И задворки глядят, как музеи.

Почерневшие ветки аллей

На ветру зазвенели свежее.

Да и злое заклятье снято,

И небось на подножку трамвая

Не подсядет неведомо кто,

Хромоту неприметно скрывая.

Время — нежной морской синеве

С ощутимым оттенком металла.

Ветру свежему — вверх по Неве.

Горькой памяти время настало,

Тайной вольности. Время прямей

Выговаривать каждое слово

Под шуршанье могучих ветвей

Над аллеями сада ночного.

2

Мостовыми горизонт распорот,

Вертикали золотом горят —

И пойдет раскручиваться город,

Каменный выстраивая лад.

Начерно разыгранная в камне

Тема объяснения в любви —

Слишком эта музыка близка мне,

Навсегда растворена в крови.

Слышится — трамвайными звонками,

Брезжится — рассветной желтизной,

Как гудел Литейный под ногами,

Как Нева плескалась за спиной.

Воды, разграфленные мостами.

Вереницы движущихся зданий.

Мы в лицо припомним каждый дом.

Мы в разлуке жить не перестанем.

Мужество ценой любви поставим —

И бессилье к трусости сведем.

И опять, на развороте круга

Скорость увеличивая вширь,

Каменная вздрогнет центрифуга —

И пойдет собор, как поводырь.

И вокруг собора, шпиля, башни

Нас уже закружит без конца

Выстраданно светлый и бесстрашный

Город, окликающий сердца.

3

Белесые сумерки в Летнем саду.

Навеки в груди колотье.

Сюда со страной я прощаться приду,

К державным останкам ее.

Закружится в сумерках город, и снег

Затеплится, тая в горсти.

На очереди — безоглядный побег,

И прошлого нам не спасти.

Я холод от камня привычно стерплю,

Коснусь напоследок его —

И крикну: — Люблю тебя! слышишь, люблю —

Справляй же свое торжество.

Мне слишком по нраву твоя прямота

И поздняя гордость твоя.

Но где там, когда уже клетка пуста,

И — только вперед — колея.

Ну, вот и попробуем: только вперед...

Надолго? Навек? Навсегда?

Ну что ж, оттолкнись от земли, самолет,

Гори, бортовая звезда.

Чтоб сердце рвалось до скончания сил,

Одним обжигая огнем

И город, который, как песню, любил —

И песню о городе том.

1981—1982

 * * *

В Европе дождливо (смотрите футбольный обзор)

Неделю подряд: от Атлантики и до Урала.

В такую погоду хороший хозяин на двор

Собаку не гонит... (И курево подорожало.)

В такую погоду сидит на игле взаперти

Прославленный сыщик — и пилит на скрипке по нервам...

(И водка уже вздорожала — в два раза почти:

На 2.43 по сравнению с 71-м.)

И общее мненье — что этого так бы не снес

(Ни цен этих, то есть на водку, ни этой погоды)

Хороший хозяин: не тот, у которого пес,

А тот, у кого посильнее, чем Фауст у Гете.

Над Лондоном, Осло, Москвой — облака, будто щит,

И мокрых деревьев разбросаны пестрые рати.

Которые сутки подряд — моросит, моросит,

И в лужах холодных горят фонари на Арбате.

Сентябрь обрывается в небо. Глаза подниму —

Все те же над городом изжелта-серые тучи.

Когда бы ты знала, как нехорошо одному.

Когда бы не знал я, что вместе бывает не лучше.

Есть чувства, по праву приставшие поздней любви.

Гуляет над миром отравленный ветер разлуки.

Войди в этот воздух, на слове меня оборви —

Когда все из рук вон, когда опускаются руки.

Шаги на площадке. Нестоек наш жалкий уют.

И сон на рассвете — как Божья последняя милость.

И памяти столько хранит завалящий лоскут,

А в памяти столько души — сколько нам и не снилось.

И я, не спеша, раскурю отсыревший табак —

И слово признанья вполголоса молвлю былому...

