— Я же уже говорил, что никто тебе не поверит. У тебя нет доказательств.

— Если я расскажу нужным людям, они смогут найти доказательства, — не унималась она.

Люк покачал головой.

— Я не оставляю следов, когда отлучаюсь. — Он взял ее за шею, провел большим пальцем по щеке. Рэчел отшатнулась и наткнулась спиной на шершавую стену. — Я могу перерезать тебе горло, а к вечеру вернуться в Санта-Долорес, и никто не узнает, что я был здесь.

— А когда найдут тело? — хрипло спросила она.

— Не найдут. — Он наклонился ближе, так близко, что она почувствовала его дыхание на своем лице. Запах сигарет. — Тут кругом болота. Я знаю, где самые глубокие трясины. Ты могла заехать на машине в одну из них и сгинуть без следа.

Нужно держаться, говорила себе Рэчел. Ни в коем случае не упасть. И что страшнее: угроза смерти или это ласкающее поглаживание?

— Почему же ты не сделал этого со своим отцом?

Она думала, это заставит его отступить. Как бы не так.

— Наслушалась Эстер, да? — пробормотал он. — И совершенно напрасно. Она сумасшедшая старуха, любой тебе это скажет.

— Значит, ты не убивал своего отца?

От его улыбки дохнуло холодком. Он оглянулся на ржавое пятно, которое казалось темнее прежнего.

— Здесь было так много крови, — проговорил он, оставив без внимания вопрос. — Избавиться от тела — одно, скрыть улики — другое. Тут всюду были мозги, осколки костей, ошметки кожи.

К горлу снова подступила тошнота.

— Так ты убил своего отца? — не унималась она, отказываясь идти на попятный.

— Если я перережу тебе горло, — продолжал Люк все тем же спокойным, раздумчивым голосом, — тут опять все перепачкается кровью. Полагаю, я мог бы придушить тебя, хотя у меня больше опыта с ножом. — Он издевательски, по-волчьи ухмыльнулся.

— Вот как? — голос предательски дрогнул, но она не собиралась молчать.

Его лицо на мгновение застыло, превратившись в непроницаемую маску.

— Одно я скажу тебе точно. Я не убивал своего отца. Клянусь. — Сказано это было четко и твердо. И, к своему удивлению, Рэчел обнаружила, что верит ему. Человеку, которого считала неисправимым лжецом.

А потом он улыбнулся. Склонился еще ближе, так, что губы коснулись ее уха, и прошептал:

— Разумеется, Джексон Бардел не был мне отцом.

Миг доверия разбился вдребезги. Она со злостью оттолкнула его, допустив еще одну ошибку. Он был слишком силен, а ей недоставало пространства для маневра. Люк сжал ее руки, рывком оторвал от стены, на себя, и она врезалась в него.

— Не спрашивай меня, убил ли я Джексона Бардела, — прошептал он. — Ответ может тебе не понравиться.

Ее трясло. Он знал это, должен был чувствовать, как она дрожит, но Рэчел совершенно ничего не могла с этим поделать.

Другой рукой Люк обнял ее за плечи и прижимая к себе, удерживая в плену.

— Почему ты так меня боишься? Что, по-твоему, я собираюсь с тобой сделать? Не думаешь же ты в самом деле, что я убью тебя? — Он терпеливо ждал ответа, и она наконец покачала головой.

— И грабить тебя я тоже не стану. Твои деньги уже у меня. Ты не отказалась от борьбы, но должна понимать, что тебе ни за что не выиграть. Так что же тогда? Думаешь, я тебя изнасилую? Каждый раз, когда я приближаюсь к тебе, ты начинаешь вести себя, как жертвенная девственница. Я не насилую, Рэчел. Это неинтересно и слишком легко.

— Со мной это было бы нелегко, — решительно возразила она.

Он улыбнулся, самодовольно, снисходительно, и будь свободными руки, она бы ударила его. Но он лишил ее такой возможности.

Впрочем, она бы и размахнуться не смогла. Его ноги прижимались к ее ногам. И не только ноги. Она ощущала пульсацию его крови, напряжение мышц, жар тела.

— Так чего ты боишься? — снова спросил он этим горячим, дышащим соблазном голосом. — Боишься, что я уведу от твоей христианской веры и ты станешь такой же, как те дураки, которые верят в меня?

— Так они для тебя дураки?

— А кто же еще, если верят такому мошеннику и лжецу, как я, а? Скажи мне, чего ты боишься, и я отпущу тебя.

