Из судового журнала «Йоми Мару».

Когда Райли Аллен услышал от Грегори Эверсола о стычке между русским подростком и японским матросом (той, что случилась в Карибском море), мог ли он думать, что не пройдет и месяца, как все повторится. И уже ему самому придется разбираться с драчунами.

В это утро несколько колонистов, среди них был и Петр Орлов, состязались на верхней палубе в беге. Навстречу им шел японский юноша с подносом. Он спешил в кают-компанию, где прислуживал. Стюард пытался обратить на себя внимание. Напрасно. Мальчики слишком увлеклись состязанием. Тогда японец, отложив поднос с посудой, поднял решетку от люка и выставил перед собой, пытаясь защититься от столкновения.

Но Петр Орлов, который бежал первым, будто потерял голову. Обойдя препятствие, он вытянул руку и попал стюарду в глаз. Началось расследование.

Каяхара был рассержен. Даже взбешен. «Среди русских подростков есть расисты, — заявил он. — Петра Орлова следует немедленно посадить под арест. В назидание другим».

Каяхара был неузнаваем в своем гневе. Так что в первую минуту Аллен даже растерялся. Но потом как можно мягче заметил, что такое наказание чрезмерно для подростка. Он хорошо знает настроения в колонии и считает обвинение Каяхары беспочвенным. Колонисты уважительно относятся к капитану и ко всей японской команде. Дети знают — каждый оборот винта приближает их к дому, и благодарны за это экипажу.

Похоже, капитан опомнился.

— Хорошо, — согласился он, — если русский мальчик извинится перед японским матросом и если спортивные занятия будут перенесены на другую сторону палубы, то конфликт можно считать улаженным.

— Рад, что вы остыли, мистер Каяхара. Сейчас же приглашу этого подростка. А вы — матроса. И уладим дело. Я хорошо знаю Орлова. Это спокойный мальчик. Уверен, все произошло непроизвольно. Его поступок не был злонамеренным.

Орлов выразил готовность принести извинения. Но японец, сидевший за столом с перевязанным глазом, не захотел его и слушать.

Аллену не оставалось ничего другого, как развести руками и заверить капитана, что контроль над колонистами будет усилен.

Каяхара же не сказал в ответ ни слова. И непонятно было, считает ли он историю законченной.

Аллен отправился в амбулаторию. Врач сказал ему, что удар в глаз не опасен. Есть припухлость, а на веке — синяк. Через день-два все пройдет.

Бремхолл распорядился, чтобы в этот вечер палубу освободили от детей на час раньше обычного. Оказалось, что эта и другие предосторожности не излишни.

Молодой японец продолжал раздувать ссору.

На следующее утро он облил сидевших вблизи камбуза мальчиков водой из таза. Чуть позже снова облил, но уже грязной водой.

— Русские делают мне оскорбительные знаки, — так объяснил он.

Но Бремхолл, сидевший вместе с детьми, заверил, что ничего подобного не видел.

Аллен собрал старших колонистов и попросил проявлять самообладание. Но уже через полчаса его разыскал доктор Гутелиус, дантист, который пополнил в Нью-Йорке список пассажиров «Йоми Мару».

— Полковник, — сказал он, переводя дыхание, — там неприятности!

Молодой стюард не успокоился.

Сначала он отправился в каюту, где жил Петр Орлов, с явным намерением затеять новую ссору. А не найдя его, подошел к группе мальчиков, мирно сидевших на настиле трюма. Внезапно он вытащил из кармана револьвер и стал им размахивать.

Дело принимало скверный оборот: откуда у молодого человека огнестрельное оружие?

Аллен тотчас доложил капитану о происшедшем и распорядился переселить всех подростков в самый дальний от камбуза трюм.

Нужно отдать мальчикам должное, они держали себя спокойно. Спокойнее, чем когда-либо со времени отплытия из Владивостока.

День этим не закончился.

После обеда Бремхолл решил проследить за стюардом и увидел, как тот, пройдя на корму, сделал три пробных выстрела. Выстрелы слышали и другие.