В Европе дождливо. Хозяева кормят собак,

И те, как хозяева, с важностью бродят по дому.

1981

* * *

Как хочется приморской тишины,

Где только рокот мерного наката

С подветренным шуршанием сосны

Перекликается подслеповато.

С утра в туман под пенье маяка

Покойно спится человеку в доме.

Пространства мускулистая рука

Рыбачий берег держит на ладони.

Как будто настежь ветру и штормам

Раскрыт неохраняемый порядок —

Пока со звоном не спадет туман,

Обрызгав иглы тысячами радуг.

И горизонт расчиститься готов,

И прояснятся в оба направленья

Каркасы перекошенных судов —

И мощных дюн пологие скругленья.

Вдоль набережных п‹д вечер поток

Наезжих пар курортного закала.

Веранда бара. Легкий холодок

Искрящегося в сумерках бокала.

Что грустно так, усталая моя?

Повесив нос — развязки не ускоришь.

Я взял бы херес: чистая струя,

Сухая просветляющая горечь.

И в даль такую делаешься вхож,

Откуда и не возвращаться лучше...

И если в мире — памяти на грош,

Так выбирай беспамятство поглуше.

Подкатит — оторваться не могу.

Магическим обзавестись бы словом,

Открыть глаза на этом берегу —

И захлебнуться воздухом сосновым.

1982

* * *

Картинки с выставки... Припомнится струдом,

Да и поверится едва ли.

Нам будет весело когда-нибудь потом

На европейском карнавале.

В застенках пасмурно. Кривых бесед размах—

И строй параграфов державных.

Черты для памяти: портретов на стенах

И плошек-пепельниц шершавых.

А город мартовский на проводах повис,

Капелью солнечной играя,

Как будто силится в лазоревую высь

Уйти звоночками трамвая.

Шуршат по очереди мятые рубли

В строю пальтишек обветшалых,

И женский выговор: «Раздвиньтесь,короли»,—

Невразумителен и жалок.

Синеют сумерки на улицах Москвы

Закату рыжему на смену...

«Права свидетеля»! Когда бы знали вы

Словам — их собственную цену.

Под эту музыку — у ночи на краю,

В чужом пиру, в отпетой роли —

Нам будет весело, мы встретимся в раю,

Уже не ощущая боли...

1982

ДВА СТИХОТВОРЕНИЯ

                                                  Б.Кенжееву

1

Грохотало всю ночь за окном,

Бередя собутыльников поздних.

Вилась молния волчьим огнем,

Рассекая в изломе кривом

Голубой электрический воздух.

Над безвылазной сетью квартир

Тарабарщина ливня бренчала,

Чтобы землю отдраить до дыр,

До озноба промыть этот мир —

И начать без оглядки с начала.

Так до света и пили вдвоем —

Горстка жизни в горчащем растворе.

Год назад на ветру продувном

Голубеющей полночью дом

Сиротливо плывет на просторе.

До свиданья. Пророчества книг

Подтверждаются вещими снами.

Темным облачком берег возник.

Дар свободы. Российский язык.

И чужая земля под ногами.

1982

2

Записки из мертвого дома,

Где все до смешного знакомо —

Вот только смеяться грешно,

Из дома, где взрослые дети

Едва ли уже не столетье,

Как вены, вскрывают окно.

По-прежнему столпотвореньем

Заверчена с тем же терпеньем

Москва, громоздясь над страной.

В провинции вечером длинным

По-прежнему катится ливнем

Заливистый, полублатной.

Не зря меня стуком колесным —

Манящим, назойливым, косным —

Легко до смешного увлечь.

Милее домашние стены,

Когда под рукой — перемены,

И вчуже — отчетливей речь.

Небось нам и родина снится,

Когда за окном — заграница.

И слезы струятся в тетрадь.

И пусть себе снится хвороба,

Люби ее, милый, до гроба:

На воле — вольней выбирать.

А мне из-под спуда и гнета

Все снится лишь — рев самолета,

Пространства земного родство.