Александр Николаевич потянулся в кресле, затем встал, прошелся по комнате, размял ноги. То, что он знал о Лизе, не укладывалось в схему кражи. Лиза всегда была с ним честна. И дело здесь было даже не в ее природной порядочности, а в практическом складе ума. Лиза слишком хорошо понимала, что просто не сможет соврать ему так, чтобы он этого не понял, и избегала играть с ним в эту игру. Она не приукрашивала ни себя, ни свои поступки, а только всячески выражала ему свою готовность быть нужной и полезной. Как ни странно, у 69-летнего академика и 27-летней лаборантки была общая, очень сближавшая их черта характера — реализм, умение смотреть на мир открытыми глазами, не приукрашивая действительность. И тот, и другая не получили это качество от Бога, а выработали его в непрерывной борьбе с жизненными трудностями, оплатили дорогой ценой множества разбитых иллюзий… Александр Николаевич чувствовал, что Лиза не стала бы брать деньги — просто потому, что знала: он все равно догадается об этом и она потеряет больше, чем получит.

Он вспомнил, как Лиза начала ухаживать за ним. Именно она за ним, а не он за ней. Она кокетничала, пользовалась любым поводом проникнуть в его кабинет, дружила с его секретаршей и при всяком удобном случае приносила ей домашние торты и пирожки — особенно такие, которые, по слухам, любил он. Все понимающая Инга только ухмылялась, но не без удовольствия ела пирожки сама, а также докладывала о подношениях сотрудницы Сергеевой шефу. Шеф подношения дегустировал, одобрительно хмыкал и никаких возражений не высказывал. А через месяц наступил Новый год.

30 декабря в актовом зале устроили праздник. Заявленные в программе выступления Иванов доблестно смял, вызвав искреннюю благодарность подчиненных. Впрочем, и он, и двое других выступавших — парторг и профорг — честно успели должное количество раз помянуть в своих речах Коммунистическую партию Советского Союза и решения ее последних съездов…

Затем было то, чего все ждали — танцы и банкет.

В толпе сотрудниц Иванов без труда выделил Лизу. Она была в тот день чертовски хороша, даже обычного для ее нарядов провинциального выпендрежа не было заметно. Сиреневое, по фигуре, платье, воздушный шарф…

Александр Николаевич решительно отстранил коллег и направился к «своим» дамам. Высказав всем необходимые комплименты, он наконец повернулся к Лизе и… пригласил ее на танец.

Лиза зарделась от смущения и восторга, но Иванов знал, что на самом деле оказал девушке плохую услугу. Его сотрудники ревниво относились к вниманию шефа и предпочтение, столь явно отданное Лизе, да еще в сочетании с безусловно известной всему институту Лизиной страстью кормить шефа пирожками, могло стоить ей многомесячного бойкота со стороны институтских дам. Впрочем, именно этого он и хотел. Если провинциальная дуреха решила словить академика на пирожки с капустой, это будет для нее полезным, хотя и болезненным уроком.

Они неторопливо двигались по центру зала, обстреливаемые сотнями заинтересованных взглядов.

— Вы прекрасно танцуете. — Лиза наконец решилась открыть рот.

— Трудно плохо танцевать, когда мы почти стоим на месте, — хмыкнул академик. И тут же перешел к делу: — Знаете, Лиза, я уже месяц хочу вас спросить: вы за мной ухаживаете?

Он собирался ее смутить, сбить с толку, но она не растерялась:

— Да, ухаживаю…

— Я вам так нравлюсь? — иронически поинтересовался академик. Он слишком хорошо отдавал себе отчет в том, что его внешность вряд ли отличается особенной привлекательностью для такой молодой девушки, как Лиза. «Сейчас она скажет, что по уши влюблена в меня, и все станет ясно. Я поставлю эту корыстную мышку на место», — думал Александр Николаевич, с ласковой улыбкой поворачивая Лизу в очередном пируете танца.

— Вы мне нравитесь, — ответила Лиза, как-то спокойно ответила, без эмоций. Он ожидал большего.

— И сильно нравлюсь? — решил он все же спровоцировать ее на более бурный выплеск эмоций.