Аллен вновь поднялся на капитанский мостик. По лицу Каяхары он понял, что тому уже все известно.

— Капитан, находимся ли мы в пределах радиопередач?

— Да, полковник.

— Я собираюсь отправить несколько посланий в штаб-квартиру Красного Креста.

Лицо Каяхары выражало беспокойство. Он подошел к сейфу и, открыв его, извлек револьвер, как показалось Аллену, 32-го калибра.

— Как видите, я уже принял необходимые меры. Мой старший офицер отобрал оружие у этого мальчишки.

— А мы уже второй день держим своих воспитанников под присмотром. Но если кто-то будет размахивать у них перед носом ножом или револьвером, мы не в силах будем удержать их. Я не стану давать советов вам, опытному моряку. В конце концов, вы хозяин на этом судне.

— Выстрелы на корме были и для меня неожиданностью. Только капитан, согласно правилам, имеет право на ношение оружия. Свой револьвер я держу под замком и могу его использовать в случае крайней необходимости.

— Дай нам Бог, чтобы такой необходимости не возникло.

— Да, выстрелы на судне — это страшно. Так же страшно, как и пожар.

— Не хочу, капитан, чтобы мы с вами оказались по разные стороны барьера.

— Я тоже не собираюсь противостоять вам, полковник, а в вашем лице и такой уважаемой организации, как Красный Крест.

Ни разу еще Райли Аллен не говорил с Каяхарой столь сухо, таким официальным тоном.

Каяхара снова подошел к сейфу, все еще не закрытому. Там, в углу, рядом с револьвером стояла бутылка старого виски, подаренная ему Алленом по приходу судна в Нью-Йорк.

— Что-то еще плещется, — сказал он и разлил виски по рюмкам. Выпили молча. Только посмотрели в глаза друг другу. Аллен достал из кармана табакерку:

— Раскурим трубку мира, капитан…

Много лет спустя Ханна Кемпбелл вспоминала об этом происшествии:

«Японский мальчишка оказался в центре внимания и был этим очень доволен. Он настаивал, хотя врачи и отрицали эту необходимость, перевязать ему глаз черной повязкой. В своей кичливости он зашел слишком далеко, так что от него отвернулись даже товарищи по команде. И японские матросы задали ему трепку.

Все были рады, что наступили согласие и мир. В том числе и мы, женщины. Американские и русские. Ведь нам приходилось нести дополнительные дежурства. И ночью недосыпать».

21 сентября 1920 г. Вторник.

Атлантический океан.

Сегодня у русских большой церковный праздник день Богородицы. Слышно, как мальчики настраивают музыкальные инструменты, готовясь к танцам.

Из судового журнала «Йоми Мару».

После Нью-Йорка пароход оставил за кормой две тысячи миль — две трети расстояния, разделяющего Америку и Европу.

Кочегары сумели приспособиться к неудобному топливу, и упавшая до восьми узлов скорость вернулась к прежним десяти. «Йоми Мару» пробегает 240 миль в сутки. И теперь уже легко посчитать, когда судно пристанет к французскому берегу. Произойдет это, как обещают штурманы, в ночь с 24 на 25 сентября.

Все бы хорошо. Но главный двигатель (то же самое сердце) начал давать сбои. Механик попросил остановить пароход. Достаточно одного или двух часов, сказал он капитану, чтобы осмотреть и привести машину в порядок.

Воцарившаяся тишина заставила притихнуть и пассажиров. Но затем из глубины каждого трюма вырвался вопль ликования.

Дети привыкли — остановка в открытом океане означает купание. За борт опустят большую сеть. И они станут прыгать в океан. Друг за дружкой. Кто «солдатиком», а самые умелые и отчаянные — головой вниз. Конечно, кроме девочек и младших мальчиков, кому еще рано очертя голову бросаться в воду.

Придут и обнаженные до пояса кочегары. Для них наступила передышка, поубавилось работы… И они поднимутся из клокочущей огнем котельной на палубу, чтобы присоединиться к детям и вместе окунуться в океанскую купель.