Она смотрела на него, завороженная, не в силах освободиться от его рук, тела, соблазнительной власти голоса. Он с обманчивым терпением ждал ответа, и Рэчел поняла, что он не отпустит ее, пока она что-нибудь ему не скажет. Что-нибудь, близкое к правде.

— Ладно, — уступила она, — скажу.

Он ждал, не отпуская ее. Надежды было мало, и она сделала глубокий вдох, о чем тут же пожалела. От ее вдоха их тела соприкоснулись еще теснее.

— Я боюсь, когда до меня дотрагиваются.

— Ерунда. Тебе это не нравится, но ты не боишься. Ты боишься, когда я дотрагиваюсь до тебя. Почему? Боишься, что может понравиться?

Она в ярости дернулась, но он крепко прижимал ее.

— Не льсти себе.

— О, я не льщу. — Сама не зная как, она оказалась прижатой к стене, и его руки обнимали ее, удерживали, и он сам был так близко, слишком близко. — Но у меня есть дар. Или проклятье, как ты, возможно, предпочла бы это назвать. Я могу притягивать к себе людей. Могу убеждать их делать то, что им бы никогда и в голову не пришло сделать. Могу превращать их в добровольных рабов. Ты этого боишься, Рэчел? Боишься стать моей рабыней?

— Этого не случится.

— А что, если я дам тебе выбор? — Голос низким рокотом шел из груди, и Рэчел ощущала его вибрации. — Ты отступаешься, мы объявляем перемирие. Ты возвращаешься к своей нормальной жизни, и, быть может, я убеждаю Старейшин отказаться от части денег твоей матери. Я могу сказать им, что Стелла была не в себе, когда составляла заключительное завещание, что боль и наркотики, которые она принимала, затмили ей разум.

— И они послушают?

— Конечно. Ты же знаешь, я могу любого заставить сделать все, что угодно, если задамся такой целью.

— А она действительно была не в себе от боли и наркотиков? Ты заставил ее написать то завещание? — Рэчел и сама услышала нотки отчаянной надежды в своем голосе, но никак не смогла их скрыть.

Что-то мелькнуло в глубине его бездонных глаз.

— Я мог бы сказать тебе все, что угодно, и ты бы поверила. Мог бы сказать тебе то, что ты хочешь услышать; мог бы вернуть тебе твою мать. Это было бы так легко.

— Так ты заставил ее написать завещание? Она понимала, что делает, или была слишком больна, чтобы что-то соображать?

Люк долго смотрел на нее.

— Стелла написала завещание за шесть месяцев до смерти. Она прекрасно знала, что делает. Ей было наплевать на тебя, Рэчел. Она никогда тебя не любила и теперь уже никогда не полюбит.

Все вокруг вдруг стихло, замерло, остановилось.

— А если я тебе не поверю? — спросила она безжизненным голосом, зная, что уже верит. — Если буду бороться с тобой?

— Тогда я уничтожу тебя. Лишу последней и единственной защиты, единственной силы, за которую ты держишься. Я сделаю так, что ты будешь хотеть меня, Рэчел. Все прочее потеряет для тебя смысл.

Она выдавила кривую улыбку.

— Не получится. Ты не сможешь превратить меня в одну из твоих безмозглых последовательниц.

— Может, и нет, — согласился он, — но ты не сможешь жить без меня.

Она нашла в себе силы рассмеяться.

— «Не сможешь»! Ты что, не слушал, что я говорила? Повторяю специально для тебя, четко и ясно: мне это не нужно, я ненавижу секс, ненавижу мужчин и ненавижу тебя.

— Ты уже прошла половину пути, просто так занята своей борьбой, что не замечаешь происходящего, — прошептал он. — Вот чего ты боишься, хотя и не признаешься даже себе. В глубине души ты боишься, что я прав. Боишься, что хочешь меня так же сильно, как я тебя.

Рэчел снова толкнула его, и на этот раз он отпустил ее руки. Но не отступил, и она оказалась в ловушке между ним и стеной.

— Я не хочу тебя, я никого не хочу, — с ожесточением проговорила она.

— Это-то и сводит тебя с ума, верно? Ты думала, что сумеешь прожить без секса, что никто не пробудит в тебе желания. И вдруг обнаруживается, что тот, которого ты больше всего на свете ненавидишь, и есть тот единственный мужчина, с которым тебе хотелось бы заняться любовью.