— Как человек — сильно, очень сильно. Как мужчина — пока не знаю…

Это «пока не знаю» так удивило Александра Николаевича, что он чуть не споткнулся…

— В каком смысле не знаете? Вы бы уточнили, милая барышня, а то ваши недомолвки сильно задевают мое мужское самолюбие, — шутливо проговорил он, теперь уже нарочито подчеркивая свой возраст…

Лиза вздохнула:

— Если я вам скажу, вы мне не поверите. И правильно сделаете. Вы не двадцатилетний мальчик, чтобы влюбиться в вас без удержу. Вы сильный, опасный. Вам ничего не нужно. Даже красота не нужна, чтобы иметь то, что вы хотите… С вами страшно — потому что чувствуешь себя совершенно беспомощной, и спокойно, потому что вы можете защитить от всего на свете…

— А вы боитесь жизни, Лиза?

— Боюсь… Почти всегда боюсь… С вами не боюсь. — Она чуть-чуть грустно ему улыбнулась…

Танец закончился, а они продолжали разговаривать. Иванов чувствовал, что она говорит ему именно то, что ему хочется, приятно слышать… Это было так похоже на правду. Если бы она сказала, что ей нужна страсть, он бы не поверил… Но Лиза говорила, что ее привел к нему страх. Страх был тем чувством, которому Александр Николаевич верил. Для молодой беспомощной женщины желание найти защиту и опору, на его взгляд, могло быть настолько сильным, чтобы пробудить если не любовь, то какие-то достаточно глубокие чувства.

Она ему нравилась, и он постепенно выспросил о ней все… Ее немного грустная и немного смешная, но такая банальная история лишь подтвердила слова, сказанные в новогодний вечер. И к удивлению коллег, академик действительно стал понемногу втягиваться в самый настоящий служебный роман. Все это видели, и почти все это не одобряли.

«Седина в бороду — бес в ребро». Коллектив бросился спасать любимого начальника. Откуда ни возьмись, появилось множество желающих намекнуть Александру Николаевичу, что Лиза руководствуется корыстными побуждениями. Его старательно убеждали, что он напрасно принимает внимание девушки за чистую монету. Вообще давно следует призвать это обнаглевшую лживую авантюристку к порядку! При этом почти никому не пришло в голову, что, критикуя Лизу, они тем самым обижают и самого академика. Александр Николаевич только хмыкал, когда ему в очередной раз в вежливой форме объясняли, что он старый дурак, неспособный нравиться девушкам и неумеющий разбираться в людях.

Но Лизе пришлось еще хуже. Если в нее не кидали камнями и не плевали в лицо, то только из страха поссориться с академиком. Ненависть женской части коллектива создавала вокруг Лизы невидимое, но весьма ощутимое электрическое поле. Лиза жаловалась Александру Николаевичу, что чувствует себя больной, зараженной тяжелой вирусной инфекцией. Стоило ей пройти по холлу института, как вокруг нее тут же образовывалось пустое пространство, наполненное множеством злых взглядов.

Тяжелый сплав ревности и фанатичной веры в то, что происходит что-то неправильное, привел к тому, что на помощь были призваны жены, отцы, мужья и знакомые сотрудников, которые донесли новость до наиболее авторитетных друзей и коллег академика. К счастью, Александр Николаевич был вдовцом и Лиза тоже была свободна, поэтому привлечь традиционно используемые в подобных случаях силы парткома и профкома не удавалось. «Вернуть в семью» можно только ту заблудшую овцу, которая к этой семье принадлежит. Здесь же формально все было вполне пристойно…

Наконец один из старейших приятелей Александра Николаевича, немалый государственный чин, решил взять на себя сложную миссию вразумления старого друга.

Он явился в институт при полных регалиях своего положения — значительный, ухоженный, вызывающий почтение уже из-за одного запаха одеколона, незнакомого простым смертным…

Расположившись в мягком кожаном кресле, в спрятанной от посторонних глаз комнате для «особых» встреч, чин пил кофе со сливками и вел неторопливую беседу:

— Не понимаю я тебя, Александр Николаевич. Ты вроде всегда хорошо разбирался в людях. А тут вдруг ни с того ни с сего девчонке поверил!