Митрич на секунду замолк, словно собираясь с новыми силами. Лихо смотрела, не отрываясь, на человека, знакомого ей долгое время. И в её душе извечное сострадание и благодарность ему перемешивались с новым чувством. С пока ещё не оформившимся до должной кондиции отвращением. Несильным, нечётким, но отвращением. К наркоторговцам, как и к другой человеческой швали, сохранившейся и после Сдвига, она испытывала безграничную и лютую ненависть. Пойманного в Суровцах толкача дури, даже если он не пытался никому впарить ни крошки своего зелья, вешали публично и без всяких проволочек. А уж если пытался…

— А когда меня Всплеском накрыло, — Митрич продолжил свою исповедь, — я как будто заново родился. Понимаю, звучит банально, заезженно. Но это так. Я лежу, как бревно, хожу под себя, меня кормят с ложки. Но я нужен. Не для того, чтобы купить у меня дозу и вмазаться по-быстрому. Не для того, чтобы медленно умирать, а для того — чтобы жить. А-а, не хотел пафоса, да ведь не сказать по-другому…

Лихо смотрела на него, как будто теперь её взгляд притягивало магнитом, и прекратить эту жутковатую игру в «гляделки» было выше её сил. Калека встретился с ней глазами и отвёл их.

— Не смотри так, красивая… Я этот разговор себе столько раз представлял, без счёта. А всё равно всё не так, слова вроде бы те, а на душе погано. Я у тебя не отпущения грехов прошу. Ты не святой отец, да и не верю я в это — честно говоря. Что бы со мной ни случилось — не верю… Будут там наверху нас наизнанку выворачивать, грехи учитывая, или просто сгниём где попало — не знаю. Мне всё равно. Мне другое маетно, другое!

Митрич выкрикнул последние слова во весь голос, не сдержавшись, и в комнату встревоженно заглянула Мария Сергеевна. «Индикатор Всплеска» слабо улыбнулся, успокаивая её, давая понять, что ничего опасного не происходит. Она закрыла дверь, говоря что-то успокаивающее прибежавшему из прихожей охраннику, натасканному Глыбой реагировать на каждое шевеление Митрича. Верзила что-то неразборчиво буркнул в ответ, но в комнату не сунулся.

— Извини, наболело… — На лбу Митрича блестели крупные капли пота, и Лихо, почти не раздумывая, взяла лежащее на тумбочке полотенце и вытерла их. — Я не думал, что придётся сегодня разговаривать. Хотел ещё чуток протянуть. Но не получится…

— Почему? — Лихо спросила негромко, чувство отвращения притупилось — всё-таки слишком много этот абсолютно беспомощный человек сделал для того, чтобы их небольшой островок относительной справедливости и стабильности жил до сих пор.

— Потому что я больше ничего не чувствую, — так же негромко ответил калека. — Ничего, понимаешь? И это не метафора, не поэтическая красивость. Я бесполезен.

— Как?! — ахнула Лихо, подавшись вперёд и частичкой души ожидая какого-то чуда. После которого станет ясно, что всё происходящее на самом деле оказалось безобразно жестоким розыгрышем. Митрич с его уникальным даром был всегда, и представить, что теперь это не так, равнозначно тому, как если бы она сейчас вышла на улицу, а Суровцы исчезли. Навсегда.

И совсем непонятно, какая наиболее ценная часть Митрича осталась с ней. То ли та, умевшая предсказать приближающуюся беду. Или та, после разговора с которой у неё теплело на душе и жизнь становилась не такой жестокой.

— Я не знаю. — Из уголка глаза калеки, пересекая седой, аккуратно подстриженный висок, пролегла мокрая прозрачная дорожка. — Не знаю! И, Лихо… Я ведь в той жизни по головам шёл, мне на всё насрать было — лишь бы наверх, повыше забраться. А сейчас я лежу и полным говном себя чувствую. Потому что пользы от меня теперь никакой — одна тягость! Зачем я такой нужен?!

Митрич закрыл глаза и лежал, глухо, тяжело всхлипывая. Лихо, наконец, отвела взгляд и смотрела в окно, за которым бежевые облака быстро становились тёмно-бежевыми.

— Там уже… началось? — Калека подавил всхлипы. — Я думаю, ты понимаешь, о чём я. Нестандартное что-то началось? Так ведь?

— Началось. — Лихо спрятала лицо в ладони. Слишком много впечатлений для одного дня, даже для такой цельнометаллической амазонки с аномальными дарованиями. Интересно, они тоже пропадут или продержатся ещё какое-то время?

