Запомнился такой случай. Мы возвращались на поезде домой. Когда вошли в казарму, уже стемнело. Нам обычно оставляли ужин, который мы съедали тут же, на кухне. Вдруг стук в окно. Открываем дверь. Стоит человек, но вместо слов — мычание. Спрашиваем: что с тобой? Вместо ответа он показывает — ему отрезали язык. Мы, конечно, снабдили его чем смогли: пищей и медикаментами. А кто отрезал ему язык, так и не узнали.

А через несколько дней я увидел на улице Владивостока демонстрацию. Люди несли флаги и полотнища с революционными лозунгами. Я не могу сейчас, много лет спустя, вспомнить последовательность событий. Но однажды утром выходим на станцию — поезда не ходят. Пошли на занятия пешком по рельсам. А это девять километров. Видим, у ближайшего поворота рельсы взорваны, а рядом японский часовой.

Слух о том, что на остров собираются мальчики, дошел и до «второреченских мисс». Узнав такую новость, они стали визжать от восторга и готовиться к этому событию, которое сочли не менее важным, чем встреча Нового года.

Любой праздник — это уборка, прическа, цепочки и колечки, туфельки, кружева и бантики, тряпочки и ленточки и, разумеется, наряды. Всем этим девочки стали заниматься, одновременно втянув в орбиту своих хлопот воспитательниц и даже медсестру.

В это самое время мамаша Кемпбелл привела к колонисткам женщину средних лет, очень важную особу. Она прибыла из Владивостока вместе с дочерью, их ровесницей. Обе — толстухи, и обе одеты в яркие и даже кричащие платья.

— Я занимаюсь благотворительностью и пришла посмотреть, чем могу вам помочь, — сказала дама.

— Вот бы отдали они нам свои шелковые платья, — шепнула Лена Соколова, наклонившись к уху Ирины Шматок. — Мы бы из них ленточек нарезали.

При этих словах Лена потрогала свои косички, очень нуждавшиеся в подобном украшении.

Но платья остались при их владелицах. Дама и дочь ее исчезли столь же внезапно, как и появились. Ирина и Лена так и не узнали, чем же закончилась благотворительная акция. Да, говоря по правде, им это было не так важно. Куда важнее к приходу гостей приодеться.

У старших девочек сложился свой стиль одежды. Темно-серые пальто из толстого драпа были сшиты по единому образцу. Головным убором служила пилотка из синего сукна, украшенная красным эмалевым крестиком. Но когда американцы выдали им пряжу, началось повальное увлечение вязанием. Кто-то придумал восьмиугольный берет с помпоном на макушке. Он получил такую популярность, что колонисты продолжали его вязать и после возвращения в Петроград. И если сегодня в Санкт-Петербурге навстречу вам попадется школьница в восьмиугольном берете, знайте — это вы встретили правнучку одной из колонисток.

Одинаковой была не только верхняя одежда, но и юбки, синие и серые, а также спортивного покроя блузки того же цвета. Девочки не страдали от такого однообразия, а даже гордились — все они петроградки, из одного города. Одна команда.

Но теперь, перед встречей с мальчиками, им захотелось перемен.

— Девочки, — вдруг вспомнила Ирина Венерт, — Мамаша Кемпбелл обещала нам фланель.

— А Барл Бремхолл обещал подарить швейные машинки, — сказала Ксения Амелина.

— Я думаю, на складе немало и другого добра, — предположила Оля Колосова.

Они не стали терять времени, и вскоре вся группа, ведомая Ханной Кемпбелл, подходила к приземистому складскому зданию. Через несколько часов казарма превратилась в швейную мастерскую. Книги и тетрадки на столах уступили место мягким рулонам материи. Обязанности распределились сами собой. Одни принялись кроить, а другие — строчить на машинке.

Фланель оказалась разных цветов, на любой вкус — голубая, синяя, белая, розовая, кофейная… Синяя пошла на юбки, а белая — на матроски. Синими были и узкие полоски, которые нарезали для воротничков.

В то время самой модной и шикарной считалась юбка-круг. И когда подошло время примерки и подгонки, то каждую обладательницу столь желанного наряда окружала целая комиссия, которая, выравнивая круг, буквально ползала на коленях.

