Читал Павел всю ночь. Заснул под утро, когда в лампе кончился керосин.

Утром пурга стихла так же неожиданно, как навалилась.

Первым делом он пошел к вожаку. Трепал его по загривку, брал в руки его морду:

— Ты простишь меня, Дон-Кихот?..

Да, путешествуя на собаках, он мечтал летать на самолетах. В Арктике на собаках в те годы ездил каждый. А вот подняться в небо, полетать на ледовой разведке мог далеко не каждый, даже опытный гидролог.

В первый свой полет Павел отправился с Василием Михайловичем Махоткиным на знаменитой «Дарье», как называли тогда в Арктике летающую лодку «Дорнье-Валь».

…1937-й год. Павлу Гордиенко двадцать четыре года. Он учится в Московском гидрометеорологическом институте и на Диксоне – на дипломной практике. Работает гидрологом полярной станции. Махоткин обещал его взять в полет, и он здорово волнуется: неизвестно, выдержит ли, не начнет ли его укачивать. Он уже знает, как болтает «Дарью» в воздухе, как подбрасывает ее на волнах. Знает по рассказам, как всегда, чуть преувеличивающим все невзгоды. Но ему очень не хочется опозориться перед прославленным Махоткиным. Да к тому же если он окажется непригодным для полетов – его просто не будут брать на ледовую разведку. И так в доме, где по соседству с гидрологами, синоптиками, радистами живут летчики, можно услышать:

— Да что мы, сами дорогу судам не найдем? Нужны нам эти ученые! Только лишний балласт возить.

— Вы эти разговоры, ребятки, бросьте, — останавливал летчиков Махоткин. — И ты, гидролог Паша, на это внимания не обращай. Вот вернемся мы завтра с Домашнего, вывезем североземельских зимовщиков и на разведку с тобой пойдем.

И вот Махоткин уже возвращается на Диксон. С Домашнего несколько часов назад сообщили: «Вылетел». А дни осенью на Диксоне совсем короткие, сумрачные, мелькают они быстро. И наступает туманная, со снегом и дождем ночь. Да и подмораживает к вечеру: все же конец сентября. Почти зима. В бухте уже стоит молодой ледок. Как же сядет Махоткин в такую погоду, да еще в сумерки?

Но, пожалуй, больше всех беспокоится Павел. Он чаще других выбегает из дома, всматривается в сумерки, прислушивается. Быть может, и грешно так думать, но случись что с самолетом – сорвется его первая ледовая разведка. Другого самолета на Диксоне нет.

В тот год только один экипаж Махоткина проводил суда в Карском море, в проливе Вилькицкого. В море Лаптевых работал экипаж Черевичного, он летал у Новосибирских островов, на Диксоне не садился…

Где-то вдалеке – гул мотора. Быть может, показалось?

— Вон летит! — сказал синоптик Фролов. — Летит наш Махоткин.

На сумеречном горизонте появилась точка. Несколько кругов над бухтой – Махоткин ищет хоть маленькую полоску чистой воды. Ветер все же развел льды. Самолет прицелился и сел на небольшую черную полосу.

…На следующее утро бухта, откуда поднималась «Дарья», — в тумане. Опять переживания: сорвется полет.

— Разве для нашего командира это туман? — сказал бортмеханик Косухин, словно угадав мысли гидролога. — Это для него пустяки.

В носу – небольшой люк, где обычно хранят якорь и трос. Это единственное свободное место на самолете и предназначается молодому гидрологу-наблюдателю. Правда, оно самое неудобное.

Маленькое жесткое откидное сиденье без спинки сразу напомнило Павлу те места в московских театрах, на которые студентам только и хватало денег. Но в театре есть антракт – можно пройтись, размяться, да и спектакль идет часа два с небольшим. А гидролог-наблюдатель должен просидеть на таком месте все восемь, а то и десять часов полета.

Гордиенко натянул меховой шлем, надел защитные очки, уселся на свое место, огляделся вокруг.

— Отличное место, — решил он. — Отсюда все прекрасно видно.

И вот уже затрещал маленький движок, по дюралевой палубе лодки загрохотали болотные сапоги – механик пошел проворачивать винты.

Движок замолк. В тишине прозвучала команда:

— Контакт!

— Есть контакт!

— От винта!