— Лихо. — Митрич тихо позвал её, и она убрала ладони, посмотрела на него взглядом, в котором к старому, устоявшемуся примешивалось новое знание. Вызывающим покалывание в сердце.

— Что?

— Прости меня? Я не мог иначе…

Лихо колебалась ровно миг, потом наклонилась и ещё раз поцеловала его туда, где пролегла прозрачная дорожка. И услышала, как облегчённо выдохнул Митрич.

— Что теперь делать? — Калека задумчиво скосил глаза в сторону окна, за которым стремительно наступал вечер. — Или остаётся только надеяться?

— Не только! — Блондинка резко тряхнула головой, словно прогоняя какое-то наваждение. — Мы ещё побрыкаемся. Загнём ещё кое-кого в позу ебулдыцкого шапокляка. Не всё в цвет «кляксы», далеко не всё.

Митрич смотрел на неё, как на Богородицу, несущую избавление от всех тягот и недугов. Открыл рот, собираясь спросить что-то ещё…

— Кровохлё-ё-бы-ы! — Надсадный крик, в котором было поровну и растерянности, и яростной ненависти, долетел с улицы, на мгновение опрокидывая сердце Лихо в мутный омут испуга. Следом простучала длинная автоматная очередь, сопровождаемая забористыми матюгами, перекрывающими звуки выстрелов. Издалека долетели ещё несколько очередей. Каша заваривалась по-необычному крутая. Даже не из топора — из полдюжины «дезерт игл» с бронебойными «маслятами». И стариной «Дегтярёвым» в придачу. В качестве подливки.

— Прожекторы давай, сука! — бешено орал кто-то. — Сдохнем ведь, падлы! Твою ма…

Крик захлебнулся, сопровождаясь какой-то тошнотворной вознёй, от которой у человека менее искушённого, чем Лихо, стопроцентно завибрировали бы поджилки. После звука глухого удара раздались быстрые, легкоузнаваемые нотки разрываемой плоти. Блондинка мигом захлопнула окно, в комнату уже влетал мордоворот из прихожей, усиленный помимо «Узи» ещё и ухоженного облика помповухой. Чтобы орлы Андреича, и в нужный момент без подходящей «пукалки»? Это уже из области самой гнусной и разнузданной фантастики…

Кивнув верзиле: «Объект в норме! Стереги!» — хотя он нуждался в этом меньше, чем Фредди Крюгер — в средствах от бессонницы, Лихо вылетела в прихожую. По пути на пару секунд задержавшись и цапнув из приоткрытого чуланчика готовый к бою «калашников» с двумя обоймами, соединёнными изолентой.

Мария Сергеевна немного заполошно, но в общем и целом приемлемо спасалась бегством в ванную комнату, строго следуя инструкциям всё того же Глыбы. Лихо пнула входную дверь и вскинула ствол, обшаривая достаточно большое пространство лестничной площадки. Пусто. Дальше!

Подъездная дверь распахнулась от отработанного удара ногой, и Лихо выскочила в полутьму, готовая к чему угодно. Метрах в пятнадцати от особнячка существо размером с королевского дога нависло над агонизирующим телом и старательно вгрызалось в горло умирающего человека. На звук удара по двери оно обернулось и приглушённо зашипело. В сумерках Лихо разглядела то, что в принципе уже видела не один раз.

Клюв, нижняя часть которого была скорее плотным щупальцем грязно-бурого цвета. Узкая, приплющенная с боков голова, украшенная сверху беспорядочно расположенными некрупными костяными наростами, которые всегда хотелось вбить внутрь черепа чем-нибудь увесистым и твёрдым. Недлинное, рыхловатое тело, заканчивающееся очень энергичным, раздвоенным на конце хвостом с влажно поблёскивающими отростками белесоватых жал. И непропорционально большие для тела конечности, что верхние — крылатые, что нижние — бескрылые, часто покрытые мелкими шипами и заканчивающиеся роскошным набором хирургически острых когтей. Способных вскрыть грудную клетку одним небрежным и даже не очень сильным взмахом. Ночной упырь, собственной персоной, глаза бы его не видели! Кровохлёб, птичка чёртова…

Вставать в позу и патетически изрекать что-то вроде «Сдохни, исчадие ада!» Лихо не стала. «Калаш» коротко отстучал срочную свинцовую телеграмму, мигом дошедшую до адресата. Не Алмаз, конечно, но черепушку, разъярённо таращившуюся на неё фосфоресцирующими глазищами размером с донце двухсотграммового стакана, Лихо разнесла без промаха. Счёт открыт. Дальше!