейты.

Как ни пыталась она вырваться из паутины сна, глаза никак не хотели открываться. А оседлавшее и душившее ее безжалостное создание, чьи длинные волосы упали ей на лицо, стало вдруг падшим ангелом, существом света и тени. И хотя Рэчел по-прежнему ощущала угрозу, эти руки больше не причиняли боли, они ласкали горло, шею. И не просто ласкали, а несли исцеление.

Падший ангел был мужчиной, Люцифером, изгнанным из рая за стремление к власти. Он предпочел царствовать в аду, но не прислуживать на небесах. Но в аду ли она сейчас или дрейфует где-то рядом?

Он коснулся ее губ своими, и она задрожала в темноте, сопротивляясь и томясь от желания. Руки ее лежали вдоль тела, удерживаемые кем-то, кто был гораздо сильнее, а сам он склонился над ней, заслонив даже единственный чахлый источник света. Она горела, трепетала. Он же оставался нежным и сдержанным. Он дарил ей исцеление. Он был для нее воплощением всего, чего она хотела и чего ей недоставало.

Он подарит ей любовь. Он принесет ей покой. И погубит, полностью и окончательно.

Бобби Рей зажег сигарету, прикрыв ее ладонью, чтобы ветер не загасил спичку. Было поздно и темно, как в преисподней, и если бы кто-то вздумал выглянуть в окно, то увидел бы огонек сигареты и побежал бы к Люку доносить.

Только вот Люк бы, наверно, не удивился. Он все знает. Ему достаточно обратить свой взгляд на Бобби Рея, и душа последнего раскроется перед ним, как книга. Люк знает о его слабости к сигаретам и девкам, к боли и искуплению. Он знает, что Бобби Рей умрет за него. Убьет ради него.

Между ними особенная связь.

Ему даже не нужны слова Люка — волшебная связующая нить протянулась между ними. Бобби Рей знает, когда Люк хочет, чтобы он кого-то наказал ради общины. Все, что делает Бобби Рей, он делает для Люка. Каждая сигарета, которую он выкурил, каждая женщина, которую он поимел, каждый человек, которого он убил, — все делалось ради Люка, по его молчаливым приказам. И взамен у него есть невысказанная благодарность и одобрение Люка. Большей награды Бобби Рею и не нужно.

Но вот эта новенькая… Рэй не совсем понимал, что Люк хочет с ней сделать. Этот гном Кальвин чуть не дал ее убить, что было крайне глупо, но, с другой стороны, чего еще ждать от бывшего уголовника? Если он пытался предвосхитить желания Люка, то попал пальцем в небо.

Однако же девчонка представляла собой серьезное осложнение. Даже опасность. Так было с тех пор, как Альфред покончил со Стеллой. Стелла ненавидела своего ребенка, и Бобби Рей очень хорошо ее понимал. Привезти девчонку сюда, заманить — это меньшее, что он мог сделать. Он в точности исполнил все, что ему велели, — ради Стеллы, ради Люка.