Не прошло и двух дней, как новый гардероб был готов.

Сноровка юных швей поразила Бремхолла. Вместе с другими воспитателями он был приглашен на смотрины, своеобразную демонстрацию мод. Девочкам хотелось, чтобы их работу оценил именно мужчина. Ведь то, что они придумали и смастерили, предназначалось для мужского глаза. И прохаживаясь по подиуму, которым служил проход между кроватями, они невольно оборачивались в сторону заместителя начальника колонии, ища его одобрения.

Бремхолл же выражал свое восхищение не только мимикой, но и возгласами. Неприхотливые линии одежды, яркие ткани и очарование юности создали в мрачном пространстве казармы атмосферу праздника. На время все забыли, что за толстыми каменными стенами снег и мороз. Казалось, вот-вот распахнутся двери, и эти очаровательные существа выпорхнут наружу.

Бремхолл был романтиком и мечтателем. Иначе не отправился бы в Россию. Но он был и банковским служащим. Вот почему, обращаясь к девочкам, сказал:

— Если мы все вместе откроем в моем Сиэтле фабрику модной одежды, то уверен, что уже через год заработаем свой первый миллион.

Колонистки и не подозревали, что это и есть та самая похвала, которую они так хотели услышать от Барла Бремхолла.

Готовились к встрече и мальчики. Но по-своему, по-мужски.

…До этого, будучи на Урале, они втайне от воспитателей и рискуя расшибиться, пытались подняться на обрывистую скалу.

…Вместе с Ильей Френкелем и Вячеславом Вихрой старшие мальчики («передовой отряд скаутов» — такое у них было имя) пробирались сквозь лесную чащу, познавая тайны всего, что бегает, ползает и растет. При этом, сами того не ведая, познавали и себя.

…Однажды на утлой лодчонке при свете молний переплыли бурное озеро. На спор.

…Путешествуя по Сибири, на ходу прыгали из вагона, а затем бежали наперегонки с поездом, рискуя не взобраться на тормозную площадку и отстать от колонии. Тоже на спор.

И вот теперь поход на остров.

Желание рисковать, испытать судьбу было у них в крови. И пока девочки кроили юбки и блузки, мальчики готовились к своему «ледовому походу». Это не путешествие Роберта Скотта к Южному полюсу. Но и у них будут собаки и сани. А в санях — подарки для подружек.

Больше других рвался на остров Юра Заводчиков. Там Оля Колосова. И он не видел ее целых две недели.

— Мистер Коллис, отпустите нас одних. Вот увидите, все будет хорошо.

Коллис покачал головой:

— Нельзя одним. Всякое может случиться.

— Да вот же он, остров. Совсем рядом. И лед прочный.

— Да, вижу. Но одних не пущу. Пойдете с Дежоржем.

Стоявшие рядом Леонид Дейбнер и Виталий Запольский, услышав это имя, обрадовались. Пусть Дежорж и не солдат, как Вихра, и не следопыт, как Френкель, но для них он как старший товарищ.

Одно время, еще в Сибири, Дежорж возглавлял колонию. Это был сдержанный и даже суровый человек, всегда сохранявший дистанцию между собой и воспитанниками.

Дети хорошо знали по урокам литературы рассказ Антона Чехова «Человек в футляре». Дежорж очень напоминал героя этого рассказа — учителя Беликова. Такой же черствый, без всяких эмоций.

Но когда колония переехала во Владивосток, Дежорж переменился. Он больше не отгораживался от детей, стал с ними гулять и беседовать. А однажды появился на танцах, что на него совсем было не похоже.

Жизнь распорядилась своим героем иначе, чем писатель. Дежорж освободился от футляра. Так птица, вылетевшая на свободу, оставляет клетку. Перед гимназическим учителем открылся неведомый прежде мир. Аксиома — это для классной доски. Истина же познается в пути.

Уроки, которые он станет давать своим ученикам, отныне будут другими.

Дежорж предложил старшим колонистам прочесть книгу ведущего философа Санкт-Петербургского университета профессора Челпанова «Мозг и душа». Затем они собрались вместе, узким кругом, чтобы поговорить о прочитанном. Дежорж открылся с другой стороны — мудрый наставник, Учитель с большой буквы.