Зачихал мотор, отошел катер, доставивший летчиков на «Дарью», и тут же оглушительно загудели двигатели. Летающая лодка медленно ползет по бухте, набирая скорость. Павел ждет: сейчас он увидит, как оторвется «Дарья» от воды. Наверное, это будет красивое зрелище. И даже рев двигателей, пронзавший, казалось, до печенок, не может умерить восторга.

Но взлета он так и не увидел.

Пришлось ползти вслед за механиком и радистом в хвост, чтобы «Дарье» легче было взлететь. Волны забили по днищу, стало трясти. Через люк начала хлестать вода. И вдруг тряска прекратилась – это самолет оторвался от волн. Гидролог пополз на свое место, уже залитое потоками воды, — теперь всю дорогу предстояло сидеть на промокшем сиденье.

Только он высунулся из люка, чтобы увидеть наконец-то картину, о которой столько мечтал, как его захлестнул сильный поток воздуха. Сразу же обожгло лицо, казалось, в щеки впиваются тысячи мелких иголок, заслезились глаза.

Самолет поднялся над бухтой и взял курс на северо-восток, к мысу Челюскин, в пролив Вилькицкого, где застряли суда. В бухте Диксона тоже собралось больше двадцати пароходов.

— Как бы не пришлось им здесь зимовать, — говорил перед полетом Махоткин. — Эх, сейчас бы ледоколы поактивней работали, вывели бы мы их на восток!

А ледоколы как назло стоят. «Ермак» только несколько караванов успел провести в Карское море. Провел он и «Моссовет» – пароход новый, только что появившийся в Арктике. Надеялись, что «Моссовет» впервые сможет сделать двойной сквозной рейс: пройдет с ленинградскими и мурманскими грузами в Петропавловск и вернется на запад.

Планы на навигацию большие. Суда должны доставить множество грузов на Лену, в Амбарчик, на полярные станции побережья Чукотки. Но «Ермак», проводя «Русанова» и «Сталинград» от архипелага Норденшельда к Диксону, выбился из сил. В конце августа у острова Белуха он вместе с пароходами попал в ледовые тиски. На помощь вылетел Махоткин. Он выяснил, что кромка льда проходит всего в десяти милях от зажатых судов. Но прошло две недели, пока «Ермак» выбрался из плена. Была уже середина сентября. Угольные трюмы «Ермака» опустели, в корпусе – пробоина. Пароходы так и остались во льдах.

Зажало и караван, который проводил ледокол «Ленин», — льды затянули его в лабиринт островов архипелага Норденшельда. Караван под проводкой «Ф. Литке» тоже застрял. Вместе с ним встал и «Моссовет» – к тому времени он возвращался из Петропавловска на запад.

Когда «Ермак» снова стал работать во льдах, время было уже упущено – шел октябрь. Ледокол смог только забрать часть пассажиров с оставшихся на зимовку судов.

…Павел смотрит вниз, и печальная картина разворачивается перед ним. В проливе Вилькицкого застыли среди льдов пароходы. И сколько ни кружит самолет, нет ни одной лазейки – ни одной черной змейки разводья. Единственный черный цвет – дым из труб «Моссовета» и «Урицкого», «Малыгина» и «Г. Седова»…

Заслышав шум моторов, люди выходят на палубу, но машут вслед самолету как-то неохотно, невесело, словно понимают, что никаких добрых вестей «Дарья» не принесла и не принесет..

Сотни людей знают, что они обречены на зимовку среди полярных льдов. А еще Де-Лонг сказал, что о зимовке в Арктике лучше читать у камина, укутавшись пледом, чем самому пережить все это…

Хорошо, что есть хоть запас продовольствия, но его надо будет экономить построже, так же строго, как придется экономить уголь, тепло. А уголь уже на исходе. С самолета видно, как внизу пилят кубики снега и укладывают их на палубе, вплотную к переборкам, к иллюминаторам, чтобы сберечь тепло, забаррикадироваться от ветра.

Летать уже явно бесполезно. Нет прохода. А биться ледоколы уже не в силах, их угольные трюмы почти пусты, нет угля – нет сил для борьбы.

Экипаж «Дарьи» возвращается домой без особого настроения. В штабе ждут Махоткина с хорошими новостями. А где он возьмет эти хорошие новости, когда всюду непроходимые льды, когда всем уже ясно – не пробиться.